КОНТУР

Спасибо журналу КОНТУР за возможность предоставить читателям рассказы из моей только что опубликованной книги

К читателю...
Что общего имело поколение выходцев из СССР 50-60-70 годов?
Кроме родителей - почти всё! Независимо от городов, национальностей и профессий. Мы жили во времена первых холодильников и «разменов квартир». Мы видели примусы и первые телевизоры, одалживали спички у соседей и поднимали тосты у Новогодней ёлки.

Я всегда был замечательным рассказчиком с удивительной памятью к деталям, персонажам, местам и случаям. Всю жизнь чуствовал невыполненый долг - увековечить в книге застывшее в моей памяти время и людей. И наконец - мой долг выполнен!
И я рад тому, что - от Австралии до Германии, в Америкe, Израиле, Канаде, Латвии и России - сумел обрадовать моими страницами и фотографиями не только рижан.
– Совершенно таинственно - но и серьёзно - я буду ваш Оле Лукoе, из сказки Андерсона! Помните?
Раскрою над моими дорогими читателями зонтик из моей книги и поведу вас по нашей молодости, весёлой и грустной, напомню забытые лица, жизни прошлой, сложной и иногда беспечной, с приключениями, но не сказочными - а реальными, которые бывали с вами и вызовут лишь самые лучшие чувства.
Я с радостью сделал красивейшее и специальное издание моей книги. Вы в ней будете чувствовать себя как дома! Цитаты и эпиграфы, которых в моей книге довольно много, я собирал, можно без преувеличения сказать, с юных лет – эту хорошую привычку перенял у своего папы, чьи выписки из прочитанного бережно храню и тоже использовал в книге.
И конечно - в книге есть видео диск!  Книга тяжёлая и большая, читать лёжа неудобно - требует серьёзного чтения за столом. Хорошо с чаем! И с вареньем!

…мои кухонные мгновения

В детстве я считался не очень хорошим мальчиком: вечно что-то придумывал, раскручивал-завинчивал, ломал-чинил… Я мог починить всё, что бы ни сломалось! «Дома ты – человек! У тебя руки золотые, а там…» – папа выразительно смотрел в окно, и мне всё становилось ясно. Ни минуты я не мог провести вне дома спокойно и сосредоточенно! А дома... Все существующие в те времена «Конструкторы» собрал, придумав свои собственные конфигурации. С самого раннего возраста любил помогать папе в переплётном деле (а это – настоящее искусство!).
В школе же, начиная с класса четвертого, просто не знали, как от меня избавиться. Были, конечно, и у меня, такого «непутёвого», вполне хорошие и очень даже положительные увлечения. Я любил дома рисовать и читать; играть во дворе; гонять мяч и рассуждать о футболе; вести наблюдения за кухонной жизнью, точнее, деятельно присутствовать на кухне!

Кухня – это была территория, где Яша ценился как аккуратный и старательный помощник, внимательно слушающий советы взрослых. Здесь был мой мир, моё убежище. Только здесь открывалась возможность хоть на «кухонное мгновение» уйти от замечаний в дневнике, плохих отметок, наказаний и папиных угроз. Родители мне часто говорили: «За порогом дома ты сам свой злейший враг!» Так оно в действительности и было... Но родители любили меня и поэтому понимали, что их младшему сыну нужно иметь хоть какое-то «укрытие» от всего внешнего – место, где я мог бы хоть какое-то время быть спокойным, без одергиваний, наказаний и слёз. Как ни странно, дорогие читатели, для меня таким местом была кухня! Соблюдая какой то негласный уговор, взрослые не «нагружали» меня здесь ничем, что могло бы испортить мне настроение. Я помогал готовить, следил за приготовлениями всевозможных блюд, попутно рассказывая маме о моих делах-мечтах, слушал рассказы о её молодости и жизни с папой... Все истории и неназойливые нравоучения, услышанные на кухне, помогли мне в жизни гораздо больше, чем грозные окрики, замечания и угрозы. Может быть, потому что свои «кухонные университеты» я проходил на уважаемой мной территории, в ароматах всякой вкуснятины…
Позвольте описать несколько известных блюд, запечатлившихся в памяти мальчика, который плохо учился в школе...

