Наша сегодняшняя гостья – НАТАЛЬЯ ВОРОБЬЁВА – всем известная легендарная Эллочка-людоедка из гайдаевских «Двенадцати стульев», актриса, поэт, переводчик, общественный деятель, – в настоящее время живет в Хорватии и пишет стихи и прозу на русском языке.

Творческая биография Натальи очень насыщенна: ГИТИС им. А. В. Луначарского в Москве и – сразу же – стремительная карьера киноактрисы. 19 отечественных фильмов, среди которых любимые многими «Здравствуй, это я!», «Сказка о сказке», «Кража», «День да ночь», «Джентльмены удачи» и, конечно же, блистательная роль в «Двенадцати стульях»…
Оставив карьеру актрисы, в 1974 году переезжает в Загреб. Занимается литературной деятельностью, является членом Союза писателей России, работает в Загребском лексикографическом институте имени Мирослава Крлежи, выступает в качестве консультанта по русскому языку в Хорватском национальном театре.
В активе Натальи Воробьёвой-Хржич уже одиннадцать сборников поэзии и пять книг прозы.  

В московском издательстве «У Никитских ворот» у Натальи выходит в свет новая книга, с которой она любезно предоставила возможность ознакомиться нашим читателям.
Но сначала...

...из интервью:

– Наташа, что для Вас поэзия?

– Поэты пишут от обиды, боли и неудовлетворенности, и редко – в минуты счастья. Хотя… счастливых поэтов не бывает. Когда я говорила о вдохновении с разными поэтами, русскими и хорватскими, все они признавались, что стихи приходят к ним свыше, неожиданно, как бы по некоему каналу извне. То же я могу сказать и о себе. Первая строка или первые две строки ко мне всегда приходят сами, и я их сразу записываю, ведь потом они исчезнут. Затем пишешь, зачеркиваешь, переделываешь, выбрасываешь и добавляешь. А когда подойдешь к концу стихотворения, последняя строка снова появится сама. Лев Котюков, выдающийся русский поэт, обычно говорит: «Мы не пишем, мы записываем».

– А теперь – о Вашей необычной карьере и судьбе…

– Мой отец, в советские годы крупный работник химической промышленности, мечтал, чтобы дочь пошла по его стопам. Поэтому я училась в школе с химическим уклоном и даже получила диплом химика-лаборанта пищевой промышленности. Почти одновременно с окончанием школы меня пригласили поработать манекенщицей для демонстрации подростковой одежды в Трикотажный дом моделей. Я была счастлива. А отец? Он мрачно смирился, но взял с меня слово, что я, отработав год на подиуме, обязательно поступлю в институт. Я примерная дочь, поэтому слово сдержала. Но поступать решила не в химико-технологический, а в ГИТИС имени Луначарского. При этом мне хотелось быть не актрисой, а театральным критиком. Когда я пришла на вступительный экзамен, в коридоре встретила Андрея Александровича Гончарова, главного режиссера Театра Маяковского и преподавателя режиссерского мастерства. Он посоветовал мне сдать два приемных экзамена – на актера и театрального критика. Хотя у меня не было театрального опыта, перед комиссией я не спасовала, держалась уверенно, даже самоуверенно. Мне казалось, что я все знаю. А по сути, я была аморфной массой с остекленевшим взглядом, из которой можно лепить что угодно. Кажется, именно этим я и покорила приемную комиссию.

А на третьем курсе в деканат института пришла ассистентка с «Мосфильма» и попросила порекомендовать на роль Эллочки-людоедки артистку – маленькую, хорошенькую, любящую тряпки и очень-очень злую. Выбор почему-то пал на меня, хотя злой я и с врагами не бываю. Тем не менее, я с первой же пробы была утверждена на роль. Успехом в роли Эллочки я обязана Леониду Гайдаю, царствие ему небесное. Нам всем сегодня не хватает режиссера, при одном имени которого светлели бы лица зрителей. Гайдай – мастер смеха, серьезный, строгий, даже мрачноватый мастер. Будучи сам великолепным актером (о чем, кстати, мало кто знает), он мгновенно чувствовал фальшь и реагировал на нее очень резко. Но если у тебя получалось, то на его обычно озабоченном лице появлялась открытая улыбка. Его скупое «хорошо» было равнозначно «Молодчина, не подвела!»

