Марк смотрел в окно самолёта и понимал, что теперь уже точно обратной дороги нет. Прощай СССР, прощай Минск, прощай какая-никакая Родина, где он родился, учился, влюблялся. Где прошли его детство, юность, молодость и часть зрелого возраста. Как много было всего и не только плохого! Есть что вспомнить, о чём задуматься и даже погрустить. В Вене у него не возникало таких мыслей, да он и сейчас ни за что не хотел бы вернуться обратно в Минск, даже если всё можно было бы повернуть вспять на пару лет.
Марк отдавал себе отчёт, что сделан очень ответственный шаг в жизни всей его семьи, и инициатором этого был он. Значит, и львиная доля ответственности ляжет на него. Как и что нужно будет делать? Кем он сможет работать и сможет ли вообще? И если раньше в Минске по непонятной для него самого причине он был уверен, что работать в Америке, по меньшей мере, техником он сможет, то теперь, в самолёте на пути в США, сомнения не оставляли его.
Но сначала была Вена, поразившая своей красотой, чистыми, широкими бульварами, огромным количеством красивых цветов на улицах и в парках, изобилием продуктов, дружелюбием людей. В Вене он чувствовал себя более или менее уверенно, мог худо-бедно объясниться в случае необходимости с жителями Вены, с официальными лицами, так как много лет в школе и в университете изучал немецкий язык. Кроме того, небольшое знание еврейского языка - идиш - тоже помогало.
Этот оптимизм быстро улетучился, как только они приехали в Рим. Итальянский язык, абсолютно незнакомый, наглядно продемонстрировал ему, что можно ожидать в Америке без знания английского языка. Он с недоумением смотрел на некоторых эмигрантов, живших в одном отеле с ними: как можно быть такими беспечными, тратить последние деньги на всякие обновки, путешествия, даже на посещение кинотеатров?
В Италии - и в Риме, и в Остии - все эмигранты жили недалеко друг от друга, общались между собой, подбадривали один другого, и времени на размышления о будущем не оставалось. А быть может, не хотелось задумываться, было страшно представить себе приближающуюся конечную остановку - Америку. Страшно не потому, что уже по какой-то причине ему расхотелось покидать СССР. Просто он отдавал себе отчёт, насколько трудной может оказаться жизнь в Америке, если он не сможет овладеть хотя бы необходимым для общения уровнем языка, который в его годы изучить будет очень сложно.
И вот сейчас в самолёте, летящем в Нью-Йорк, Марк думал, вспоминал, когда впервые у него возникла мысль об эмиграции. Возможно, в 1971 году, когда в результате несоблюдения элементарных правил противопожарной безопасности произошёл взрыв в одном из корпусов Минского радиозавода. Погибло более четырёхсот человек, и некоторые борзописцы мгновенно «сообразили» уличить в этом преступлении сионистов. Власти ничего не предпринимали, чтобы опровергнуть эту гнусную ложь, и по городу поползли слухи о возможном еврейском погроме. По всей видимости, вероятность погрома была велика, так как из Москвы, опасаясь, конечно, реакции Запада, а не самого погрома, был прислан Б.Пономарёв - кандидат в члены политбюро ЦК КПСС, чтобы предотвратить позорное преступление. А быть может, ещё раньше - в связи с «самолётным» делом с преднамеренным подчёркиванием еврейской национальности некоторых участников? А может быть, в связи с советским освещением в прессе двух войн на Ближнем Востоке? Перед его глазами стояли сцены, когда недавние приятели, громко и весело смеясь над очередной шуткой либо анекдотом, замолкали при его приближении. И ему становилась понятной «еврейская соль» этих анекдотов. А возможно, в связи с неопубликованным решением ЦК КПБ о запрещении приёма юношей и девушек еврейской национальности в университет и медицинские институты республики? А очереди за продуктами, когда обозлённые условиями жизни белорусы, русские, срывая злость, кричали на евреев, посылая их в «свой вонючий Израиль»?
Он вспоминал, как с откровенной боязнью брал в руки газеты, опасаясь прочесть в очередной раз «подвал» о каких-нибудь жульнических проделках, махинациях с обязательным указанием полного имени и отчества «героя», чтобы у читателей не возникало сомнений относительно его национальности.
И это была каждодневная жизнь, с которой он более не хотел и не мог мириться. Ему стало стыдно жить в такой стране. Так отчего же теперь эта подавленность, почему ничто ему не мило? Почему же не получается хоть не надолго отвлечься от мыслей о неустроенности в ближайшем будущем, думать о чём-нибудь другом?
Марк понимал, что не имеет права на такое настроение, что на него смотрят жена, дети, старики и, конечно же, Илья, но в последнее время ему становилось всё труднее бороться с собой. Он посмотрел на удобно устроившуюся в кресле, спокойно спящую рядом дочь, снова отвернулся к окну и подумал, что всё это делается в основном для них, чтобы им не пришлось слышать и испытать то, что выпало на долю его поколения. Ему стало даже несколько легче, он закрыл глаза в надежде тоже заснуть. Но сон не приходил. Мысленно он вновь проследил за событиями, происшедшими немногим более года назад.
Глава 2
Во время праздничного обеда 1 мая 1979 года Марк заявил, что время уходит, и он не видит смысла продолжать бесконечные дебаты «ехать-не ехать». Будущий год - олимпийский, и не воспользоваться этим будет преступлением. Никто не знает, какие фокусы ещё может выкинуть советское правительство. Сейчас, после всех переговоров, проведенных нашими руководителями с западными странами, и в первую очередь с правительством США, положение с эмиграцией вроде бы стабилизировалось, людей продолжают выпускать, правда, официально только в Израиль. Что может произойти завтра - непредсказуемо. Мы не должны ждать дольше, не имеем на это права. Потом ситуация может сложиться таким образом, что мы себе этого никогда не простим.
За столом воцарилось молчание. Все понимали, что наступило время принимать окончательное решение. Они уже многократно обсуждали этот вопрос, ругались, мирились, снова ругались и мирились, слышали достаточно много информации, читали письма уже оттуда. И всё же было страшно сказать решающее «да». Решающее! Да, решающее, потому что от этого «да» зависело будущее всей семьи. Все смотрели на Марка. Сейчас он стал главным в семье, от его решения зависели судьбы других, и он отдавал себе в этом отчёт.
