Версия для печати

Берущие

Автор: 

Вконце октября девяносто первого года мы прилетели в США на ПМЖ. В то время в понятие «мы» входило три человека: мама, я и моя тринадцатилетняя дочка.
В Ленинграде на проспекте Смирнова, недалеко от Светлановского проспекта, откуда мы выехали в Америку, проживал папин двоюродный брат (дядя Миша) с женой и двумя дочерьми.

С самого раннего детства я знала эту семью и радовалась, когда родители объявляли, что мы едем к ним в гости. Там нас встречали очень тепло и кормили невероятно вкусными блюдами, в том числе и кондитерскими изделиями домашнего производства. Никогда не забуду пирожные «Корзиночка» и «Наполеон» (тетя Лина, жена дяди Миши, отлично готовила и пекла).
К застольям обычно присоединялись взрослые дочери и другие члены семьи папиного брата. И все уделяли мне, тогда малышке, внимание: «Прочитай нам, пожалуйста, стихотворение! Ты – хороший чтец».
Я читала, танцевала, выступала в разных жанрах актерского мастерства и вполне серьезно воспринимала восторги и похвалы в свой адрес.


Дочери моего дяди (Вера и Маша) приходились мне троюродными сестрами, и встречалась я с ними лишь во время застолий (чаще всего в доме их родителей). Так уж повелось, что как с самим дядей Мишей, так и с членами его семьи я никогда не общалась всерьез, неформально, что ли. Я никого из них, на самом деле, не знала изнутри, как это часто бывает с людьми, когда они встречаются исключительно за праздничным столом, пусть даже эти встречи и происходят в течение долгих лет: тосты, улыбки, поздравления, комплименты...
Однако все это надолго запомнилось как счастливая страница жизни. То ли потому, что я была тогда ребенком, то ли праздничная атмосфера рождает особые свойства памяти.
Мои сестры уже вовсю встречались с их будущими мужьями, а я в свои четыре года с небольшим почему-то ревностно воспринимала недостаточное внимание к себе их женихов.

«Почему, например, Марик, жених Маши, держит за руку ее, а не меня? Она даже стихов наизусть не знает, а все читает мне сказки из книжек, пока к столу не позвали», – расстраивалась я, совершенно не понимая, что Марк нашел в этой Маше, когда рядом есть я, настолько моложе и лучше, с такими красивыми бантами и воланчиком на платьице.

И вот однажды, разозлившись на очередное невнимание к себе со стороны Марика, я совершила неслыханную подлость (пожалуй, единственную за всю свою жизнь). В присутствии всех гостей я громко произнесла:
– Маша, почему у тебя такие волосатые ноги?
Все страшно смутились, Маша покраснела и вышла из комнаты. Марк пошел за ней, что совершенно не входило в мои планы, но самой страшной оказалась мамина реакция: она больно дернула меня за руку и потащила в кухню, где пообещала мне серьезный разговор дома и разные наказания.
Я пыталась отбиваться словами:
– Это – правда! Ноги у нее волосатые.
Но после маминой речи о чувстве такта и моей вредности я искренне предложила исправить ситуацию: немедленно принести свои извинения Маше, сказав, что даже когда ноги у людей и волосатые, все равно говорить об этом вслух нельзя. Я, честное слово, не знала про «нетактично». Но теперь знаю и больше так себя вести не буду никогда.

Мама в ужасе замахала руками и категорически запретила мне приносить извинения. Долгое время я потом думала о мамином странном поведении.
После этой истории я боялась ходить в гости в дом моих родственников, но оказалось, что там меня по-прежнему любили, простили, и никто не вспоминал о моем проступке.
Маша по-прежнему читала мне сказки, тетя Лина восхищалась моим умением танцевать, читать стихи и завязывать красивые бантики (хотя завязывала мне их мама, а я только выбирала, какие ярче).
А Марик стал лучше ко мне относиться: как я поняла уже во взрослости, он додумался до психологических истоков моей выходки и решил, что даже четырехлетняя дама достойна не оставаться без мужского внимания, если рядом настоящий мужчина.
Мое детство было счастливым. Среди теплых воспоминаний об этой чудесной и невозвратимой поре – застолья и праздники в доме на проспекте Смирнова.