Шейка

Сначала проводилась не очень приятная для глаза операция с тушкой гуся: отрубали ему, бедному, голову вместе с длинной шеей, вынимали кости, и вот грустно-бледно-вялая шейка одиноко лежит на деревянной, изрезанной за десятилетия вдоль и поперёк дощечке. На сковородке уже потрескивают гусиные шкварки с нарезанным луком. Запах дурманит! Наполнение шейки смесью муки, шкварок и всеми прочими прелестями доверялось мне! Вот уже руками (тщательно вымытыми!) смешиваю с яйцом муку или прокрученную через мясорубку мацу (одновременно незаметно зачерпнул кусочком мацы гусиные шкварки и съел!) Набиваю шейку туго. Аккуратно зашиваю её нитками! (теми же, что пришивал к школьному пиджаку белые воротнички). Во время готовки дверь на лестничную площадку обычно открыта, соседи по аромату догадываются, что именно готовят сегодня на нашей кухне и обязательно льстят маме: «Я такого запаха никогда не слышала!» или – «Рая, какой у вас замечательный помощник! Неужели это он Макса вчера в подвал толкнул?». Говорилось подобное неспроста – «льстецам» всегда доставался кусочек вкусной шейки.
Вот она, такая аппетитная, тугая, лежит на папиной тарелке, одно прикосновение ножа – и шейка с тихим треском разваливается, над столом витает ароматный пар. Я получаю мой кусочек последним. Смотрю чуть ли не с восторгом, вдыхаю почти до головокружения запах и начинаю есть с начинки, а уж потом отправляю в рот шкурку, которая жуётся долго-долго. Я в блаженстве, все тоже! И разве кто-нибудь в такой момент способен вспомнить, что по арифметике у меня двойка и по русскому языку тоже?!

Холодец

Помните холодец? В Риге это блюдо часто называли «пуча». Но сначала извлечём из моей памяти нашу старую, ещё довоенную кухонную плиту, которую в 50-х годах топили дровами. Сверху на ней металлические кольца разного размера, закрывающие огонь, пылающий внутри. Снимешь специальным крючком маленькое колечко – огонь маленький, средний кружок – для готовки еды, а большой снимали, когда на плиту надо было водрузить огромный алюминиевый бак для «выварки» белья.
На кухне обжигали на огне ножки для холодца, варили, очищали их от мяса. А как вкусно было обсасывать кости! Приятно было соединять и разъединять пальцы, как будто склеенные ещё тёплым холодцом. Мне доверялось «поставить точку» в приготовлении этого блюда: украсить его сваренным вкрутую яйцом и отнести на подоконник, застывать. Наши деревянные оконные рамы не отличались прочностью и герметичностью, поэтому зимой подоконник служил холодильником (ещё до появления малорослого «Саратова»). Закусив язык, я осторожно нёс тарелку золотистой гущи с яичком в центре к окну. Принесу и жду волшебного момента перехода аппетитного вещества из жидкого состояния в твёрдое. Но надо спешить за другой тарелкой! А маме что-то ещё от меня понадобилось! Вот несу следующую тарелку на окно в столовую и досадую, что снова пропустил самый интересный момент! Ни разу это мгновение не поймал... Но все огорчения забывались, когда наступала «трапеза» – поглощался этот золотисто-серый, маленький треугольничек («дайте Яше чуть-чуть!») с огромным удовольствием и аппетитом! Постепенно привык сдабривать его, как все взрослые, горчичкой, а повзрослев, не только ею…

Книга «Спасибо, мистер Никсон» – монументальная, 520 цветных страниц журнального размера, около тысячи форографий! В приложении к книге идёт и видео диск.
Желающие приобрести книгу с моим автографом – милости прошу позвонить по телефону – 917 806 0060.
С благодарностью, Джек Нейхаузен, Голливуд - Флорида.

Отрывок

Картинки из рижского калейдоскопа

Главы из книги

Давным-давно, уже в Америке, в мою записную книжку попали два полюбившихся мне афоризма. Ставлю один из них как эпиграф, а до другого вам придется добраться, прочитав весь рассказ. Оба афоризма, на мой взгляд, – совершенно для меня и, возможно, обо мне. Вам решать, дорогие читатели…