Своим крестным отцом в кинематографии я считаю кинорежиссера Леонида Гайдая, а в поэзии – поэта Льва Котюкова.

– А как Вы оказались в Хорватии?

– В 24 года я влюбилась в хорватского архитектора и дизайнера Олега Хржича, с которым прожила в браке 15 лет. Мы познакомились в Москве, где его отец работал корреспондентом, поженились, а год спустя переселились в Загреб. Я жила беззаботной жизнью и долго взрослела. Была слишком молода, чтобы думать о карьере. С другой стороны, поскольку в актерской профессии все у меня получалось слишком легко, я оставила ее с большой легкостью. В общем, влюбилась, вышла замуж и уехала.
Я необычайно люблю и кино, и театр, но потом стала заниматься литературными переводами, синхронным переводом, сотрудничала с Хорватским лексикографическим институтом при подготовке восьмиязычного энциклопедического словаря, давала уроки русского языка. Но больше всего люблю свою работу в Хорватском народном театре в качестве консультанта по русскому языку: помогаю исполнителям русских опер. Была также ассистентом режиссера, и думаю, что, если бы не уехала из России, стала бы заниматься режиссурой.

* * *

Но за плечами 2020 год. ...И новая книга «2020». Главные герои безумного 2020-го – мы все. 2020-й для всех стал особенным. Несмотря на то, что большинство жителей нашей планеты провело его в похожих обстоятельствах, каждому он запомнится по-своему. Год открытий, год потерь, год размышлений. Погружение в себя в условиях ограниченного пространства.

Наталия Воробьёва провела 2020-й, как и положено писателю, наблюдая и фиксируя живую ткань бытия.  Землетрясение в Загребе, ковид-19, их последствия, и, наконец, подготовка уникального издания – двуязычной книги стихов Владимира Высоцкого – такова внешняя канва данного повествования. Но в каждом событии, в каждом действии сквозит сокровенная тайна человека; именно люди, мужественно отвечающие на вызовы времени, – главные герои книги. Главные герои безумного 2020-го. Мы все.

2020

Ковид-19.

Землетрясение

Этим летом она не поехала на море. У брачной пары, с которой она обычно ездила на остров Бриони, поменялись планы: муж остался в Загребе, а жена со своей подругой отправилась на другой остров, остров Брач, в маленькое, ничем не примечательное местечко Постире. Или ей это только казалось после роскошного Бриони, на котором она годами отдыхала вместе с той самой брачной парой.
Бриони… Этот волшебный остров с его всё ещё существующим зоопарком, некогда знававшим лучшие времена, с бесконечными дорожками для электромобилей, уединёнными пляжами, с чудесными завтраками на террасе отеля в окружении завсегдатаев острова, людей, приезжающих сюда годами. И тишина, блаженная тишина. Зачарованный, сказочный остров…
«Как давно это было, – подумала она. – Как много изменилось с прошлого лета. Вначале ковид-19, а затем землетрясение».
…Загреб спустя несколько минут после землетрясения. Раннее утро. Испуганные люди на улицах, послушно соблюдающие дистанцию, боящиеся подойти друг к другу. Кое-кто в масках. Ковид-19. Безучастные снежинки неторопливо спускаются на дрожащую землю, постепенно покрывая её белым саваном. Холодно.
Раненый город. Полуразрушенный мёртвый центр. Почти ничего не осталось от некогда живой, бурлящей столицы с её бесчисленными кафе, ресторанами, легендарной Цветочной площадью и непременным залпом пушки в полдень. Молчит пушка, впервые за сто двадцать лет. Умолкла, притаилась в ожидании новых толчков. Их будет ещё много, мелких, тревожных…