...С тех пор прошло полжизни. Я выросла, дядя Миша и тетя Лина состарились. А мой папа умер от рака желудка в возрасте шестидесяти трех лет.
...Воспоминания с новой силой ожили во мне в самом начале иммиграции – в тот момент, когда едва успев прилететь в США и получить велфер (более чем скромное пособие для тех, кто практически нищ и еще не работает, когда не знаешь, как свести концы с концами и выжить в новой стране без знания языка, без нужной профессии, без мужа, без друзей), я внезапно осознала острую потребность помочь семье папиного брата, и хоть какие-то крошечные деньги отослать туда, в гостеприимную двухкомнатную хрущевку.

Я выехала из Ленинграда с яркими впечатлениями о пустых полках, когда вместо продуктов в продовольственных магазинах можно было увидеть декорации из матрешек и чего угодно еще, но не сами продукты. Я покидала голодный город, где простым смертным почти невозможно было ни купить, ни достать самого необходимого. Цены страшно выросли. И тут, в США, вдруг – такой контраст: пестрящее яркими этикетками изобилие американских супермаркетов! И хотя мы еще сами были нуждающимися и тщательно выбирали на тот момент, что можем позволить себе купить, а что – нет, но теперь в этой новой для нас стране многое зависело от нас самих: появился шанс построить свою жизнь. Это рождало стимул и надежды.
У дяди Миши и его жены такого шанса не было. Мне стало страшно за них, таких родных, стареньких, неизбалованных судьбой людей, оставшихся в голодном городе с нищенским инвалидным пособием на двоих, хотя у них были взрослые работавшие дочери, зять Марк (вторая дочка развелась), да и внуки уже вовсю трудились.
Но я не знала, помогают они старикам или нет. И ведь не спросишь об этом! Но почему-то интуитивно я чувствовала, что стариков никто не балует, и если я хоть немного не помогу, то им будет плохо, совсем плохо. Интуиция не обманула, как потом выяснилось: дети и внуки не помогали деньгами. Иначе откуда взялась та фраза перед смертью моего дяди!

Но не буду забегать вперед.
Пока мы жили в Ленинграде, давать деньги дяде Мише было неловко: у всех есть гордость (а папин брат, как все мы знали, был особенно самолюбив и обидчив). Хотя я тогда была ребенком и могла не знать, помогают мои родители финансово этой семье или нет. Конечно, мы всегда приходили в гости не с пустыми руками, но это не были деньги. А большего я не знала. Меня не посвящали, и я не лезла, даже когда выросла. Видимо, не дозрела до нужного уровня сострадания, раз не стала докапываться и задавать родителям вопросы.

Приезд в новую страну как бы открывал повод для подарков без унижения достоинства принимающей стороны. Мол, пересылать что-то другое, тяжелое или бьющееся, – и рискованно, и сложно. Так что купите себе сами от нас подарочки. Наивная, но все-таки «отмазка».
В России мы жили неровно и нестабильно: то бедствовали, то расслаблялись. Потом ситуация опять менялась, – в общем, родители выруливали, как и вся страна.
Иногда маме и папе все-таки удавалось вписаться в непростые повороты российской экономики при Горбачеве, ну а до этого – в другие неписаные, но общеизвестные правила выживания народа, придуманные государством, так затейливо и цинично строившего «справедливое» общество. Но, в целом, конечно, мы жили намного сытнее, чем семья папиного двоюродного брата.