Надеюсь, вы уже заметили, что красной нитью через многие мои рассказы мелькают упоминания о школе. Она для меня c первого по восьмой класс была ну просто «Страной чудес». Моя 22-я школа находилась в четырех кварталах от дома, и – странное дело! – даже в дождь, мороз и грязь дорога из школы иногда была быстрой и интересной. Но чаще случалось, что эта же дорога, несмотря на прекрасную солнечную погоду, была подобна пути на Голгофу, куда я тащил тяжеленный крест. Голгофа – мой дом. Крест – мой дневник. Ученик я был… ну нет таких слов в русском языке, чтобы коротко и ясно охарактеризовать рижского школьника Яшу Нейхаузена! Уже в третьем классе я почувствовал, что не создан для школы, а особенно для постижения точных наук. Но были и хорошие предметы: физкультура, труд, география, история, чистописание – в них я преуспевал. В остальных... Да ну, не будем сегодня вспоминать о неприятном!
Я был любимцем соучеников, завхоза и учителя труда. Ребята любили за все проказы и непримерное поведение. А вот у завхоза и учителя труда причины симпатизировать мне были иные. Они ценили мою смышленость и хорошие руки. Могли отпросить меня с каких-то уроков в свою мастерскую-убежище, так сказать, для каких-то школьных нужд. А там – дым коромыслом! Мои спасители от уроков курят и тихо беседуют, пропуская по полстаканчика, а я рядом чиню какой-нибудь макет, склеиваю карту, крашу рамки для портретов вождей. Подправляю лозунг «Ученье – свет, а неученье – тьма!», порванный мною же несколько дней назад, и давлюсь от смеха: «Ну, просто хулиганы в этой школе какие-то!» Мои наставники тоже посмеиваются – им наплевать, но, думаю, они уверены, что Яша и есть главный хулиган.

У меня даже был свой личный ключ от школы. Входные двери во время уроков закрывали всегда, открывали их только по записке от завуча или по просьбе преподавателей какая-то пожилая дежурная или завхоз. Как-то он попросил меня сбегать за стремижкой и хлебом, вот я и успел тогда сделать копию ключа, и с тех пор мог беспрепятственно и незаметно покидать «родные стены». Вахтершу со стула и звонком было трудно поднять, так что мои путешествия «на свободу» во время перемен или уроков требовали лишь осторожности. Я успевал даже «слетать» на Матвеевский рынок – стаканчик семечек в карман (10 копеек), пирожок с мясом в засаленной бумажке (всего 4 копейки), и быстро назад!

Давайте еще расскажу, как я развил в школьные годы дальнозоркость. Пребывая за партой всегда в одиночестве, в «расчищенной зоне» (учителя предусмотрительно «убирали» учеников даже с парт впереди и позади меня), во время контрольных работ я должен был иметь глаза «с биноклем»! Но я знал, что одноклассники, даже будучи удаленными от меня на приличное расстояние, в беде не оставят: кто-то из уважения ко мне, а кто-то из жалости отодвинет свою тетрадь чуть в сторону и таким образом даст мне возможность все перекопировать – благодаря моему, приобретенному в школе орлиному взору!
Не понимая сути того, что списывал, делал я это просто замечательно: аккуратным почерком переносил все увиденное издали без всяких клякс в свою тетрадочку с точными, правильной ширины полями, и пускал в ход (если нужно) цветные карандашики, ровненько подчеркивая все, что полагается!
На обвинение учителя «Опять списал!», я совершено честно отвечал: «Да! Но посмотрите, как все красиво, я же старался, чтобы все было, как вы любите!» В итоге получал либо смех и тройку, либо смех и двойку, или двойку без всякого смеха плюс замечание в дневник. Кажется, я уже про мой скандальный дневник «на нитках» рассказывал. Я его сшивал, расшивал, стирал и исправлял в нем то, что могло огорчить родителей. Ну просто горе-горькое, а не дневник!

А вот учитель труда меня уважал за «хорошие руки» и даже мог оставлять весь класс на меня. Давал задание, что делать, и я его заменял, честное слово! А он – к завхозу, на передышку-перекур, думаю, не без стаканчика. Однажды он поручил мне разобрать старые парты – разобрать на части, отвинтить крышки. Я принес топоры, которые обычно запирались на замок, еще всякие другие разрушительные инструменты и раздал их соклассникам с приказом… разрубить все парты для котельной! По сегодняшний день не знаю, какое затмение тогда на меня нашло. Мы все разрубили на щепки!!! Увидев содеянное, я оцепенел! Учитель, в радужном настроении вернувшись в класс и увидев груды щепок… Он, бедняга, лишился слов. И чувств, наверно, тоже...
Я сам медленно поплелся к завучу, даже не помню, что говорил, но знаю – правду (может, подбросил, что с утра голова болела). В этот день из моего богатого арсенала разных способов выкручиваться извлекать ничего не пришлось, да и не пригодилось бы... Это был один из самых неприятных моментов моей жизни.

