КОНТУР

Первого мая 1953 года страна встречала уже без вождя страны – Иосифа Сталина, а потому и без всякого оптимизма. Это был первый праздник без вождя. Вставшие у власти члены Политбюро не находили в народе достаточного доверия. Шли пересуды – кто встанет у руля власти, но ни одна кандидатура не могла сравниться с вождем, а потому все Политбюро народу было абсолютно безразлично. Людей объединял один краткий глобальный вопрос: «Как мы будем существовать без Сталина?» Поскольку ответа мы не находили, то продолжали жить, как жили раньше.

Разумеется, всю политическую ситуацию я рассматриваю с сугубо личной позиции тринадцатилетнего подростка. Поскольку наша семья не входила в элиту управления власти, то, соответственно, ни мы, ни ближайшее наше окружение, такое как соседи, учителя, сотрудники, наши родственники, – никто не подвергся известным репрессиям со стороны правоохранительных органов. Соответственно, нам не было известно ни о репрессиях, ни о «гулагах».
На этот праздник я, по разнарядке классного руководителя, попал в список участников демонстрации от нашей 171-й школы. На основе ежегодной замены список обновлялся каждый праздник. Вот впервые подошла и моя очередь отдать свой ученический долг. Нельзя сказать, что я был особенно огорчен этой ситуацией. Хотелось поучаствовать и даже, возможно, попасть в документальный киножурнал «Новости дня», да и вообще, вживую увидеть наших республиканских руководителей.
Когда я пришел в школу, то девочка (очевидно, старше меня на год-два), стоящая у входа, хорошо отрепетированным командным голосом объясняла группе учащихся условия участия в демонстрации. Краткий курс заключался в следующем: для начала необходимо обзавестись портретом одного из членов Политбюро, хранить его до конца мероприятия, нести его выше своей головы, не опускать и, ни в коем случае, не бросать на землю, а в конце возвратить «члена Политбюро» на то место, где взял. Дальше, к моему сожалению, «курс молодого участника демонстрации» заканчивался. Теперь, по указанному лектором направлению, нужно было брать портрет и строиться на улице. Сожаление окончанием напутствия было настоящим, поскольку я просто-напросто залюбовался девчонкой. Мало того, что она была чрезвычайно энергична и активна, она еще была... ну просто обворожительна. Я готов был продлить слушания, а потому и одновременно смотреть ей в глаза, на губы, на волосы, на руки, на...
Но только сейчас, переведя взгляд на ее грудь, я заметил на ней значок члена ВЛКСМ. «Так вот где таилась погибель моя!.. – промелькнула мысль. – Значит, она из комсомольского актива! Вот почему она такая бойкая и громкая!» Мне стало как-то неловко, а вернее, некомфортно, ибо я еще не встал в ряды этой гордой и политизированной организации.
Одним словом, очевидно, я влюбился с первого взгляда. (А что еще могло быть в моем юном влюбчивом возрасте?) Только со второго раза поняв, что пора идти за плакатом, я с каким-то необычайным подъемом устремился в кладовку.
Транспаранты с портретами членов Политбюро валялись в праздничном хаосе, очевидно, с прошлого праздника – 7 ноября. Выбор был неограничен, а потому и привел меня к некоторым раздумьям, кого бы взять с собой, чтобы другие члены Политбюро не обиделись. Некоторые «члены» были вообще антипатичны мне, уже хотя бы по неприятным физиономиям.
«Ну как, например, можно добровольно взять фотографию нынешнего коммунистического лидера с яркой внешностью председателя колхоза и щеголять с ней по всему городу? Засмеют же!» – подумал я, отстраняя плакаты с лидером, которых было больше всех. Чуть меньше было фотографий с человеком с усами «под фюрера». Они (усы) явно его не красили, и даже наоборот, придавали их владельцу недовольный вид. Разумеется, я и его тихонько оттолкнул в сторонку.