Марк обвёл взглядом комнату, будто пытался запомнить всё находящееся в ней, по очереди посмотрел на сидящих за столом жену, её родителей, детей, молча налил в стакан вина:
- С Богом. Неужели мы хуже других? Неужели братья и сёстры в письмах оттуда лгут своим родным, неужели дети зовут к себе родителей, заведомо зная, что обрекают их на горе, на нищету? Я не могу в это поверить! Решено, мы подаём документы. Вызовы у нас есть и, как видите, никто нас не арестовал и даже никого пока не выгнали с работы.
- Получение вызова ещё не значит, что ты эмигрируешь. Многие имеют вызов, так как за ним следует получение посылки для облегчения материального положения потенциального эмигранта, и некоторые пользуются этим, - заметил тесть.
- Вы правы, есть и такие типы, но всё же нужно решить окончательно, вы едете, либо остаётесь.
Тесть помолчал минуту, а потом сказал, что даст ответ через неделю. Марк удручённо покачал головой:
- Я свободен от занятий до понедельника, трёх праздничных дней вам должно быть вполне достаточно для принятия решения. Дебаты «ехать-не ехать» продолжаются у нас уже больше года, и два-три дополнительных дня ничего не решат.
Затем, подняв рюмку, предложил тост, чтобы у них прошло всё не хуже, чем у других.
Больше никто не заговаривал на эту тему, но настроение за столом было далеко не праздничным. Все понимали, на что они идут: подавать официальное заявление о нежелании жить более в этой стране. Однако никто не мог предсказать реакцию советских властей: соизволят они разрешить эмигрировать им, или нет со всеми вытекающими в таком случае последствиями.
После праздников на работе к Марку подошла преподаватель черчения Клара Ефимовна, молодая, симпатичная женщина, с которой Марк проработал уже более десяти лет. Они вышли из преподавательской в коридор, подошли к окну. Оглянувшись по сторонам, она тихо сказала ему, что ещё до праздника подала документы в ОВИР. Для него эта новость не явилась неожиданностью, так как о возможной эмиграции её семьи она говорила Марку достаточно давно. На её вопрос, как у него обстоят дела, он ответил, что вроде бы «лёд тронулся», но боится, как бы родители жены не передумали.
Обсудив целый ряд вопросов о порядке подачи документов, они разошлись, чтобы не привлекать внимание к себе: два еврея наедине беседуют друг с другом. Долгое время Марк не отдавал себе отчёта, на чём основана такая неприязнь и даже ненависть к евреям. Да он и не задумывался на эту тему: жил так же, как и большинство людей еврейской национальности. Только позже он понял, что одной из причин этой ненависти являлась зависть: мол, многие из «этих» жили и живут лучше нашего, и теперь им, жидам, лучше - они могут эмигрировать, а мы лишены и этой возможности.
Вернувшись после работы домой, он застал жену не в самом лучшем настроении. Она рассказала, что у них в учительской после уроков было проведено профсоюзное собрание. Исключали из профсоюза Полину Давидовну, учительницу математики, семья которой подала документы на эмиграцию в Израиль.
- Ты представляешь, ведь и меня также будут исключать. Это же ужас какой-то!
- Я понимаю, но что же делать? Придётся нам вытерпеть и это.
- Нет, ты этого не видел и не слышал. Одна учительница русского языка и литературы, между прочим, тоже еврейка, стучала кулаком по столу и кричала, что её сын будет защищать только эту, свою Родину, что никакие сионисты не смогут заставить её семью стать предателями, изменниками. Я уже и не говорю о других учителях неевреях, как они все ополчились против Полины Давидовны.
- Успокойся, Люба. Вспомни, ещё полтора года назад и мы не думали об эмиграции. Кто знает, что может произойти позже в семье этой «патриотки», как и что она «запоёт» потом. Сейчас нам не следует обращать внимание на всякие высказывания.
- Я понимаю, но говорить об этом легче, чем вытерпеть такого рода унижение.
- Да, это так. У нас впереди очень много причин для волнений, и одной из них является отношение соучеников к Ире. Ведь это будет только шестой класс, дети понимают далеко не всё, и их реакция во многом будет зависеть от учителей. О Вове волноваться, я думаю, нечего: дети третьего класса не задумываются на эту тему, да и за Фаину беспокоиться не следует: она сможет постоять за себя. Ну, да ладно, до сентября ещё есть время, посмотрим, как всё пойдёт. Завтра или послезавтра надо будет поехать записываться на очередь в очередь уже для приёма в ОВИР.
- Как это? Я не понимаю: на очередь в очередь на приём в ОВИР.
- Сегодня я разговаривал с Кларой Ефимовной, и она мне ещё раз объяснила эту механику, о которой уже раньше рассказывал Илья. В ОВИРе принимают документы на эмиграцию всего два раза в неделю и каждый раз не более чем от двадцати человек, а желающих подавать документы - сотни. Поэтому потенциальные эмигранты сами ведут очередь на приём в ОВИР. Каждый день, около полуночи проводится перекличка записавшихся, и если кто-нибудь не является на перекличку, его просто вычёркивают из списка.
- Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
- Нет, не нужно. От семьи достаточно одного представителя, так что я пойду один.
На следующий день вечером Марк поехал записываться на очередь в ОВИР. Сев в автобус, он начал оглядываться, будто за ним уже могли следить. Марк говорил себе:
- Успокойся, ведь никто не знает, куда и зачем ты едешь.
И всё же он чувствовал себя очень неуютно, всё время был настороже, как будто ехал грабить банк или чью-нибудь квартиру. Когда он вышел из автобуса на нужной остановке, ему пришлось даже постоять немного, чтобы отдышаться, привести в порядок нервы.
ОВИР размещался на первом этаже в одном из подъездов пятиэтажного длинного жилого здания, которое вместе с ещё тремя такими же зданиями образовывало довольно большой внутренний двор. Был тёплый майский вечер, лёгкий ветерок смешивал аромат цветущей сирени, пионов, ландыша и других майских цветов, создавая очень приятный «букет». На лавочках во дворе сидели жители этих домов: мужчины за столиками «резались» в домино и карты, некоторые «соображали» на троих, женщины беседовали, дети играли в песочницах.