Снег в марте в южных краях… Город бьёт озноб. Мёрзнут люди, лишённые отопления. Во многих домах перекрыли газ. Когда дадут – неизвестно. Живём сегодняшним днём. Кто его знает, что будет завтра!
Город парализован. Коммунальные службы – тоже.
«Берлин сорок пятого…» – приходит ей в голову мысль при воспоминании о фотографиях, сделанных с высоты птичьего полёта.
Она зябко поёжилась. Холод… Этот страшный холод. Он сковывает мысли, ледяными жгутами опутывает тело. И сама возможность думать тихо тает в том белом равнодушном мареве, осторожно обволакивающем, сулящем долгожданный покой.
Землетрясение. Холод. Разруха. Но страшнее всего – холод…
Она вздрогнула. За окном было плюс тридцать четыре. Жаркое лето выдалось в этом году в Загребе, а ей всё ещё было холодно. Она никак не могла согреться после сорокадневного отсутствия отопления, а значит, и горячей воды.
Перед глазами вновь побежали жуткие кадры… Загреб после землетрясения…

Центр города, в котором она жила, особенно пострадал. На следующий день после землетрясения завалы разбирали солдаты. Молодые, сильные ребята убирали с улиц обломки кирпича, собирали щебень, но вековая бетонная пыль осталась… И даже не из-за коронавируса, а из-за этой жуткой пыли теперь надо было носить маску. Она никак не оседала, та пыль, упорно висела в воздухе, забивала ноздри, слепила глаза…

Город не мыли. Брошенный на произвол судьбы Загреб задыхался. Помощи было ждать не от кого. Городские отцы беспрестанно заседали, им было не до города. Одинокий, никому не нужный Загреб.
На улицах шли работы. Они шли медленно. Кое-где можно было заметить припаркованные вдоль домов грузовики, на которые злые, усталые рабочие забрасывали разбитые кирпичи и камни…
«Пришло время собирать камни», – подумала она и взглянула на часы.
Они опять не пришли. Напрасно она напряжённо вглядывалась в оконное стекло, пытаясь узреть где-то рядом их маленький, пыльный грузовичок, напрасно прислушивалась, надеясь услышать глухие тяжёлые удары, сотрясающие их старый, стодвадцатилетний дом.
Их не было – ни ударов, ни каменщиков. Только унылые мусорные баки за окном пе-ред домом и длинные ленты, приклеенные к ним, – предупреждение собственникам ма-шин о том, что парковать здесь нельзя, идут работы на крыше.

Баки они с соседкой выставили ещё накануне днём, с риском для жизни прикрепили к ним, поставленным на солидном расстоянии друг от друга, пластиковые ленты. В двадцати сантиметрах у них за спиной проносились машины, но они об этом не думали, они клеили ленты.
Они спасали раненый, изнемогающий от боли дом с полуразрушенными дымовыми трубами, этот памятник хорватской архитектуры, до которого никому в обезумевшем от недавнего землетрясения городе не было дела.
Куда вдруг делись все эти именитые архитекторы, дружно провозгласившие скромное на первый взгляд строение красивейшим домом Загреба с некими удивительными пропорциями, куда делись городские отцы, всё до недавнего времени кичащиеся этим восхитительным памятником хорватского зодчества…