А вот и лидер Азербайджана: тоже с усами, но с аккуратными усиками и интеллигентным пенсне а ля Чехов. Этот портрет будет престижно нести – я было и протянул руку, но тут же вспомнил недавнее (апрельское) перемещение его с должности Первого секретаря Азербайджана на должность Предсовмина. Что-то подсказывало мне, «старому» пионеру, что понижение статуса такого уровня (у нас в стране) делается неспроста (уже 20 июня он был снят и с этой должности). И вот тут я увидел его портрет, взять который я был просто обязан.
Милый и симпатичный, он безразлично смотрел мне в глаза, понимая, что никто его, кроме меня, не поднимет над головой демонстрантов. Почему-то его не просто не любили, а относились весьма безразлично, несмотря на его несомненные заслуги перед Советской страной. Он был тенью Сталина, а потому и такое теневое отношения. Но я не мог пройти равнодушно мимо портрета Лазаря Моисеевича. С почтением подняв плакатик и бережно обтерев его обшлагом рукава рубашки, я, наконец, вышел из кладовки, уступив место другим будущим сподвижникам по демонстрации.
Услышав знакомый бодрый голос своей новой знакомой, я, как загипнотизированный, повернул в ее сторону. Она ободряюще улыбнулась и, мимоходом взглянув на мой выбор, даже поощрительно похлопала меня по плечу. Я долго не мог понять ее дружеский жест, пока кто-то не окликнул ее: «Розалия, а можно…» «Неужели и она “наша”?!..», – рискнул я предположить.
Оказывается, пришло время строить колонну, и Роза, почему-то схватив меня за руку, повела во главу школьной демонстрации. Она, как руководитель, была без транспаранта, а потому успела обежать всю колонну и дать необходимые указания. Наконец, все вошло в русло движущегося потока, и Роза вернулась в мою первую шеренгу. Дорога к правительственной трибуне была дальняя и извилистая, чему я был бесконечно благодарен.
Мы не стали церемониться, и сразу же перешли к дружеским отношениям. Розалия училась у тех же учителей, что и я. Это давало возможность разложить по косточкам всех педагогов. Особенно досталось училкам математики и физики, к которым и она, и я испытывали естественную неприязнь. Разумеется, по причине отсутствия позитива к их предметам.
С большим воодушевлением я похвастался полученными двойками по их предметам. Роза с удовольствием подхватывала мои реплики, дополняя рассказами о своих озорствах. Осмелев, я предложил ей в ближайшее время прогулять уроки. Здесь у меня был богатый, накопленный годами, опыт. В эти увлекательные мероприятия входили: посещение Парка пионеров (бесплатные качели и карусели), безбилетное проникновение в Баиловский зоопарк, катание на Детской железной дороге и разные пакости, включая назойливые звонки в парадных, открывание в общих дворах водопроводного крана. Разумеется, я не осмелился предложить девочке научиться вскакивать на ходу в трамвай и постичь искусство безбилетного проезда. Зато в обсуждении истории и литературы мы нашли очень много общих прочитанных книг и любимых писателей.
Так, незаметно, мы пробежали трибуну, заполненную «лучшими» представителями страны, большинство из которых буквально через месяц получили отставку и попали на скамью подсудимых. Едва дойдя до школы, я, торопясь остаться с Розой без транспарантного попутчика, решил уложить «Лазаря» у порога здания. Но укоризненный взгляд моей новой подруги удержал меня от этого некрасивого поступка, противоречившего пионерской этике.
– Я сейчас! – обнадежил я Розу и кинулся в школьную кладовку.
Выйдя через минуту, я не обнаружил ни председателя совета дружины, ни подружки Розы. Я не сомневался, что мы встретимся в школе. Судьба нас не сталкивала. Где-то урывками, издалека, я здоровался с Розой, но она всегда была в окружении комсомольско-пионерской свиты и, что удивительно, не подавала надежды на уединенную встречу. Так – «здрасьте – здрасьте», и все. Я подкарауливал ее до и после школы – никаких результатов, «дружина» появлялась только в полном составе. Пришедшая мне идея несколько придала мне оптимизма: я решил быстренько вступить в ряды комсомола, и тем самым войти в ее дружину.
В силу возраста в нашем классе был только один комсомолец, мой друг Алик. Он, по достижении моего четырнадцатилетия, и дал мне первую характеристику для вступления в передовой отряд молодежи. Вторую необходимую характеристику должен был дать Совет пионерской дружины после собеседования с подателем заявления. «Ну да, тот самый, что под руководством Розалии!» – обрадовался я.
За пару дней я выучил список генсеков компартий стран нашей планеты – основу политической лояльности для вступления в комсомол. В назначенный день и час в комнате Совета дружины я непринужденно сыпал именами генсеков. Наконец-то я близко увидел ту, ради которой я стремился в это уникальное сообщество. Розалия, как глава комитета, имела непререкаемый авторитет, коим и пользовалась, первой задавая вопросы. Она вразброс по материкам спрашивала о генсеках и, получив удовлетворительные ответы, уже было заканчивала мой допрос, когда, прервав его на мгновение, вдруг спросила:
– Какова ваша успеваемость, товарищ?
– Нормальная, – пробормотал я, явно не ожидая такого подвоха.
– Нормальная?! – иронично переспросила председатель. – А конкретно – по математике, по физике?
– В общем, неплохо, – опустив голову, почти шепотом прохрипел я.
– Учитывая неуверенность ваших ответов, Совет дружины хотел бы ознакомиться с вашей успеваемостью по табелю оценок. Пожалуйста, принесите его на следующее заседание. Вы свободны, товарищ пионер, – отчеканила начальник кабинета «левитановским» голосом.
Сказать, что я вышел, оглушенный сказанным, будет недостаточно – я вышел, совершенно раздавленный прессом многочисленных «почему? за что?» Можно много рассуждать на тему, что за причина руководила моей «доброй» знакомой, но правильного ответа, очевидно, я не найду. Потому что невозможно разгадать неадекватные умозаключения женщины, а тем более в подростковом возрасте. Мужчины просто должны быть готовы к любому женскому решению. А ведь как близка была цель войти в дружбу к Розе, и как далеко, в космос, ее отшвырнули. Была растоптана даже наша древняя общность.
Как верно говорил Лазарь Моисеевич, когда спрашивали о его отношении к еврейскому вопросу в Союзе: «Прежде всего, я – коммунист!» Судьба здорово над ним подшутила. В 1956 году группа влияния Хрущева в Политбюро победила группу Маленкова, куда приписали Лазаря. Его лишили всех званий, и даже исключили из компартии. Много лет добивался бывший коммунист восстановления, но часто меняющиеся генсеки отказывали ему в этой привилегии. В конце концов, последний, самый вредный генсек, видимо, назло Лазарю (мое личное мнение), вообще запретил существование компартии и лишил Лазаря Моисеевича возможности возвращения в ее ряды. Так и ушел в мир иной бывший член Политбюро в ранге простого местечкового еврея.
Чтоб только досадить Розе и математичке, я, дождавшись ухода на повышение Розы, таки проскочил в комсомол. С Розой мы больше не встречались, даже если я, как бы случайно, оказывался в местах, близких к комитету комсомола.
И только много позже, как мне кажется, я разгадал тактику моей подруги Розалии – она тормозила мое стремление войти в этот фальшивый мир демагогии лозунгов и пустых обещаний. Ведь не секрет, что органы КГБ пополнялись именно из комсомольских вожаков – опричников партии власти.
Когда же благодаря им развалился Советский Союз, то бывшие комсомольцы, с помощью вывезенных за пределы страны финансов компартии, возглавили структуру «новых русских», перейдя затем в класс олигархов.