Марк остановился в нерешительности, не зная к кому обратиться. Одна из женщин, сидящих на ближней к нему лавочке, посмотрела на него, затем отвернулась и обратилась к соседке:
- Ещё один сионист, - и потом почти прокричала, - и когда уже заберут ОВИР отседава, житья от них нету. Аж смотреть тошно. Собираются возле детской площадки и о чём-то там договариваются, видать, заговор готовят. Опять наша рассейская кровушка прольётся!
Марк посмотрел в сторону детской площадки и действительно увидел группу мужчин и женщин, стоявших невдалеке от неё. Почти втянув голову в плечи, как сквозь строй, чувствуя спиной ненавидящие взгляды, он пошёл к ним. Подойдя и поздоровавшись, Марк спросил, здесь ли производится запись в ОВИР. Ему негромко утвердительно ответили. Он записался, спросил, когда будет перекличка и, узнав время, посмотрел на часы. Было только около девяти вечера. Ни на кого не глядя, Марк быстро пошёл на автобусную остановку и уехал домой. В одиннадцать часов он снова пришёл к остановке автобуса и поехал к ОВИРу.
Во дворе уже почти никого из жильцов не было, зато приехавших отмечаться было много. Так продолжалось две недели. Марк приезжал ежедневно около полуночи, отмечался и уезжал, чтобы на следующий день снова приехать. Наконец, в самом конце мая он пришёл на приём к начальнику ОВИРа. Их очередь подавать документы на эмиграцию была назначена начальником ОВИРа на двадцать пятое января следующего 1980 года, то есть, через восемь месяцев.
- Хорошо, если бы всё это время мы продолжали работать. А что если нас уволят? - подумал Марк. - Ну, нечего преждевременно паниковать, как-нибудь всё образуется, - успокаивал он себя.
Однако, как это всё сможет устроиться, где можно будет взять деньги на самое необходимое, если уволят, он не знал. Клара Ефимовна и новые знакомые, появившиеся в последнее время, говорили, что нужно будет начать продавать мебель, книги и другие вещи, без чего можно жить здесь и что стоит очень недорого там.
Вся информация такого рода наваливалась на них лавиной, так что даже Марк иногда начинал сомневаться в благополучном финале всего задуманного. Но, глядя на откровенно подавленное настроение Любы и её родителей, он пытался выглядеть неунывающим, знающим, что и как нужно делать. Они, конечно, понимали, что их могут уволить с работы, но надежда на то, что, может быть, не уволят, - не оставляла их. Нет, не пронесло, они не стали исключением.
Перед уходом в летний отпуск Любу вызвала директор школы и сообщила ей, что по окончании отпуска администрация школы не будет больше нуждаться в её услугах. В начале июля, после окончания летней сессии, Марк получил письменное уведомление о своем увольнении. Его уволили! Он не помнил, чтобы кого-либо увольняли. Люди теряли работу в результате переезда, болезни. Но чтобы увольняли? Нет, его просто выгнали с работы.
Марк пришёл на площадь Я.Коласа, сел на скамейку и горько усмехнулся: он безработный. Был красивый летний день, солнечные блики играли на струях фонтана, зайчиками отражались от воды. Люди шли по своим делам, некоторые торопились, другие медленно шагали, наслаждаясь погодой, а вот он, хоть и не торопился, но наслаждаться уже не мог: он был уволенным. Придя домой, Марк не смог скрыть своего раздражения, своего неприятия советских порядков.
- Подумать только, за то, что мы решили эмигрировать, вся наша предыдущая жизнь, наша работа в течение двадцати лет не заслуживают хотя бы вежливого отношения к нам. Нас элементарно вышвырнули за ненадобностью. Они, видите ли, не нуждаются в наших услугах! Преподаватели, с которыми я проработал более двадцати лет и был в самых хороших отношениях, проходили мимо меня, будто мы и не знакомы. Даже простое, обычное «привет», либо более официальное «здравствуйте» я не услышал ни от кого. Они боятся, что какой-нибудь осведомитель сможет услышать либо увидеть, обратить внимание на доброе отношение к потенциальному эмигранту. Кто может оказаться этим осведомителем органов, никто не знает, поэтому подозревают любого, и в результате каждый боится каждого. Ведь я теперь в их глазах предатель, сионист, шпион, отщепенец! Послушай, Люба, мы с тобой отщепенцы, то есть, нас отщипнули от чего-то.
Он рассмеялся. Люба с удивлением смотрела на него.
- Что с тобой, что здесь смешного?
- Ну, как же, мы с тобой теперь отщипнутые! Ха-ха-ха! Мы отщипнуты от этой сис-те-мы, от этой страны. Вот это здорово! Ведь это то, к чему мы и стремимся. Поскорее бы только!
Вечером к ним пришли Элла и Илья Альтшулеры, их давние друзья, записавшиеся на очередь в ОВИР на две недели раньше. Марк знал и любил Илью очень давно, с самого детства, когда они жили в соседних домах, вместе ходили в детский сад, а потом, после войны, и в школу. После женитьбы их жёны, к счастью для друзей, тоже понравились друг другу, так что они продолжали дружить уже семьями. Едва открыв дверь и взглянув на лица хозяев, Элла настороженно спросила:
- Что случилось, почему вы выглядите как в воду опущенные?
- Да ничего особенного, - ответил Марк, - просто неделю назад уволили Любу, а сегодня – меня.
- А вы что думали? Других увольняют, а вас, может быть, оставят? Что, угадала? Вы не единственные, мне тоже об этом мечталось. Не надейтесь, у «них» вся эта система отработана отлично, без сбоев и исключений. Радоваться надо, а не огорчаться! Пройдёт какое-то время, и мы покинем пределы этой самой «лучшей», самой беззаконной страны, управляемой кучкой маразматиков. Где самый главный из них вместо «социалистические страны» с трудом произносит, я извиняюсь, «сосиськи сраны».
- Ну, понеслось. Ты уже села на своего любимого конька, - недовольно заметил Илья.
- А что, тебе не нравится? - Элла в упор посмотрела на мужа.
Очень активная, умная женщина, с большими зеленоватыми глазами, правильными чертами лица, с гривой рыжеватых волос, с хорошей фигурой она знала, что нравится многим мужчинам и даже женщинам, глядящим на неё с большой долей зависти, и часто пользовалась этим. Вот и сейчас она, приняв эффектную позу, спросила мужа:
- Разве я что-нибудь утрирую, говорю неправду? Где, в какой демократической стране человека, пожелавшего эмигрировать, мешают с грязью, сравнивают с предателем, лишают прав, выгоняют с работы? Быть евреем в этой стране более позорно, чем быть вором или алкоголиком. Как можно продолжать жить здесь? Они делают всё возможное, чтобы избавиться от евреев. Так что надо радоваться, что с каждым прошедшим днём мы приближаемся к заветной цели, когда сможем покинуть эту страну. Я не хочу, чтобы мои дети жили и росли здесь.
- Да, Элла, ты, конечно же, права. Но всё равно мне как-то не по себе, - заметил Марк. - Понимаете, мы же здесь родились, росли, учились. Здесь всё привычно, знакомо, а что будет там? Нет, поймите меня правильно. Я не передумал, не изменил своё мнение насчёт эмиграции и полностью согласен с тобой, Элла. Просто сегодня мне стало несколько тоскливо. Почему именно к евреям такое отношение в этой стране? Что мы, евреи, делали или делаем не так, как русские, белорусы и другие. Мы что, хуже работаем, занимаемся чем-то нелегальным, противозаконным, клевещем на страну? Вот этого я не понимаю и не могу принять. В принципе, наша эмиграция - это протест против системы, порядков, а вернее, беспорядков, царящих здесь. Я собираюсь эмигрировать не потому, что не люблю эту страну, её природу, её людей, а потому что не могу больше мириться с этой системой.
- Правильно, Марк, вот в этом я полностью согласна с тобой, - с облегчением заметила Элла, - а то я уже, грешным делом, подумала, не испугался ли ты, не изменил ли свои убеждения под влиянием моего Ильи. Впрочем, ты частично ответил сам на поставленные тобой вопросы. Коль скоро мы собираемся эмигрировать, значит, мы недостаточно любим свою страну, а это уже с их, коммунистической точки зрения - антисоветчина.
- Элла, я понимаю, что нам, преподавателям, работникам так называемого идеологического фронта коммунистическая партия не может доверить воспитание молодёжи, но почему тебя уволили? Ведь ты же инженер! - спросила Люба.
- Во-первых, ты забыла, что наш завод считается военным, то есть секретным, хотя, кроме радиоприёмников там ничего и не делают, а во-вторых, разве здесь можно что-либо понять? Каждый творит, что хочет, и особенно по отношению к евреям, так что объяснить тебе причину моего увольнения я не могу.
Они обсуждали свое положение, что, как и когда нужно делать. Тема эмиграции была животрепещущей, и никто не заметил, как пролетел вечер. Марк обратил внимание, что Илья почти не принимал участия в разговоре и был не в лучшем настроении. Перед сном он спросил Любу, не заметила ли она странности в поведении Ильи. Но та напомнила ему, что в семье Альтшулеров всё и всегда решает Элла и тем более теперь, в связи с эмиграцией и создавшейся стрессовой ситуацией.
На следующий день Илья позвонил и попросил Марка встретиться с ним. Они договорились о месте и времени встречи. Марк чувствовал, что у Ильи стряслось что-то, но не мог понять что. Они знали друг друга достаточно давно и тонко чувствовали всякие нюансы в настроении. Марк был на несколько месяцев старше Ильи, но никогда даже не думал об этом и, тем более, на их взаимоотношениях это не сказывалось. Они оба и во всём были одинаковыми, не только по возрасту и росту, но и по их отношению к национальному вопросу, к эмиграции, к политике коммунистов в союзе. Оба брюнеты с тёмными глазами, с поредевшей со временем шевелюрой. Марк почти всегда первым высказывался по тем или иным вопросам, а Илья, как правило, внимательно выслушав его, обычно соглашался с его мнением. Однако если Илья не принимал мнение друга, тому стоило немалых усилий изменить взгляды Ильи. Не всегда это Марку удавалось, но их дружба оставалась неизменно прочной и очень важной для обоих. Марк решил ничего не говорить Любе о предстоящей встрече, во всяком случае, пока сам всё не узнает.
Он пришёл в сквер Янки Купалы раньше назначенного времени, но Илья уже ждал его. Они выбрали скамейку в тени, под деревьями, сели, и Марк поинтересовался, что случилось, почему Илья не мог рассказать о своих проблемах по телефону, для чего такая конспирация. Илья помолчал немного, а потом, не обращая внимания на вопрос, спросил:
- Марк, последние годы ты когда-нибудь вспоминал наш десятый класс, кого-нибудь из соучеников?
- Не помню, но, кажется, нет, не вспоминал. А к чему это ты? - удивлённо спросил Марк.
И снова, не отвечая на вопрос Марка, Илья продолжал спрашивать:
- А на какой парте мы сидели, и кто сидел на парте перед нами?
- Наша парта была последней в правом ряду у окна, а перед нами сидели, - Марк задумался, вспоминая имена двух девушек, сидевших перед ними, - нет, не могу вспомнить, - признался он другу. - Неужели ты помнишь?
- Помню. Передо мной сидела Нина Скрипка, а впереди тебя - Эмма Хоревич.
- Ну и память у тебя, - удивился Марк, - ведь прошло уже больше двадцати лет.
- Да, прошло уже двадцать пять лет. Но я помню имена этих двух девушек, потому что выделял среди остальных Эмму, начиная с седьмого класса.
- Ну, ты даёшь! Даже мне ничего не говорил.
- Не торопись, Марк. Ничего такого не было. Просто она мне была симпатична, и не более того. Мало ли мы встречали в жизни людей симпатичных нам? Мы отмечали их про себя и, если такие встречи были не судьбоносными, благополучно забывали о них. Так произошло и у меня с Эммой. После школы - институт, встреча с Эллой, свадьба, дети, работа, короче говоря, всё, как у большинства людей.
- А теперь мы решили эмигрировать, - заметил Марк.
- Подожди, не подгоняй меня и не перебивай. Просто слушай. О твоём мнении я спрошу позже.
Он замолчал на несколько минут, а потом продолжил:
- Уже добрых лет десять я задаю себе вопрос: люблю ли я Эллу и любит ли она меня? Ты понимаешь, я не мог ответить на него однозначно. А вот в последние годы я знаю точно: мы не любим друг друга. Нас связывают дети, привычка, страх перед необходимостью всё изменить, поломать и особенно теперь, перед эмиграцией.
- Илья, ты меня извини, но я должен тебя перебить. Каким образом ты можешь судить, знать о чувствах Эллы? Спрашивал ли ты её об этом? Ты можешь говорить только о самом себе, но не о других. И вообще, вы живёте вместе более двадцати лет, и за это время, без сомнения, должны были возникать взлёты и падения в ваших взаимоотношениях. Но категорично утверждать - любим-не любим - несколько легкомысленно. Ты уж меня извини. Думаешь, у нас с Любой всё идеально? Дудки! Мы тоже ссоримся, обижаемся друг на друга, даже, бывает, не разговариваем днями, а то и неделями. Но это же не значит, что мы не любим друг друга!
- Да не извиняйся, всё правильно. Я и сам говорил себе то же самое и неоднократно. Причём, Эмма к этому не имеет никакого отношения. Все эти мысленные дебаты у меня были ещё до встречи с ней. Я ведь вижу и знаю Эллу уже давно и достаточно хорошо. Я для неё, в лучшем случае - субъект, а в худшем - объект, с которым ей необходимо жить. То же самое, к сожалению, я могу сказать и о себе, так что не думай, что во мне говорит ревность, желание связать свою судьбу с другой женщиной или что-либо подобное. Я вспоминаю своих родителей. Ведь когда заболевал папа, мама не находила себе места, она всё время придумывала, чем облегчить его страдания, как приготовить для него что-нибудь вкусненькое, какие найти лекарства. У папы было очень больное сердце. Но когда, достаточно редко, слава Богу, заболевала мама, на папу было просто страшно смотреть. Они любили друг друга. Да что говорить?
Он замолчал и сидел, глядя в землю. Марк тоже молчал и ждал продолжения, понимая, что это не простая беседа, что это боль души, исповедь, с которой Илье больше не к кому обратиться. Вдруг он обратил внимание на седые виски у друга и подумал, ну почему ему так не везёт? Симпатичный мужчина с правильными чертами лица. Одни глаза чего стоят - большие, карие, высокий лоб, ещё достаточно густые чёрные волосы. Его правильная речь, логическое мышление, умение слушать и слышать собеседника указывают, что перед тобой умный, несколько застенчивый, интеллигентный человек. Что же могло произойти между ним и Эллой, что заставляет его так страдать?
- Уже два года прошло с тех пор, когда я абсолютно случайно встретил Эмму в «Лакомке», - после длительного молчания продолжил Илья. - Ко мне обратилась женщина с обычным вопросом: вы крайний? Не оборачиваясь, я утвердительно ответил.
Почему-то голос мне показался знакомым, и я обернулся. Мы сразу же узнали друг друга. Конечно, она изменилась, как и все мы, но не настолько, чтобы её было трудно узнать. Мы разговорились, и когда я купил что-то, уже не помню, что, кажется, торт, то продолжал стоять и ждать, пока она тоже сделает свои покупки. Затем пешком мы дошли до её дома. Она живёт на Долгобродской, очень близко от проспекта Ленина. Представляешь, мы шли, не торопясь, более часа. Она рассказала, что была замужем за Лукинским.
- За Игорем Лукинским из нашего класса?
- Да, он стал каким-то партийным работником и по мере продвижения по службе менялся не в лучшую сторону: стал более грубым, заносчивым. Жить с ним ей становилось труднее и труднее. Пошли измены, пьянки, подхалимаж перед более высоким начальством. Короче говоря, она развелась с ним уже пять лет тому назад и живёт с дочкой.
- Что она кончала, кем работает?
- Она окончила медицинский институт, работает заведующей терапевтическим отделением в четвёртой больнице.
- И обо всём этом она тебе рассказала в первую встречу?
- Не иронизируй, конечно же, нет. В тот день мы попрощались и разошлись. Я приехал домой и даже рассказал Элле о встрече с Эммой, так что это была обычная случайная встреча с одноклассницей. Но вот почему-то я никак не мог перестать думать о ней.
Мысленно я проговаривал нашу беседу, находя в ней много новых нюансов, новых мыслей, на которые вначале не обратил особого внимания.
Перед тем как сесть за стол, Люба тихо спросила Эллу, почему не пришёл её Вова. Элла только неопределённо пожала плечами.
- Вова - взрослый парень. Мы ему говорили о нашем торжестве, об обеде, но он посчитал, что со своими друзьями ему быть приятнее и, как он сказал, эта дата - не столь большое событие, чтобы менять свои планы, так что ждать его я не намерена.
Люба ничего ей не ответила. За обедом эмигранты вспоминали свои первые шаги в Америке, волнения и страхи, первые посещения продовольственных и промтоварных магазинов, первые покупки, первые интервью и, наконец, первые дни на рабочих местах. Гости и хозяева смеялись над смешными ситуациями, в которые они попадали из-за незнания английского языка. Вкусная еда, достаточно много всяких напитков, включая и горячительные, - всё создавало хорошее настроение присутствующих. Кто-то тихо запел «Подмосковные вечера», кто-то с удовольствием подхватил, поддержали остальные. Одна песня сменяла другую. Песни вызвали кое у кого ностальгические воспоминания. Марк видел, как трудно Илье бороться с собой, тот старался, чтобы никто не заметил его тоску. Предложил ему выйти покурить. Илья несколько поспешно поднялся из-за стола и вышел с ним на улицу. Они молча стояли и курили. Минут через пятнадцать к ним подошли Элла со своим начальником и его женой, они попрощались, и Элла сказала Илье, что проводит их. Илья с Марком уже собирались вернуться к гостям, когда к ним вышла Люба. Она была очень бледной, страшно растерянной, из её глаз катились слёзы.
- Люба, что с тобой, что случилось? - встревожился Марк.
Несколько минут Люба не могла произнести ни слова. Потом, продолжая плакать и всхлипывать, она, глядя на Илью, сказала, что его Вова с компанией друзей попал в автомобильную аварию.
- Откуда это тебе известно? - испуганно спросил Илья.
- Только что позвонили из полиции и сообщили.
- Где это произошло, где они, что ещё сказала полиция? - допытывался Марк.
- Я не знаю, я не всё поняла.
Марк быстро вернулся в квартиру и позвонил в полицию. На другом конце провода его не поняли и спросили фамилию. Марк сообразил ответить «Альтшулер», и тогда ему сказали, что произошла авария на улице Вирджиния, что там уже машина скорой помощи и что авария тяжёлая.
Это место оказалось всего в трёх кварталах от их квартиры. Вместе с Любой Марк и Илья побежали туда. Когда уже подбежали, увидели «Бьюик» Ильи и дерево, в которое врезалась машина. Все огорожено жёлтой широкой лентой. Дерево вошло на четверть своего толстого ствола в передок машины, и было очевидно, что удар был очень сильным. Внутри оцепленного пространства двое полицейских делали замеры, указывали друг другу на отдельные детали и сокрушённо покачивали головами.
Все пострадавшие были уже в двух машинах скорой помощи. Илье разрешили сесть в одну из машин, и с включёнными сиренами обе машины уехали в госпиталь. Узнав, в какой госпиталь повезли пострадавших, Марк и Люба вернулись домой и поехали туда же. Уже в вестибюле они увидели одиноко сидящего Илью и сели рядом с ним. Он смотрел в пол и как будто не заметил севших рядом друзей. Люба обняла его за плечи и тихо спросила:
- Ну что? - Илья только отрицательно покачал головой.
- Илья, что там произошло, они живы? - спросил Марк.
- Вова погиб. Его больше нет. Трое других, бывших в машине, сильно покалечены, но живы. Вы не видели Эллу?
- Нет, не видели, - ответила Люба.
- Поехали домой, здесь нам больше делать нечего, - через несколько минут сказал Илья.
Когда они вошли в квартиру, там уже было всё прибрано. Гости разошлись, а Элла ещё не вернулась. Илья попросил друзей побыть у него и помочь рассказать обо всём жене. Они сидели до темноты. Вернулась Элла.
- А где все гости, почему вы сидите в потёмках? - удивилась Элла. - Что случилось?
Люба подошла к ней, обняла её за плечи и потянула за собой на диван. Когда они сели, Люба рассказала, что произошло. Реакция Эллы испугала их: она откинулась на спинку дивана и неподвижным взглядом уставилась в одну точку на потолке. И Марк, и Люба пытались вывести её из этого состояния, заставить её заплакать, закричать, наконец, но у них ничего не получалось. Минут через пятнадцать Элла встала с дивана, спросила, где тело Вовы, можно ли его увидеть сегодня. Получив ответы, она попросила Зарецких идти к себе, сказав, что ей и Илье необходимо побыть одним.
Неделя после аварии прошла, как во сне, как в тумане. Марк и Люба изо всех сил старались помочь Илье и Элле перенести потерю сына. Каждый день после работы они шли к ним, молча сидели с ними, помогали Инне. Люба делала покупки, что-то готовила для них. Они видели, что Илья с благодарностью отмечал все их усилия, а вот Элла как будто никого не видела, ничего не замечала и практически ни с кем не говорила. Она целыми днями сидела на диване, как отрешённая. Когда Люба присаживалась к ней и пыталась поговорить с ней, то наталкивалась на откровенное нежелание Эллы разговаривать, и, как Люба потом уже дома с болью говорила мужу, ей казалось, что она почему-то стала особенно неприятна Элле.
Марк старался успокоить жену, но он и сам видел это, хоть и не понимал причины. Во время перекуров на улице он спрашивал Илью, разговаривает ли Элла с ним, наконец, плачет ли она хотя бы. Илья только отрицательно покачивал головой. Марк предлагал обратиться к врачу, чтобы вывести её из этого шока. Однако Илья был убеждён, что у Эллы нет никакого шока, что она, как ему кажется, просто не может на что-то решиться, что она всё время обдумывает какую-то очень трудную для себя проблему и не может найти решения. Марк не старался переубедить друга, хотя и не очень верил его толкованию состояния Эллы. Он надеялся, что как только она выйдет на работу, то почувствует себя лучше, если вообще можно чувствовать себя лучше после такой трагедии.
Последующие дни показали, что во многом Марк был прав. Через какое-то время Элла после работы снова начала заходить к ним, разговаривать с ним и с Любой, интересоваться Любиной работой, убеждать Марка искать новую инженерную позицию, короче, становилась прежней Эллой. А вот Илья всё больше и больше замыкался в себе. Люба уже начала беспокоиться по этому поводу и однажды сама предложила Марку пригласить к себе Илью и дать ему возможность поговорить с Эммой.
- Как же мы это сделаем и когда? - обрадовался Марк.
- Как мы это сделаем, я думаю, понятно: так же, как ты в Минск звонишь своим. А вот когда, придётся подумать. На это время я уйду к родителям или к Жене, а ты пригласишь Илью, и он позвонит.
- Послушай, Люба, почему ты изменила своё прежнее решение не делать этого?
- По двум причинам. Одна из них - явно подавленное настроение Илюши, и мы должны помочь ему. А вот вторая причина. Мне даже неловко говорить об этом, но на прошлой неделе, проходя мимо кафетерия, я услышала громкий смех Эллы. Я не поверила сама себе и заглянула туда: она сидела со своим начальником, пила кофе и чему-то смеялась. Но ведь прошло-то меньше шести месяцев после похорон! Я думаю, они меня не заметили, но мне стало так жалко Илюшу и я подумала, что ничего страшного не произойдёт, если он позвонит Эмме. Вот так-то.
- А ты абсолютно уверена, что там была Элла?
- Да, Марк, это была она.
- Ты знаешь, на неё это похоже. У неё всегда был неровный характер, она всегда легко переходила от слёз к смеху.
- Ты прав, Марк, я тоже искала всякие оправдания такому поведению. Но давай не будем ковыряться в этом. Скажи мне когда, и я уйду часа на полтора-два.
Субботним утром Марк позвонил Илье и пригласил его погулять. Илья согласился. Они пошли по их излюбленному маршруту к озеру. Было красивое ноябрьское утро, ласково грело солнце, на деревьях ещё оставалось немного жёлтых и красных листьев, лёгкий южный ветерок приятно освежал лица. Они медленно шли и молчали. Марк всё никак не мог решиться предложить Илье позвонить от них и не столько из-за Эллы, сколько из боязни, что тот не захочет причинить Эмме неприятности. Наконец, Илья посмотрел на него и спросил:
- В чём дело, Марк, что ещё произошло?
- Ты о чём, Илья?
- Ну, говори, в чём дело, чего ты мучаешься?
- Послушай, приходи к нам сегодня в половине двенадцатого-в двенадцать и позвони Эмме.
- Как это? А что скажет Люба?
- Дело в том, что она договорилась с Женей поехать на шопинг, и её не будет дома часа два. Ира и Вова уходят на день рождения. Так что, как видишь, никто не помешает. В Минске в это время будет 7:30 или 8 часов вечера, и Эмма будет дома, я надеюсь.
- А как же КГБ?
- Но ведь многие звонят и даже часто, а тут в кои-то веки один звонок!
- Ты думаешь?
- Послушай, Илья, позвони и просто спроси, не хочет ли она поговорить со старым знакомым. Если она скажет «нет», ты положишь трубку и поймёшь, почему она так ответила. А вдруг она обрадуется и захочет поговорить. Что ты теряешь?
- Что я теряю? Надежду, мечту, то, чем живу последние годы! И всё же ты прав. Я приду.
Когда Марк понял, что Илья начал разговор с Минском, он вышел на улицу. Через полчаса Илья позвал его, и он вернулся в квартиру.
- Боже мой, - подумал Марк, - зачем нужно было ждать всё это время?
Перед ним стоял совсем другой Илья. Его лицо светилось от счастья, голос его стал звонким, как когда-то давно, в молодые годы, он не мог сдержать улыбки, не мог сидеть на одном месте, он излучал радость, энергию.
- Илья, сядь, перестань носиться по квартире.
- Я не могу, мне трудно сидеть на одном месте, - со смехом ответил Илья.
- Ты говорил с Эммой или с Валей?
- В основном с Эммой, но в начале разговора трубку взяла Валя.
- У них, я надеюсь, всё в порядке? - спросил Марк.
- Марк, большое тебе спасибо от меня и огромный привет от Эммы. Она сказала, что уже больше года после работы всё время сидит возле телефона, ожидая звонка от меня. Сначала она не могла справиться с волнением, начала плакать. У них много новостей: Валя выходит замуж.
- Вот как? А сколько ей лет?
- Я думаю, двадцать один, может быть, двадцать два. А ты знаешь, за кого она выходит замуж? Помнишь, я говорил тебе об еврейском парне по фамилии Бронштейн?
- Помню. Его зовут, если я не ошибаюсь, Алик.
- Правильно, Марк. Память у тебя что надо. Эмма просила меня в следующий раз позвонить с меньшим перерывом. Я так рад, как не был уже давно, ты даже не представляешь!
- Илья, ты спросил, не будет ли у неё осложнений?
- Да, спросил. Она ответила, что это пустяки, звонят многим и, кроме того, как она выразилась, мы не ведём никакой подрывной работы, мы просто любим друг друга и об этом говорим.
- Ну что ж, дай-то Бог. А звонить можешь от нас. Только, Илья, ты светишься, как ёлочная игрушка, и не можешь скрыть этого. Я думаю, что Элла тоже обратит на это внимание. Кстати, где она сейчас?
- Не знаю, Марк. Утром ушла на работу. Сказала, что у неё овертайм. Возможно, много работы.
- Илья, а как Инна? Ведь она уже не маленькая, всё видит, всё понимает.
- Да, уже скоро будет семнадцать. Почти невеста. Учится она, слава Богу, очень усердно. Видимо, ей это нравится. Я думаю, она на самом деле всё видит и всё понимает. А насчёт Эллы не стоит беспокоиться. Она ни на кого не обращает внимания, занята своим, усердно над чем-то работает, изучает английскую толстенную книгу. Ей не до меня с Инной.
- Помнишь, Илья, мы с Любой одолжили у знакомых три тысячи рублей в Минске с тем, чтобы здесь отдать долг в долларах из расчета за четыре рубля - один доллар?
Илья утвердительно кивнул.
- Так вот, этот долг мы уже вернули и, более того, накопили деньги, чтобы начать думать о покупке дома. В съёмной квартире жить нецелесообразно, ты это знаешь не хуже меня. Люба, правда, боится, но уже склоняется тоже к этой идее. А как у вас обстоят дела с этим вопросом?
- Даже не знаю, что тебе сказать. Элла не заговаривает на эту тему cо мной, хотя однажды я слышал, как она, разговаривая по телефону, горячо убеждала кого-то, что жить в съёмной квартире - это всё равно, что выбрасывать деньги на ветер. Я это тоже понимаю, но мне не хочется даже начинать такой разговор с ней. Правда, несколько раз она вроде бы начинала говорить о каком-то пенсионном фонде, но быстро замолкала, как бы обрывая себя. Вообще, последнее время она стала странной.
- Может быть, это связано с происшедшей трагедией?
- Я тоже вначале так думал, но потом понял, что это не так. Во всяком случае, мне так кажется. Здесь что-то другое, но ты же понимаешь, меня это не интересует.
- Илья, у вас ведь должны быть свободные деньги, я имею в виду, что вы расходуете не всё, что зарабатываете.
- Конечно, должны оставаться, но я в это не вникаю. Отдаю ей все чеки, она ведёт бухгалтерию, так что я даже не в курсе.
- Нехорошо всё это, нескладно как-то.
- Да уж, хорошего мало. Но ничего не поделаешь, такова наша судьба. Вот что, Марк, довольно о печальном. Сегодня такой славный день! Хоть какая-то отдушина за последние месяцы. Какое счастье знать, что тебя любят, о тебе заботятся, печалятся, думают о тебе, и ты тоже всё время думаешь о ней, всё, что ни делаешь, связываешь с ней, дышишь ею, в ней вся твоя жизнь. Прости, Марк, - Илья вдруг смутился, - я веду себя, как впервые влюбившийся юнец. Если бы ещё не катастрофа с сыном, кажется, не было бы счастливее меня.
- Не стоит извиняться. Я думаю, что ты ещё будешь счастлив.
В это время пришла Люба. Она посмотрела на Илью, улыбнулась, обняла его и сказала, что рада видеть его снова таким, каким он был когда-то давно. Потом Люба пригласила Илью пообедать с ними.
- Нет, Любочка, спасибо тебе большое, но я должен пойти домой. Там Инна одна.
- Я только что была у вас и пригласила её тоже. Она придёт минут через тридцать-сорок.
- И всё-таки как-то неловко: Элла может прийти, а я с Инной у вас.
- Ну, так и что! Напиши ей записку, где вы. Ничего страшного. Заодно я вам расскажу одну весьма интересную вещь, а пока пойдите на улицу, через полчаса придут дети, и мы пообедаем.