Они упорно клеили ленты. Они не думали о себе. Они думали о доме, боялись, что ещё один удар – и едва держащиеся на покатой крыше дымовые трубы не выдержат, упадут, проломят кровлю…
Она вновь взглянула на часы. Часы показывали ровно девять. Каменщиков всё ещё не было. Коротко вздохнув, она набрала нужный номер.
В трубке послышался недовольный голос Марко.
– Доброе утро, Марко, – начала она заискивающе. – Вы где-нибудь здесь, поблизости?
– Мы на другом объекте, леса поднимаем, – зло отрубил прораб.
– Но вы же обещали… – просительно замямлила она.
– Придём. Через полчаса, – буркнул прораб и отключил сотовый.
Она прислушалась. Дом спал, словно всё было как всегда, словно и не было ковида-19, землетрясения, отключения горячей воды и отопления, прорванной водопроводной трубы у неё на кухне…
Светило невыносимо яркое солнце, безмятежно щебетали птицы, и казалось ей, что только у неё одной лежит неподъёмный камень на душе, что только ей одной нет места на этом вешнем празднике жизни…
Но это было не так. Далеко не так… Лежал в руинах некогда цветущий город. Особенно пострадал центр. Многим пришлось покинуть свои обиталища, многие жили в общежитиях и палатках. А где-то рядом заканчивали работу над памятником, воздвигаемым во славу Отечества. Пятьдесят ра 19 18 бочих во главе с задумчиво-отстранённым архитектором старательно трудились над величественным монументом…
Загреб на коленях. Не выдержал гордый старик, преклонил больные колени пред бедой. Беспомощность и одиночество, судя по всему, горькая судьбина всех стариков….
Она вновь взглянула на часы. С момента разговора с прорабом незаметно прошёл час. Набрала номер.
В трубке послышался нервный голос Мар-ко, а затем истошный крик и мат, закончив-шийся истерической тирадой:
– Чего пристали, б…дь! Я сказал, приду, – значит, приду!

На этом разговор был окончен.
«Так уже было, – подумала она, – когда-то давно, в те же самые годы, только сто лет тому назад в Советском Союзе. Когда хамы выбрасывали из благоустроенных квартир ничего не понимающих интеллигентных людей, загоняли их в сырые, затхлые подвалы или вообще выгоняли на улицу, притом грязно ругаясь, уничижая элементарное человеческое достоинство…»
Так уже было. История, как известно, циклична.
«Дай тебе Бог жить во время перемен!» – старое китайское проклятие, сдобренное ковидом-19, а в нашем случае ещё и землетрясением.
«Не дай нам Бог жить во время перемен!» – подумала она и тяжело вздохнула.
Медленно тянулись дни. Мало что менялось вокруг. Всё тот же хаос. Всё та же неизвестность. «Всё изменяется, всё течёт, но ничего не меняется», – написал в своём стихотворении один известный русский поэт.
«Это про нас. Это про Загреб. Это наша сегодняшняя действительность», – думала она.
Всё, за что ни примешься, обращается в прах. Невозможно было отделаться от ощущения замкнутого круга, вернее, этакого беличьего колеса, по которому несёшься с неумолимой скоростью без какого-либо результата. Движение, лишённое финишной прямой.
Каждое предпринимаемое тобой действие возвращается на круги своя, и всё опять начинается сначала.
Бюрократия широко распростёрла крылья, парит вольготно над униженной, запуганной толпой. Гордо реет крылатое чудовище над брошенными на колени людьми, хищно выхватывая жертву среди лишённых прав людей.
Ощущение беспомощности растёт с каждым днём. С каждым новым днём тают надежды на восстановление после землетрясения. Требования городских мужей, стоящих у горнила власти, доходят до маразма, скрупулёзно выискивается малейшая возможность, дабы урвать, обобрать, отнять…

Во многих домах нет газа, нет отопления, нет горячей воды. Сводки погоды стали для жителей Загреба единственными актуальными новостями, имеющими жизненную важность. Люди пристально смотрят в небо.
Солнце, тот вечный, а теперь единственный источник тепла, по-прежнему здесь, оно не подведёт, не обманет…

В домах влажно. Не отступает поздняя весна, крепко держится за измученную землю холодными перстами.
В венецианском канале очистилась вода – появились рыбы и даже дельфины. В неко-торых странах по улицам главных городов свободно разгуливают дикие животные. Природа вступает в свои права – жёстко и суверенно, указывая нам, возомнившим себя властелинами окружающего нас мира, на наше место в этом, нами походя растоптанном, но вечном мире.