Были и другие, которые приятными тоже не назовешь.
…1960 год. Наш 6-й «А» класс (или 7-й) в полном составе идет на спектакль в Театр юного зрителя. Чистые воротнички, отглаженные брюки, девочки в белых фартуках. Косы одноклассниц как будто дразнят руки моих друзей, но я собран и серьезен – чувствую себя на пороге чего-то геройского! Более важные дела у меня впереди! Не помню, почему и для чего поспорил с кем-то из одноклассников, что во время представления сделаю что-то невероятное. Начал готовиться уже дома: набрал в карманы рис из маминых неприкосновенных запасов. И вот в театре, устроившись с дружками на балконе, жду подходящего момента. Гаснет свет в зале – спектакль начинается. Выждав в темноте, кажется, минут десять, начинаю мое «представление»: с балкона горстями бросаю в зал этот проклятый рис!!! Внизу сразу все зашелестело, зрители зашумели, задвигались... В общем, переполох! Через пять минут я, уже с опущенной головой, был в кабинете администратора театра. Сказать мне в свое оправдание было нечего... А затем все как по нотам – звонок домой, маме, и все «прелести» наказаний.
Познакомлю вас с «меню» традиционных наказаний в школе и дома, если вам таковые не были в детстве знакомы. В классе ставили в угол, но это давало мне возможность кривляться у всех на виду или делать фиги, смешить всех, пока учитель этого не замечает. Ну а если заметил – тогда за дверь! Постою немного, отвечу на приветственное «Стоишь?!» кого-то проходящего по коридору, – «Стою...», а потом подтянусь на руках к застекленному окошку над дверью в класс – сделаю «физиономию» или просто улыбнусь... После этого «подвига» – добро пожаловать в кабинет завуча! Там, как вы понимаете, – весьма неприятно. Иногда иду «на повышение» – к директору школы. А бывало, что «высшую награду» – к директору! – получал без всяких промедлений. После этого брел домой, весь в раздумьях, как бы помягче преподнести родителям «приглашение» завтра побывать в моей «любимой» школе. Зачем и почему – долго объяснять не приходилось.
И вот какой град угроз обрушивался дома на мою бедную голову: «Ничего сладкого больше не получишь!», «О новом “Конструкторе” даже не думай!», «Ты хотел китайские кеды – теперь можешь о них только мечтать!», «К Валерику не пойдешь!», «Забудь про двор!», «Лучше из своей комнаты даже не выходи!». Но самым серьезным было – «Папа с тобой разберется!!!» – получал по «филейным частям» ремнем, и сильно. Но это «телесное наказание» воспринималось как неотъемлемая часть детства, да и подвергался я ему, если честно сказать, нечасто. Так что обид не имею!
…Столько лет прошло, а я до сих пор не понимаю мотивов моих «героических» поступков, которые совершал в школьные годы. Зачем я все это – заранее обреченное и наказуемое – делал, понятия не имею! Наверное, мною двигало неодолимое желание «показать себя», рискнуть и – оказаться в центре внимания. Мои товарищи всегда ждали от меня какого-нибудь «подвига», и я не мог подвести ожиданий школьной «общественности». Хотя точно помню, что во время всяких проделок не раз испытывал странное и неприятное чувство. Не всегда – но иногда. Не хотел – но делал. Простите меня, рижане, если кто-то из вас тогда был в партере ТЮЗа. А может, это вовсе не я сделал?!
…Как бы мне хотелось сейчас не писать эти горькие признания, а, лежа в удобном кресле, скрестив руки на груди, слушать рассказы кого-нибудь из бывших соучеников о нашей школьной жизни до восьмого класса! (Потом родителей попросили забрать меня в вечернюю школу, считая, что «этому оболтусу надо работать!»)
…Хотя бы один такой «урок» в день!