Они все уже сидели за столом, когда пришла и Элла.
- По какому поводу веселье? - спросила она.
- Я хочу рассказать одну историю, - сказала Люба, - и вместе обсудить её. Об этом я узнала от Жени. На мой взгляд - история возмутительная. Один из руководителей еврейских организаций города написал статью в местную газету, где он обвиняет русских эмигрантов, то есть нас, во лжи и невежестве.
- Что это значит? - удивился Марк.
- Он утверждает, что все вновь прибывшие эмигранты дают неверную информацию о своём образовании. Якобы, они все пишут в резюме, что имеют высшее образование, и это при такой дискриминации евреев в СССР и антисемитизме. Кроме того, он уверен, что эмигранты дают ложную информацию о своем финансовом положении, так как очень многие покупают дома через год-полтора после приезда, что с его точки зрения абсолютно невозможно без того, чтобы не иметь в запасе очень солидную сумму. В газету поступили опровержения, заметки, уличающие его в предвзятости, с требованием об его отстранении от занимаемой должности. Вот кратко то, что я хотела вам рассказать.
- Ну, насчёт образования он недалёк от истины, - после недолгого молчания, установившегося за столом, сказал Илья. - Я могу привести не один пример, когда люди, окончившие техникум, в резюме указывают высшее образование, а некоторые пишут об окончании двух университетов, чего и в помине нет. Некоторые стали здесь неожиданно «докторами», хотя таковыми никогда в союзе и не были. Но большинство эмигрантов работают хорошо и добросовестно, а вот из-за этих не совсем честных людей обвиняют всех огулом.
- Я думаю, что этот «директор», - заметил Марк, - или как там называется его должность, тоже не совсем добросовестный человек. Как можно обвинять всех, даже если и попадаются некоторые экземпляры. Это же абсурд! А насчёт покупки домов - вообще ерунда. Здесь, я думаю, сказывается разница в культуре поведения, воспитании, менталитете американцев и бывших советских граждан. Мы не ходим четыре-пять раз в неделю в рестораны, а они ходят, причём, всей семьёй. Да один поход в ресторан семьи в четыре, а то и в пять человек обходится в сумму, достаточную для нормального питания целой семьи в течение недели, если готовить дома. А вот другой пример. Американцы во время перерыва на ланч ходят в рестораны или покупают бутерброды в автоматах. Я как-то разговорился с инженером-американцем и спросил его, почему бы ему не приготовить тот же бутерброд дома. Ведь это будет стоить намного дешевле. Он не мог объяснить этого и только пожал плечами. Затем встал, подошёл к автомату и купил небольшую упаковку конфет M&M, заплатив почти доллар за одну или полторы унции. Я посоветовал ему купить упаковку этих конфет весом в один фунт в «Таргете» либо в другом магазине почти за те же деньги и, разделив эти конфеты на порции в полторы унции, брать их с собой на работу в течение двух недель. Он с пониманием отнесся к этому, утвердительно кивнул головой, но на следующий день снова купил эти же конфеты в автомате. Казалось бы, ерунда, но именно поэтому семья эмигрантов может сэкономить в течение года необходимую начальную сумму для покупки дома, даже не имея больших финансовых запасов. Так что в этом отношении американцы могли бы поучиться у нас.
- Просто американцы - очень благополучная нация, слава Богу. Они длительное время живут без потрясений, без проблем, привыкли к такому образу жизни и не понимают нас, экономящих каждый доллар от получки до получки, - заметила Элла. - Вот вы говорите, что кое-кто из эмигрантов указывает неверную информацию о своём образовании, и обвиняете их. Конечно, это нехорошо. Но посмотрите на это под другим углом. Человеку необходимо работать, ему нужно платить за дом, за пользование газом, электричеством, а некоторым и за образование детей, не говоря уже о продуктах питания. И если он вынужден, я подчёркиваю, вынужден в резюме указать не совсем точные данные, то я не вижу в этом большого преступления.
- Элла, о чём ты говоришь? Ведь так можно обелить и другие, более серьёзные нарушения, и даже преступления, - не выдержала Люба. - На мой взгляд - это не оправдание. Всем нужны деньги, но это не значит, что их можно зарабатывать любым путём. И кроме этого среди эмигрантов есть много, мягко говоря, некрасивого. Люди приехали из разных городов, республик. А вот так называемые «столичные» образовали свои кланы - москвичей, ленинградцев, а остальные - периферийные. Вспомните, как ленинградцы проталкивают своих на инженерные позиции, даже если те и не тянут, а периферийных, достойных, знающих своими отзывами практически лишают возможности получить ту либо иную позицию. Конечно, среди эмигрантов тоже есть разные люди: добрые и не очень, завистливые и доброжелательные, порядочные и беспардонные...Я не могу забыть, как одна эмигрантская семья попала в настолько тяжелое положение, что вынуждена была выселиться из дома, купленного три года назад, и переехать в съёмную квартиру. Как всегда, друзья, знакомые приехали, чтобы помочь с переездом. Один из приехавших обратился к своему хорошему знакомому среди помогающих: «Ну, а когда тебя будем перевозить назад в квартиру?».
- Понимаете, такой злорадно заданный вопрос приятелю дурно пахнет. Советский менталитет даёт о себе знать, и избавиться от него очень сложно поколению недавно эмигрировавших из СССР.
- Да, нужно признать, что у этого «директора» не всё неправда, - тихо сказал Марк.
…Постепенно, день за днём эмигранты постигали премудрости американского образа жизни. Правда, недостаточное знание языка принуждало многих в свободное от работы время общаться в основном с такими же, как они сами, эмигрантами. Английский язык оставался проблемой для большинства, поэтому они с удовольствием читали всё доступное на русском языке и особенно русскоязычные газеты, журналы, игнорируя английские источники информации. С течением времени для многих это стало привычкой, каждодневным ритуалом, что в конечном итоге пагубно сказывалось на адаптации к американской культуре, общественной жизни. Марк с Любой, Илья с Эллой хорошо понимали значение английского и отдавали его изучению всё свободное время. Они уже не боялись панически телефонных звонков, а спокойно объяснялись с американцами, хотя и понимали, насколько их английский язык далёк от совершенства…
Продолжение следует
Макс Друбинский