Мир вечен. А мы? Обретём ли мы когда-нибудь эту Вечность? Вечный вопрос. Вопрос без ответа.
Судя по всему, человечество допрыгалось!.. Дошло до ручки. Не хватает только руки, которая бы нажала на ручку и открыла дверь. Хотя почему не хватает? Рука есть, она ждёт…

Предлагаем Вашему вниманию еще один отрывок из новой книги Наталии Воробьевой.
Для желающих прочесть «2020» целиком, публикуем данные издательства «У Никитских Ворот», в котором вышла книга: 121069, Москва, ул. Большая Никитская, д.50а/5, оф. 40-41 и сайт www.uniki.ru.

…Она внезапно встала и подошла к своему книжному шкафу. На верхней полке, выстроенные в ряд, стояли сборники её стихотворений вперемежку с прозой. Она открыла дверцу и провела рукой по корешкам. От книг исходило тепло. Или ей это показалось? Она вновь притронулась к ним. Сомнений быть не могло: книги жили своей собственной жизнью и давали жизнь другим, отчаянно нуждавшимся в ней. Это была совсем иная жизнь, духовная.
«Всё правильно, – подумала она, – Кто-то тогда очень хорошо знал, что делает. Предназначение. У каждого из нас своё предназначение. Мы не принадлежим себе, сколько бы мы этого ни хотели».

И ей вдруг вспомнилась фраза из прекрасного романа «Вся королевская рать»: «ВСЕ МЫ – ПЕСЧИНКИ В ПРИБОЕ ИМПЕРИИ».
«Нет, – подумала она, – ПЕСЧИНКИ В ПРИБОЕ ВЕЧНОСТИ».
Именно так она впоследствии назовёт свою книгу автобиографических рассказов.
А пока она занималась другой книгой, не дававшей ей покоя ни днём ни ночью, – сборником В. Высоцкого «МОЙ ФИНИШ – ГОРИЗОНТ».
«Как нелепо, – думала она, – для моих книжек в спонсорах здесь никогда никакой надобности не было, все расходы, как правило, брали на себя издательства, а вот великого Высоцкого без такой помощи издать в Хорватии, скорее всего, будет сложно…»
И помощь пришла. Договоры со спонсорами взял на себя русский посол. Большую часть денег дала одна хорватская фирма, меньшую – «Сбербанк». Благодаря Анвару Азимову средства наконец были обеспечены, и работа над книгой началась.
Адвокат наследников Высоцкого послал в Загреб два договора, которые издательство предложило ему объединить в один.
– Пожалуйста, – холодно проронил адвокат в телефонном разговоре, – объединяйте, если вам так удобнее, но все наши условия должны быть учтены.
Условия были учтены, и наконец долгожданный договор был подписан.

…Её мысли вновь вернулись к переводу Высоцкого на хорватский. Луко в этот раз превзошёл самого себя.
«Метрику, музыку стиха, всё это можно сохранить при переводе, – думала она, – но довести читателя до слёз, ударив в солнечное сплетение так, как бил Высоцкий, смогли бы редкие. Луко это смог».
У неё было ощущение, что если бы Палетаку предложили сделать перевод с китайского, который он не знал, – у него бы и это получилось, а что уж тут говорить о русском…
И дело здесь было вовсе не в знании языка, а в провидении, ниспосылаемом свыше лишь тем, редким, которым суждено стать великими, а Луко был воистину великим поэтом.
Много странного, необъяснимого происходило в ходе работы над сборником Высоцкого…
Останавливался совершенно новый компьютер у Дубравки – только на Высоцком! – и никакими ухищрениями его часами невозможно было заставить работать.
У неё отказывался работать принтер – только на Высоцком.
Все сообщения, посылаемые ей по электронной почте издательством, касательно Высоцкого, даже самые короткие, не проходили, в то время как отправленные ей подругой из Москвы сразу двадцать фотографий – прошли беспрепятственно.
«Мистика, – думала она, полностью погрязшая в мистицизме, – конечно, мистика. Всё ЭТО есть, и оно тут, рядом с нами».
И так ли уж далека она была от истины (?), размышляя о ТОМ, что всегда здесь, рядом, о ТОМ, существующем всего лишь в другом, параллельном измерении, пристально наблюдающем за нами, всевидящем…
Она думала о карме, о жизненной программе, именуемой судьбой, о невозможности что-либо изменить в этом заданном свыше коде событий, она думала о реинкарнации…
– …Поздравляю, – сказала Анис и легко поднялась из низкого удобного кресла. – Теперь ты настоящий рейкист. Вот твой диплом и роза от меня в подарок. Ты прошла инициацию и закончила первый курс РЕЙКИ.
Она смотрела на глянцевый лист бумаги. Горы, небо, даже цвета напоминали картины Рериха. Та же неземная атмосфера, странный, неведомый мир.
«Тибет, наверное», – подумала она.
Внизу каллиграфическим почерком было написано: «Диплом. Первый курс РЕЙКИ.
Наталия Воробьёва».

Прошло всего четыре дня с того момента, когда они познакомились. Был душный, жаркий день, один из тех, когда плавится асфальт. Она шла по теневой стороне улицы. Равнодушные каштаны лениво укрывали её от раскалённых лучей, изнемогая от несносной жары.
Днями не было дождя. Бессильное жёлтое небо, вялые тюльпаны перед театром и серая дымка в воздухе, который походил на всё, кроме воздуха.
«Домой или к Мими?» – подумала она и взглянула на часы. Так хотелось сбросить с себя всё, встать под душ и спрятаться от этого пекла в своей удобной, прохладной квартире.
«Нет, всё-таки к Мими», – решила она и ускорила шаг.
Мими была её близкой, задушевной подругой, которой она могла рассказать обо всём. Они даже не разговаривали, они вместе думали вслух, без скобок и пояснений, без многоточий, без так часто повторяемых между подругами фраз: «Ты только об этом никому не говори!» или «Я только тебе одной об этом рассказала, пусть это останется между нами». Мими всегда всё понимала и, хотя была на шесть лет моложе её, относилась к ней с истинно материнской нежностью, потакала всем её капризам, заботилась о том, чтобы она не простудилась, побольше ела и поменьше пила.
Статная, полная, с огромными карими глазами, Мими больше походила на Мирандолину – весёлую хозяйку гостиницы, нежели на владелицу изысканного салона дорогих драпировочных тканей, предназначенных для обивки антикварной мебели, изготовления роскошных штор, занавесок и прочей очаровательной белиберды, без которой наша жизнь была бы скучной и неприветливой. Царица царства тканей – вот кем была её Мими, суверенная, единственная и неповторимая волшебница текстиля. Царица с рабочим днём, начинавшимся в восемь утра и заканчивавшимся ночью. Её верный, дорогой товарищ, боевая подруга Мими.
В таких размышлениях она незаметно подошла к дому, в котором находился салон подруги, и с неожиданной в такую жару лёгкостью взбежала на второй этаж. В небольшом холле она буквально столкнулась с Мими.