А в остальное время:
– рукописание, чистописание, ручной труд, ботаника, пение, физкультура;
– надо иметь дневник, белый фартук, белый, пришитый к пиджаку воротничок, пенал, промокашку, цветные и простые карандаши, ручку с открытым пером, ранец или портфель, тетради в клеточку и линеечку, и я персонально сделаю для вас перочистку;
– булочки домой нести не надо! (Что, не совсем понятно? Объясняю для тех, кто моложе: когда мы учились в 3–4-м классах, в хрущевские времена, в Риге было плохо с хлебом, и детям в школе выдавали белые булочки, которые мы чаще всего относили домой);
– звонок на перемену: по коридору будете только гулять, бегать – ни в коем случае!
– в актовый зал – только с разрешения завуча!
– и никаких начесов на голове!
– записку от родителей принесешь завтра!
– за накрахмаленную нижнюю юбку и длинные волосы – отправим домой, с замечанием в дневнике;
– родителей вызывать пока не будем…
– …но в углу постоишь!
– за дверью также! (для Яши это было привычное и знакомое место – см. выше!)
Представляете, как выглядел мой табель? За четверть? За год? Поведение? Прилежание? Порядок?
От всех этих воспоминаний так тревожно сейчас мне стало на мгновение... Даже мурашки по коже забегали! Но вот… отлегло! Как хорошо, что это всего лишь моя старая память...

И, конечно, еще один эпизод, описанный ниже, не был бы возможен без приобретенного мной в комиссионном за бешеные (и одолженные) деньги итальянского полосатого, по фигуре, костюма:
Друзья-штатники были в восторге от моего «клифта», да и фильм итальянский «Сокровища Святого Януария» шел тогда, так что я был совсем как Дуду – герой этого фильма, в таком же костюме! Где-то через пару месяцев я пришел на выпускной вечер в свою школу. Там всегда были «герлы», да и место для меня родное. Я сам когда-то был выпровожден из 22-й школы после восьмого класса. Стою за дверью актового зала, кажется, на пятом этаже. Там раздают грамоты, звучат поздравления, там меня знают и директор, и завуч, и старые учителя. Некоторые даже хорошие воспоминания о Яше сохранили, но большинство – нет. Я в моем итальянском «клифте», на мне «снаптап», «тревира»… «Инспектора» сияют от ваксы с бархоткой, перстень, бранзулетка, пробор и «баки». В общем, «строитель коммунизма на грани великих свершений». Открываю дверь в зал – завуч замолкла на полуслове. Отдам этой женщине, знавшей меня лишь с плохой стороны, должное. Среагировала она на мое появление блестяще: «Кого мы видим?! Наш бывший горе-выпускник! Если бы он вел себя нормально и учился так же хорошо, как хорош костюм на нем, был бы сейчас не в вечерней школе!»

Как хорошо, что завтра мне ни в ту, ни в другую школу не надо, что завтра уроков нет!

P.S. Не могу удержаться – и напечатаю здесь приветствие, которое я направил своей «любимой» 22-й школе в 2010 году. Оно было зачитана на юбилейных торжествах в честь ее ……..-летия. (? АГ.)
Привет 22-й школе от «блудного сына» Якова Нейхаузена, верного школьника и плохого ученика! Сразу заявляю: я стал человеком! Если память меня, американца, не подводит, я мучил школу с 1954-го до 1962 года. Веселое и интересное время!
О своей карьере школьника умолчу, так как прилежание, поведение и порядок были – увы! – лишь «удовлетворительно». Но чистописание, рисование, география, история, труд и физкультура были на «хорошо» и «отлично»! Всякие рисунки (к примеру, круговорот воды в природе) лучше меня никто воспроизвести не мог. Рамочки, поля, подчеркивание цветными карандашиками мне вполне заменяли знания! Преподаватели всегда видели меня насквозь и неустанно делали соответствующие замечания в моем дневнике.

Наше поколение было талантливое и необычное! Вот список лишь тех, кого из нашего времени помню, кого знаю и с кем до сих пор общаюсь:

Илья Рипс – знаменитый академик в Израиле.
Игорь Устинов – великолепный врач в Риге.
Влад Смирнов (Германия) – успешный бизнесмен, надежный друг.
Лариса Мондрус (Германия), с которой часто вижусь, – так и сверкает до сих пор!
Алик Старобинский (Нью-Йорк) – крупнейший бизнесмен, верный друг.
Леня Зильбер (Израиль) – также известный бизнесмен мирового масштаба.
Дина Гурвич (Израиль) – после многих лет работы в Министерстве сейчас на пенсии.
Славик Нестеренко (Сочи) – поэт, и мы постоянно общаемся.
Мила Кацман (Израиль) – видимся, давно в тесном контакте.
Алла Чижова (Финляндия) – частый гость моей страницы в Интернете.
Герц Файнгольд (Рига) – нашел его недавно, и мы, как прежде, друзья навеки.
Оля Кривошеина (Рига) – часто в контакте со мной.
Лена Кадачигова (Рига) – редко, но тоже в контакте.
Виктор Нахман (Рига) – вижу его в Риге.