Дядя Миша был инвалидом смолоду (травма на производстве), и он со своей никогда не работавшей женой-домохозяйкой, родившей ему и воспитавшей двоих детей, существовал на одно скромное пособие по инвалидности. Он получил травму на стройке совсем молодым, когда еще работал прорабом. Операцию сделали крайне неудачно. Одна нога, как мне объясняла мама, оказалась короче второй после многих хирургических усилий, и никакие ортопедические стельки и устройства не помогали. В результате мой родственник всю жизнь передвигался на костылях.

Несмотря на скудный бюджет и жесточайшую экономию, супруги обожали собирать гостей по любому поводу. А трудолюбие тети Лины, ее умение «из ничего» приготовить вкусные блюда и накрыть отличный стол, испечь торты, каких невозможно купить в магазине, создать уют и проявить неслыханное гостеприимство, вызывали удивление и восхищение всегда и у всех, кто знал эту семью. Супруги устраивали праздники по самым незначительным поводам.
Став взрослой, я не раз задумывалась о причинах столь частых застолий в этом доме. Ведь как ни крути, а это – дополнительные расходы, способные полностью разорить и без того хлипкий бюджет семьи инвалида. И я поняла, что гости были для этих супругов практически единственным средством привлечь теплоту и внимание к себе – людям, нигде не работавшим в силу жизненных обстоятельств, никем не обласканным и не избалованным судьбой. Застолья также являлись способом компенсировать внутреннее одиночество вдвоем (дядя Миша и его жена не очень совпадали в мироощущениях) в дополнение к их социальной невостребованности. Видимо, не получали они должной теплоты и от детей и внуков.

...В Америке сразу после приезда мы ощущали себя, как впервые вставшие на коньки дети на тонком льду большого озера, когда невозможно стоять на месте (замерзнешь), а двигаться страшно и крайне рискованно.
Я держала в руках авторучку и записывала предстоящие расходы на месяц. Бюджет не сходился. Я будоражила свое воображение: на чем бы сэкономить?! Судорожные поиски работы пока не приносили результатов.
И тут вдруг появился человек, весьма надежный, через которого можно было что-то передать в родной город. Это был хороший знакомый моей тетки по материнской линии. Тетя Света работала с ним в общем бизнесе, и человек этот часто приезжал в США по делам этого самого бизнеса. Такие надежные курьеры не каждый день встречаются. И я почувствовала, что просто не могу пропустить такой шанс.

Пусть моя помощь ничего принципиально не решает! Пусть она смехотворно мала и недостаточна, но все же это – лучше, чем ничего.
Положив в конверт двадцать пять долларов, я написала пару добрых слов приветствия моим родственникам, попросила купить себе что-то от нас, добавила листочек с адресом дяди Миши и тети Лины, не забыв записать и их номер телефона. Там же содержалась просьба для курьера отдать все это сначала моей тетке Светлане, чтобы она обменяла доллары на рубли и отвезла эти рубли папиному брату. Я опасалась, как бы его, старика-инвалида, не обидели хулиганы при попытке вытащить из кошелька доллары в обменном пункте валюты. Поэтому решила, что лучше всего – отдать ему рубли.

В те годы мои двадцать пять долларов означали несколько тысяч рублей в переводе, что являлось для стариков немалым подспорьем. На улице такие деньги точно не валялись, да и до сих пор не валяются!

Все состоялось, и мой подарок был получен. Я с радостью узнала об этом из письма дяди Миши. Он выражал признательность за помощь, но сожалел о переводе долларов в рубли: «Нам было бы намного удобней получить доллары! Мы же не сможем сразу потратить такую серьезную сумму денег! И они скоро обесценятся. Если надо, мы сами могли бы поменять часть суммы на рубли в нужный момент. Ты сделала большую ошибку, которая, по сути, уничтожила весь подарок. Очень обидно! Дядя Миша».
Благодарственное письмо заканчивалось откровенным упреком, подразумевавшим необходимость реабилитации.
Примерно через месяц надежный курьер вновь появился в наших краях, и я сочла своим долгом исправить ошибку, отослав такую же сумму. Разумеется, дяде Мише как инвалиду все было привезено прямо домой.