– Душенька! – энергичным голосом вскричала подруга. – Я тебе только что звонила домой! Нет, это невероятно! Это больше, чем невероятно!
– Почему? Это нормально, – заулыбалась она. – Ты же знаешь, у нас телепатия.
– Идём, – сказала Мими и, схватив её за руку, решительно потащила в свой кабинет, этот маленький оазис мира, который украшала особенно ею любимая табличка: «Место для курения».
С небольшого кожаного диванчика поднялась стройная женщина с миндалевидными глазами.
– Знакомься, – сказала Мими приподнято-
торжественным голосом. – Это Анис. Анис Ор.
Атмосфера в комнате была таинственной, и молодая красивая женщина тоже была таинственной, такой же таинственной, как и её имя.
– Это она? – прозвучал странный вопрос.
– Она, – так же странно ответила Мими и поспешно добавила, уже обращаясь к ней, своей верной подруге: – Мы с Анис как раз о тебе разговаривали. Садись.
Она села.
– Я вас откуда-то знаю. Мне знакомы ваши глаза, – произнесла молодая женщина.
Улыбка исчезла. Женщина смотрела на неё напряжённо и серьёзно, словно стараясь вспомнить место и время встречи.
Она пришла на помощь этой загадочной женщине и, неведомо почему, произнесла для неё самой странную фразу.
– Может быть, из Египта, но не в этой жизни… – она замялась. – Понимаете, давно, очень давно. Я имею в виду Древний Египет.

Воцарилась тишина. Женщина молчала, а ей вдруг стало неудобно, и она уже было хотела объяснить незнакомке, что три человека, знающих, видящих, ясновидящих, сказали ей одно и то же: «Вы жили в Древнем Египте…» – но не успела. Женщина заговорила первой.
– Когда вы придёте ко мне, вы всё поймёте.
В комнате опять наступила тишина, она была столь густой, что её, казалось, можно было резать ножом.
– Душенька! – решительно взяла ситуацию в свои руки подруга. – Анис – это человек, который нам нужен. У тебя все пьют энергию. Я боюсь за тебя! Честное слово, боюсь. Ты не ешь, не спишь. Ты опять похудела! У тебя синяки под глазами. Я не допущу этого! – теперь уже гремела Мими.
– У вас все чакры открыты, – успокаивающим голосом произнесла женщина со странным именем.
Она триумфально взглянула на Мими.
«Вот те, бабушка, и Юрьев день! – подумала она. – Другие годами мучаются, чтобы чакры открыть, а у меня все открыты, все…»
– Но это не всегда хорошо, – прервала её радостные размышления таинственная незнакомка. – Вы совершенно не защищены и служите магнитом для негативной энергии огромной разрушительной силы. Я научу вас закрываться, давать свою энергию только тем, кому вы сами захотите. Вы пройдёте у меня курс РЕЙКИ.
– Когда? – спросила она.
– Как можно скорее, – ответила Анис. – Мы начнём завтра в пять вечера. Вам подходит?
Она молча кивнула, и её новая знакомая протянула ей снежно-белую визитную карточку.
«АНИС ОР МАСТЕР РЕЙКИ
ДУХОВНЫЙ ТЕРАПЕВТ», – прочла она и только затем обратила внимание на стройную цепочку из трёх звеньев, трёх заветных слов: РЕЙКИ, АСТРОЛОГИЯ, НУМЕРОЛОГИЯ.
Смысл слов «Вы многое поймёте, когда придёте ко мне» она поняла уже на следующий день вечером. Она стояла в комнате, тщательно подготовленной для работы. Горело множество свечей, жалюзи были спущены, аромат экзотических масел наполнял помещение, из звуковых колонок доносилось то журчание ручейка, то напев птиц, то плач какого-то необычного восточного инструмента, а изо всех углов, со всех столиков и полок смотрели на неё непроницаемые сфинксы, фараоны и Нефертити. Три пирамиды, запечатлённые рукой египетского художника-любителя,угрюмо глядели со стены. Древний Египет в Загребе. Время остановилось, а затем понеслось вспять…
Она стояла в храме. Было мрачно и холодно. Длинная вереница молодых девушек в белых одеяниях с венками на головах. На возвышении Анис. Это была инициация. Верховная жрица Анис посвящала их в таинство. Девушки подходили к ней друг за другом. Когда пришёл её черёд, она тоже подошла. Только она одна держала бережно зажатые под мышкой папирусы со своими поэтическими сочинениями, только она одна не прошла инициацию. Верховная жрица взяла её за руку и вывела из храма. Молча кивнула на белый сонный город. Она поняла, что пришло время уходить. Пошла. Вязли в песке ноги в тонких сандалиях, дрожал раскалённый воздух пустыни, судорожно прижимала она к себе папирусы, судорожно сжималось сердце. Она уходила в новую жизнь, так и не пройдя инициацию у той, которая знала всё, знала её нынешнюю и все будущие жизни. Это был её путь, посвящённый поэзии, путь, предопределённый свыше. И верховная жрица Анис это знала.