Знаю, что, к грустному сожалению, сдали «последние экзамены» в Школе жизни одноклассники Лена Сойту и Виктор Пабруклис. Помянем и Михаилa Таля.
Помню, но ничего не знаю о Люсe Козловoй, Витe Спиридоновe, Минe Звейн, Фирe Эдидович, Любe Лишауэр, Риммe Звирбулис…
Весь наш класс «А» перечислять не буду – сохранились фотографии ребят с радостными пионерскими лицами, с цветами!
Немного о себе: провел всю жизнь в шоу-бизнесе. Начинал с нуля, но потом ваш «коллега» по 22-й школе возил по миру таких звезд, как Майкл Джексон и Пол Маккартни – называю Вам лишь эти два имени из многих… Женился в Нью-Йорке на рижанке. Супруга стала известной американской певицей со сценическим именем Аэлита (как у героини фантастического романа Алексея Толстого!) У нас есть дочь, и только что родился первый внук. Сейчас пишу книгу о Риге – моем родном городе, где ветер, смех и наша юность.

Школа... Как бы нам, вернее мне, не нравилось здесь учиться, она была первым и необходимым звеном на пути к будущему. Часто в те времена взгляды школы и наших родителей и, конечно же, наши – учеников расходились, но все знали, что без этого необходимого звена будущее почти невозможно. Так что от меня лично: «Спасибо, что не выгнали раньше времени!»

Огромная благодарность дорогой Маргарите, верной виртуальной подружке, имя которой упоминаю во многих моих рассказах, – она подсказала мне идею написать это послание!
И особое спасибо Минне Сергеевне! Не знаю почему, но я был неспокойным учеником, которого не удавалось заставить ходить только «по прямой линии»… Простите! И благодарю за то, что в Ваших глазах я все-таки видел порой понимание и хрупкую веру в то, что мальчик Яша, с испачканными чернилами руками, может быть, станет человеком!
И я Вас, моих родителей, и 22-ю школу не подвел!

Хорошее послание? Мне самому оно очень понравилось! И все же закончу школьные записки веселым и мудрым высказыванием Робертa Ингерсоллa:
«Школа – это место, где шлифуют булыжники и губят алмазы».

Отрывок

Картинки из рижского калейдоскопа

Вечера на хуторе близ Даугавы

Жили мы все, человек двадцать, в старом доме. Вероятнее всего, когда-то он принадлежал богатому латвийскому хозяину-фермеру. Но в новые времена, полные новых идей, добротное, но страшно запущенное здание использовалось как общежитие для сезонных рабочих или «шефов», таких как мы. Не много ума надо было, что бы изуродовать фанерными перегородками когда-то просторные красивые комнаты, не жалея ничего старого. Нужна вешалка для мокрой одежды? Интеллигент нашёлся! Вот тебе гвоздь в стену – вешай!

