КОНТУР

Лева припарковал машину и попросил сына:
– Пожалуйста, выполни мою просьбу: будь с дедушкой разговорчивым и веселым. Ему здесь тоскливо.

– Зачем же он живет тут, а не с нами? – спросил сын.
– Ты был маленький и, как все малыши, писал в постель. Дедушка уже тогда был старым. Он заболел и после операции по ночам не просыпался, а по утрам его простыни тоже были мокрыми. Когда ты подрос, ты стал проситься на горшок. Дедушке не помогали лекарства и доктора, он очень стеснялся, страдал, и, наконец, принял решение переехать жить сюда.
Это была правда. Все именно так и было.

(из книги «Записки из норсенхома»)

Над ее фамилией часто подсмеивались. Она же спрашивала у обидчиков одно и то же: «Сковорода лучше?»

И тех многих, кто не знал об украинском просветителе с такой фамилией, кратко о нем информировала, затем непременно рассказывала о пра-пра-пра-прадеде своего первого мужа, четверть века служившем русскому царю кантонистом. В родное местечко он вернулся в шинели и носил ее до кончины. Когда евреев награждали фамилиями, соседа, державшего кузню, обозвали Кузнец, другого соседа, гонявшего голубей, – Голубь, а ничего кроме шинели не нажившего деда – Шинель.
В норсенхоме о Полине ходят легенды.

Пассажиров только что совершившего посадку самолета проводили в огражденную часть огромного, неярко освещенного зала. Их попросили сдать паспорта и подождать, пока будут готовы новые документы. Вновь прибывшие рассадили притихших детишек, сложили чемоданы и сумки и принялись искать родных и знакомых среди стоящей в отдалении толпе встречающих.

Илья Дворкин не был легким человеком. Немногословный. Придирчивый. Друзей у него не было. Кто-то из прежних его предал. Новых не заводил. Настырная заботливость и болтливость жены раздражали. Наивность и доверчивость замужней дочери выводили из себя. Многомесячное молчание ОВИРа ввергало в отчаяние. А ежедневные встречи с соседом, потомственным юдофобом И. И. Ивановым, устойчиво провоцировали повышение давления…

После обеда Илья садился у телевизора и мучительно пытался разобраться в навороте событий, нахлынувших на распятую страну.

Это произошло спустя примерно полторы недели с того дня, когда в поверженный нами Берлин вошли воинские части союзников, числа 28–29 мая победного года.

Случаю угодно было распорядиться, чтобы совсем близко от чудом сохранившегося особняка, который мой однофамилец лейтенант Павел Сливкин облюбовал для своего взвода, буквально за углом расположился отряд французской моторизированной пехоты. Об этом бойцы взвода узнали в тот же вечер. В тишине, к которой уже стали привыкать, раздались звуки незнакомых песен. Они своим непривычным ритмом и непонятными словами колобродили души. И, что было непривычно и странно, каждый солдат услыхал в них как раз то, что ему хотелось услышать.

Когда-то это была Владимирская улица. Потом ее повысили в ранге, и она стала проспектом. Проспектом Нахимсона. Ныне ей возвращено прежнее наименование. Когда-то первый этаж нашего дома, выходящий на проспект, занимал гастрономический магазин. Им владел частник. Память сохранила сверкающие витрины и муляжи жирных окороков.
После очередного пленума или съезда партии большевиков магазин закрыли. Помещение долго пустовало, затем стали торговать похоронными принадлежностями: гробами, венками, тапочками. Еще позже бывший магазин переоборудовали в общественный туалет. Как утверждал уже состарившийся к тому времени дамский портной Лево, туалет был самым большим в центральной части города и имел повышенную пропускную способность. У Лево был собственный взгляд на многие события. Он не скрывал своего скептического отношения к властям и, видимо, имел для этого основание.

Когда в старших классах школы к нам домой стала заходить одноклассница, моя бабушка сказала так:
– Знаешь, Галочка очень хорошая девочка, но в жизни случаются не очень удачные дни и тогда русские жены говорят нашим мальчикам «жидовская морда». Нас, евреев, на свете не очень много, и нам не следует растворяться. Нам следует быть вместе.
С той поры прошло много десятилетий, но эта предметная краткая лекция о традициях народа в исполнении Гены Гитл запомнилась на всю жизнь. У меня отличная жена. За спиною длинная жизнь, многочисленные друзья, в том числе и  такие, которых не было кому предупредить. И я не могу припомнить кого-либо из них, кто в разное время так или иначе не осуждал бы себя за сделанное. Иногда это было в серьезном доверительном разговоре, иногда – в случайно брошенной шутке...
Впрочем, конечно же, бывают исключения.

Наша тетя Мира родилась и жила в Витебске. Наверное, многие догадались, о ком пойдет речь дальше. Можно не видеть ни одной картины Марка Шагала, но не знать, что он тоже жил в славном Витебске, нельзя. В те годы это был маленький, не очень богатый городок, говоривший на идиш. Не берусь утверждать, что все его жители говорили на этом прекрасном певучем языке, но что они все его понимали, это точно.

Мира жила по соседству с Шагалом. Все три сестрички Марка были ее подругами. И тогда, когда они были босоногими девчонками, и когда, перебравшись в Питер, были сначала сестрами Шагала-голодранца, не всегда сытого художника, которых много, Шагала – комиссара всех красок нищей России, прославляющего просыпающуюся Русь, затем Шагала – эмигранта, формалиста, бесконечно далекого от народа, Шагала – безродного космополита, противопоставлявшего себя соцреализму, будто бы совершающему победное шествие по планете, и, наконец, Шагала – великого, всемирно известного и почитаемого, который один. Только один.

Его очередной отпуск традиционно начинается с понедельника. Билет на поезд взят на сегодня – субботу. Домa все прибрано. Жену с парнем отвез на дачу. Чемодан уложен. Нужно лишь зайти в магазин купить пленку 6 x 9 к фотоаппарату «Турист». Он – турист, и аппарат купил соответственный.

В прошлом году был в Тбилиси. Хороший город. Люди отличные. Бани Орбеляни – это впечатление на всю жизнь. Лицо его озарила улыбка. Он вспомнил, как волосатые грузины, распаренные и обмазанные мазью, плюхались в бассейн и вылезали оттуда розовые, как младенцы, оставив в плохо пахнувшей воде, волосы с груди, спины, ног и рук.
Авсей с недавних пор пристрастился к поездкам. Еще зимой выбирал город. Приезжал, осматривался, заводил знакомства. Посещал места, которые рекомендовали старожилы. Из музеев – ходил в краеведческие. Нынче он едет в Баку. Вычитал о храме огнепоклонников, расположенном где-то вблизи. Сам Александр Дюма из Парижа туда ездил. Так из Ленинграда же намного ближе. Задумано – сделано. Даешь Баку!

Привычка к бережливости давала о себе знать: он, уже очень немолодой человек, не понимал практического смысла столь модных ныне презентаций. Зачем эти неоправданные затраты? С тем большим интересом, надев видавший виды выходной костюм, впервые в жизни пошел на представление общественности новой фирмы и ее офиса. По поручению одного из руководителей он был заблаговременно приглашен по телефону. Сам Вадим не мог этого сделать: он вернется из Карелии лишь в день презентации.

К назначенному часу Григорий Яковлевич подошел к старинному петербургскому особняку. Часть отремонтированных помещений в нем арендовала фирма, возглавляемая его учениками. Обратил внимание на шикарный автомобиль, на тяжелые дубовые двери. По парадной мраморной лестнице поднялся на второй этаж.