…Она сидела на стуле и плакала. Анис, похожая на подростка, в жёлтой футболке и узких брючках, стояла перед ней на коленях и держала её за руки. Она вцепилась обеими руками в руки Анис. Она боялась, что опять ничего не свершится и она должна будет уйти от той, которая когда-то во имя высшей цели пожертвовала их дружбой и повременила с инициацией, к которой она всётаки придёт, одолев путь длиной в тысячелетия.
«…Мистика. Конечно, мистика», – вздохнула она и взяла в руки перевод Луко.
«Да, не перевелись ещё на этой планете, до отказа забитой напудренными, напомаженными, женоподобными мужчинами, настоящие мужики! Не перевелись», – думала она.
Азимов и Палетак… Они были столь разными и одновременно столь похожими друг на друга, они были – настоящими.
…Нет, не складывались у неё в личном плане взаимоотношения с сильными и решительными, но дружить с ними она умела. И если быть до конца искренней, то именно они приходили ей на помощь в особенно трудные минуты её жизни.
…Шёл далёкий тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Дело было зимой, студёной русской зимой, с огромными сугробами и тревожно скрипящим под ногами снегом. День выдался на редкость удачный: посчастливилось достать билеты на «Мою прекрасную леди» – знаменитый американский фильм с потрясающей Одри Хепбёрн в главной роли.
Она сосредоточенно приводила себя в порядок, собираясь вначале в институт, а затем – с подругой в кино.
Резко зазвонил телефон. Она сняла трубку. Приятный мужской голос попросил подозвать к телефону её.
– Я вас слушаю, – бодро ответила она, предполагая, что звонят с «Мосфильма».
– Вы только не волнуйтесь! – вновь послышался приятный голос. – Вам звонят из КГБ.
Сердце бешено заколотилось, затем оборвалось и стало стремительно падать вниз, в ушах зазвенело.

– Да вы не волнуйтесь, – в ответ на гулкую тишину повторил голос. – Нам просто хотелось бы с вами пообщаться. Запишите, пожалуйста, наш адрес и номер телефона.
– Хорошо, – едва выдавила из себя она, – я записываю.
Он продиктовал адрес и телефон, а затем, попрощавшись, положил трубку.
Она ещё долго стояла в коридоре, тщетно пытаясь вспомнить, кому и когда рассказывала новые анекдоты, а их в то время было предостаточно, главным героем в них был Леонид Ильич Брежнев…
Жуткий страх парализовал её. Опять раздался звонок. Она вздрогнула. Затем с облегчением поняла, что звонят в дверь. Взглянула на часы. Час дня. В это время шофёр всегда привозил отца на обед.
– Привет, малыш! – обронил отец и, на ходу поцеловав её, поспешил в ванную, а затем на кухню.
Она заставила себя сдвинуться с места и тяжёлой походкой поплелась за ним.
Ничего не подозревающий отец уже сидел за столом и сосредоточенно накладывал себе на тарелку из дымящейся сковородки солянку.
– Пап, – хриплым голосом начала она, – мне с тобой поговорить надо.
– Ну давай, давай, – машинально ответил отец, всё ещё обмозговывавший какие-то свои служебные дела.
– Пап! – повторила она. – Мне из КГБ звонили.
– Что?! – вскрикнул он и застыл с вилкой в руках. – Что они от тебя хотят?
– Не знаю, – пожала она плечами.