Девушки жили на своей половине – более уютной, благодаря их же собственным стараниям. Будили нас рано. Готовила нам пожилая латышка, усталая и злая. Еда была простая и невкусная. Свежее молоко и деревенский хлеб были для нас настоящим лакомством.
Честно говоря, мне тогда не довелось увидеть колхозников со счастливыми, как в советских фильмах или киножурналах, лицами. Я вообще в том колхозном раю людей почти не встречал. За всё наше недолгое пребывание в коллективном (!) хозяйстве я всё время удивлялся: кто же эту картошку на все эти «бескрайние поля» сажал?! Всех, кого мы тут видели, можно было по пальцам пересчитать. Испитый, щетинистый бригадир в ватнике и резиновых сапогах, с «приклеенной» в углу рта сигаретой. Измученный счетовод (или секретарь колхозного правления?), записывающий наши фамилии в какие-то «рапорты», с омерзительной привычкой слюнявить после каждого начертанного им слова чернильный карандаш. Была ещё пара немолодых колхозников, посмеивающихся над нами, но строго поучавших, что и как делать на поле, и после «краткого инструктажа» стремительно исчезавших с нашего горизонта и пропадавших до конца рабочего дня. Достойным представителем колхозников был и тракторист, живший в том же доме, что и мы. Я подарил ему шариковую ручку с раздевающейся красавицей и благодаря этому «презенту» сразу смог стать его подсобным помощником. Конечно, приходилось взбадривать его добрые и чувства ко мне в малюсеньком «сельпо», где кроме водки, пива, лимонада, хлеба и пшена ничего не было. Нет, вспомнил! Завезены сюда были конфеты «Белочка», от которых зубы или крошились, или ломались.
…Осень, серое небо, промозглая земля, слякоть, холод, грязь. Руками собираем мелкую, паршивенькую, действительно советскую картошку. Неужели везде было так же, как в нашем колхозе?! «Страна нерушимых республик свободных» держалась на музыкантах, студентах, парикмахершах и других городских жителях, пропалывающих свёклу или собирающих картошку или капусту, которые зачастую потом сгнивали на обочинах полей? Не думаю, что на нашем латвийском поле лозунг «Вперёд, семимильными шагами к великой цели!» придавал больше сил, согревал или наполнял патриотизмом души, чем где-нибудь в российской глубинке. Но в чём-то «шефский труд» казался нам полезным и приятным – ведь таким образом и мы помогали «ракетам ввысь взнестись»!

Все эти глубокие размышления забывались вечером, когда все «городские» собирались у огромной старой печки. Вспоминались всякие интересные случаи из нашей «столичной» жизни, и всё это время от улетали печки быстрые и многозначительные взгляды в ту чaсть комнаты, где располагались наши девушки, которых было гораздо меньше, чем парней. Просто поразительно, как мы наивно думали в те годы: если твой взгляд встретился со взглядом представительницы прекрасного пола и вы смотрели друг на друга чуть дольше обычного, значит, – это любовь! Сидели все вместе, испытывая неугасимое желание понравиться девушке (и они думали, как привлечь наше внимание), пили дешёвое вино, вели нескончаемые разговоры… И снова наступало утро, промозглое, серое, «туманное и седое». И снова мы выходили на «битву» за картофельный урожай.
Однажды поездка «на картошку» закончилась для меня весьма печально: напившись с местным латышским парнем, я решил прокатиться до магазина на тракторе. Так как благодаря закадычному дружку-трактористу, о котором уже упоминал, трактор водить я «умел», то, конечно, решил попижониться и… врезался в одноэтажный дом, в котором после трудового дня крестьяне спокойно кушали свой буберт*. И тут, в окно… с приветом к ним влетает «тракторист Яша»!!! Моим дорогим родителям снова пришлось из-за меня страдать, из-за этой неприятного и ненужного им очередного моего «приключения». Пришлось заплатить штраф за проломанную стену и разбитое окно, выслушать «лекции» о моём плохом влиянии на «комсомольскую молодёжь». (Кстати, меня так и не приняли в комсомол ни в школе, ни после неё, потому что «не был готов», о чём и переживаю до сих пор во Флориде!)

Но самое страшное, что действительно я пронес через всю мою жизнь как тяжёлый моральный груз, так это выговор, занесенный в моё «Личное дело». Я до этого и не знал, что такое «дело» имеется, и «они» там всё обо мне пишут, начиная с учебы в средней школе! И о бытовом комбинате, где сейчас работаю! И о драке у Клуба строителей? И про Дом офицеров тоже? И о «Молочнике» на улице Кирова, о шашлычной на Суворова, винном магазине «Арарат» на Ленина, пельменной на Дзирнаву… – обо всех любимых мною заведениях не упомнить, но там, в родном «Личном деле» был отмечен почти каждый мой шаг. Наверное, и секретарь колхозный, в сломанных очках, с синим от чернильного карандаша языком, туда же катал! Вероятно, это обо мне говорили полушёпотом: «В его “Личном деле” есть много тёмных пятен...» Где оно, моё «Личное дело» сейчас?..  Покрытое пылью, паутиной, с пожелтевшими страницами... Вся моя юная непионерско-некомсомольская жизнь была сплошным фиолетовым, тёмным, чернильным пятном в моём «деле». Кто-то из доморощенных философов как-то сказал: «В борьбе за советское дело он был инородное тело».