И вот через какое-то время я получаю второе письмо от папиного брата. Он, похоже, расчувствовался и решил не ограничиваться обычными словами благодарности. Текст его письма звучал так: «Спасибо, все получил. Хотел бы сказать следующее: твой папа (мой брат) вкалывал на тяжелой работе заместителя директора продовольственного магазина. Работа эта была связана с немалыми нервами. Чтобы достойно содержать семью после многолетних мучительных поисков работы, он устроился в торговлю! Он вынужден был работать сначала простым продавцом, потом – заведующим отделом, и в итоге, постепенно вырос до заместителя директора магазина. И все это, чтобы обеспечивать вас: дочь, сына и жену – вашу маму. Торговля не была его призванием. Его натура очень далека от этого. Это – жертва ради всех вас. Он себя преодолевал и, скорее всего, поэтому заработал рак и умер. И вот теперь этими деньгами, отосланными его брату, то есть мне, вы стараетесь попросить у него прощения...»
Я задохнулась от возмущения и долго не могла прийти в себя. Фактически нас обвиняли в убийстве папы. Письмо выпало из моих рук на глазах у мамы, она подняла его и прочитала.
После долгой паузы мама измерила себе давление, выпила какие-то лекарства и начала говорить:
– У меня нет слов. Этиология рака не установлена и никому не известна. Зато дядя Миша точно знает, почему люди болеют и умирают. Как «мило»! Все мужчины в папиной семье имели разные должности, сферы деятельности и специальности, но все они умерли от рака желудка: твой папа, его отец, дед и даже его родной брат Илья. Кстати, дядя Миша тоже знает про семейную генетическую цепочку, о которой я только что тебе рассказала. Но почему-то предпочел о ней забыть. Что же получается? Все люди, которые работают не по призванию, умирают от рака, даже если они сами выбирают себе работу, руководствуясь самыми разными причинами?
– Мамочка, прошу тебя, успокойся! Прости дядю Мишу! Он, конечно, написал жуткое письмо. Оно и несправедливо, и жестоко, и неумно. Но мы обе понимаем, почему он это сделал. Ему показалось унизительным принимать деньги. А не принимать их – тоже трудно. Поэтому он решил...
– Поэтому он решил вместо «спасибо» оскорбить нас и обвинить в смерти своего брата?
– Я уверена, что он сам так не думает. Он прекрасно понимает, что мы тут ни при чем. Просто ему важно было изменить статус этих денег. Из финансовой помощи или подарка бедняку он попытался сделать финансовое погашение нашей «моральной задолженности» в его адрес. Творческий человек – наш дорогой дядя Миша, к тому же, очень самолюбивый, но, увы, невероятно слабый, чего я не ожидала.
– Я тоже никак не могла ждать от него такой выходки. Я его уважала, считала умным и порядочным человеком. Как он может меня обвинять в чем-то, словно я заставила папу что-то делать насильно? Дядя Миша наизусть знает историю нашей жизни, знает о нас практически все! Так как могла родиться в его голове такая чудовищная фраза, откуда?
– Мама, я же только что тебе все объяснила. Ты не согласна со мной?
– Я согласна. Но другие люди, принимающие помощь, как-то преодолевают злость в адрес тех, кто им помогает. А здесь просто агрессия какая-то вылезла. Я не собираюсь оправдываться и писать ему ответ.