Дело Якова Нейхаузена, наверное, было вот такое:
Pаспухшее от вставок, вклеек, «последних предупреждений», справок, выговоров, «строгих предупреждений», «выговоров с предупреждением»… Оно, родное, с полустёртым чернильной резинкой коротким ругательством на обложке (рядом со словом «…дело»), там и промокашка в кляксах среди страниц затерялась, и даже аптечный рецепт откуда-то попал туда! Покрытое печатями «нехороших учреждений», со следами пивных стаканов и даже высохшей колбасной шкуркой между страницей 79 и постановлением месткома… Сколько раз это «дело поднимали», сколько меня моим «личным» запугивали! Лежит оно, пыльное, где то в архиве – и ждёт своего момента... Страшно мне!
Но не будем больше о грустном! Не улетучилась из моей памяти встреча с cельской красавицей. Наберитесь терпения и послушайте, что этому предшествовало. Однажды нас везли «на картошку» в открытых  грузовиках. Я, как всегда, не слушал никого, да и представить себе не мог, как будет холодно в открытой машине, хотя день стоял солнечный. На мне была лишь майка штатская – «Пума», куртку или свитер счел совершенно лишними, и, конечно же, простудился... Нос течёт, чихаю, кашляю, но… рад! Потому что не в поле меня послали гнуть спину, а на кухню – мои микробы там никого не волновали! Лечение мне было обеспечено весьма простое, но эффективное: несколько раз в день по полстакана самогона, закусывал там же, на кухне.
На третий день (нос уже не течёт, но охрип!) отправляют на двор колоть дрова! Я в восторге – такой «спорт» всё-таки, лучше, чем собирать склизкую картошку, согнувшись в три погибели. Повариха, девушка с голубыми глазами, со спиной и руками атлета – мой учитель. После первого дня в «классе топорного искусства» с трудом мог пошевелить пальцами, не говоря о боли в спине... Но учеником я оказался талантливым: никого поленом не зашиб, и мои пальцы остались целы! Перерубил кубометры дров, познав секреты того, как надо полено ставить, как рубить вдоль древесного волокна, как на сук не попасть, да ещё усвоил разницу между топором и колуном. О мoзолях и поте лучше не вспоминать… Где ты сейчас, дорогая моя «топорная» учительница? С радостью отправил бы тебе такое письмо: «Я, твой усердный ученик, и в Америке рублю так же хорошо, как и в родной Латвии! Моё умение держать полено одной рукой, а другой рубить рядом с пальцами вызывает у всех родных и знакомых испуг, переходящий в восторг! Горжусь этим – твоя школа! Рублю на дачах, фазендах и виллах, для каминов, печек и костров, для шашлыков и барбекю… Спасибо тебе, дорогая!»

А вот теперь, давайте-ка, я переведу вас сейчас через поле к берёзовой роще. Cегодня дождя не было, полчаса сельской прогулки пролетели как пять минут, ещё светло. На фоне белых стволов – девичий силуэт. Так бывает не только в кино! Через четыре дня мы все разъезжаемся, и я знаю точно – ей много чего известно о «рижском Яше», так как всю прошлую неделю она упрямо и гордо твердила: «С такими, как ты, я не встречаюсь!» Но здесь воздух прозрачный, тишина вокруг странная, ветер свистит то тихо, то громко, пробиваясь сквозь нашу берёзовую «охрану». Я так любил повернуться в сторону ветра и буквально «пить» его, вдыхать, наполнять лёгкие неповторимым воздухом этих далёких от города мест. Ни шума, ни трамваев, ни стиляг! Протягиваю руку... От всей необычной для меня колхозной атмосферы сельские сердечные переживания отличались чем-то особым, возвышенным. Или просто негородским? Возможно, свежий воздух влиял, и раскрасневшиеся щёки «барышни-крестьянки» тоже. Или ветер свидетель сближал нас?
Кто скажет о ветре, что он дует не в ту сторону?

Книга «Спасибо, мистер Никсон» – монументальная, 520 цветных страниц журнального размера, около тысячи форографий! В приложении к книге идёт и видео диск.
Желающие приобрести книгу с моим автографом – милости прошу позвонить по телефону – 917 806 0060.
С благодарностью, Джек Нейхаузен, Голливуд - Флорида.