У твоего отца не было серьезного образования из-за войны. Он был ранен, контужен, начал войну вообще на передовой, где остаться в живых-то мало кому удавалось, а ему повезло: его ранило, а не убило! Потом, после госпиталя, – снова фронт. Папа прошел всю Европу. Ну а после войны он женился, и у нас сразу появился сын, а потом – ты... Семью нужно было кормить, и речь о вузах и техникумах не шла.
Твой папа, между прочим, окончил школу с отличием и был очень способным. Но война не дала ему возможности получить специального образования. Время было упущено. Так уж сложилось. А без специальности и без должного образования – на что он мог претендовать?
Зато дипломы было у многих других! Но почему-то эти многие обладатели прекрасных «корочек» выбрали себе очень приземленные специальности водителей такси, завхозов, слесарей-автомехаников, и так далее! Пусть не все, но огромное количество людей поступало именно так.
Сколько таксистов с дипломами преподавателей и врачей курсировало по улицам СССР в разные годы расцвета советской власти! Даже представить себе невозможно. И даже кандидаты наук тоже нередко работали барменами, заведующими овощными базами, таксистами...

Почему же все эти люди выбирали возить пассажиров и размешивать коктейли, а не преподавать или лечить?! Почему? Пусть на этот вопрос ответит тот, кто определил платить 60 рублей в месяц повару, стоявшему у горячей плиты целый день! А как государство оценивало труд учителей и врачей?
Был даже такой анекдот: «Почему советские врачи чаще всего работают на полторы ставки? – Потому что на одну ставку им есть нечего, а на две ставки им есть некогда».

Были и такие проклятия: «Дай Бог тебе зятя-инженера!»
Это – фольклор, а значит, это, в данном случае, горькая правда жизни народа и социальная проблема. По крайне мере, твой отец не лез в коммунистическую партию, поскольку был приличным человеком.
– Мама, ты только что сказала, что не собираешься оправдываться перед дядей Мишей. А передо мной тем более не стоит! Я все понимаю. Или ты сама себе что-то доказываешь?

– Я никому ничего не доказываю. Но дядя Миша задел меня, обидел, незаслуженно обвинил в жутких вещах (и тебя, кстати, тоже). Он всколыхнул мои воспоминания о папе, о молодости, о войне, о многих испытаниях. Я невольно еще раз представила себе нашу прошлую жизнь и свою личную биографию, которая совпадает с судьбой многих моих подруг и папиных друзей, с биографиями наших соседей, родственников и знакомых. Так что позволь уж мне поговорить об этом! А с кем еще я могу говорить на эти темы? Кому еще интересна я, моя жизнь и мои переживания? Никому!
– Мамочка, ну что ты говоришь! Мне это интересно, тете Свете, моей дочери – твоей внучке, и многим людям вокруг.
Мама вытащила альбом с фотографиями и заплакала, листая его... А через несколько минут она продолжила воспоминания:
– Папа умер в 1979 году. Это был очередной расцвет великого обесценивания талантов, мозгов и душ. Все это смешали с грязью и уценили. Таковы были действия партии и правительства страны, из которой мы уехали. Это было время социального выживания, впрочем, таких времен в истории нашей бывшей родины можно вспомнить немало.

Сразу после войны, когда мы с папой только поженились, он находил работу ретушера. Тогда почти в каждой семье была потребность восстанавливать фотографии погибших или пропавших родственников. Поэтому папино умение ретушировать выручало нашу семью. А я печатала на машинке, зарабатывая сущие копейки.
Учиться мы не могли: нас некому было кормить, а я уже говорила тебе, что почти сразу забеременела сыном. Когда я родила, начались типичные будни кормящей матери с бессонными ночами, как у большинства.
Но заказы на ретуширование становились редкими: спрос на эти услуги с каждым днем угасал, и, в конце концов, папа оказался невостребованным. Он стал нервничать, не зная, как заработать.
Тут было не до поисков себя и своего предназначения. Грудной ребенок и молодая жена (она же – кормящая мать). По ночам орал, как резаный, твой брат, и мы с папой не спали, а утром отец твой шел искать себе хоть какую-то работу. Иначе не на что было купить еду, не говоря уже о большем.

Продолжение следует

Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии