Если задаться целью написать бруклинский вариант «Войны и мира», или «Блуждающих звезд», или «Тихого Дона», достаточно в течение одного года выходить на boardwalk и списывать с натуры все увиденное и услышанное там. Предвосхищая крайнее возмущение поклонников русской литературы, их заслуженные презрительные реплики и даже проклятия в адрес в равной мере самонадеянного и бездарного автора первой фразы настоящего изложения, скажу, что имел в виду лишь объем написанного, но ни в коей мере не его содержание или, упаси Боже, стиль.

После такого разъяснения повторю сказанное выше в более спокойной обстановке: за год на Брайтоне можно таки накарябать тысячи полторы печатных страниц, ибо материала для этого хватит с лихвой. Вопрос в том, кому в голову придет все это прочитать...
Истина, как это водится, всегда лежит посредине. Вниманию читателя предлагается небольшой срез бруклинской начинки, ложечка пенки из кипящего и бурлящего страстями котла, имя которому Brighton Beach.

Три взгляда

Бывает ли любовь с первого взгляда? Бесспорно, да. Доказано это тысячелетиями любовного опыта. А любовь с третьего взгляда? Сразу же возникает встречный вопрос: «А почему именно с третьего взгляда?» Для того чтобы объясниться по этому поводу, придется рассказать следующую коротенькую историю.

...Прогуливаюсь по раннему осеннему boardwalk’y. Обычный утренний пятикилометровый моцион. Пляжный сезон давно закончился, поэтому на дощатой набережной в такую рань совсем мало народу.
В тишине утра слышны звуки музыки. Вглядевшись, нахожу источник этих звуков – небольшой, но довольно голосистый транзистор. Принадлежит он маленькой, худенькой седоглавой старушонке. Бабулька стоит возле металлической оградки со стороны пляжа и бодро делает свои exercises.
Может, мое внимание этим первым взглядом и ограничилось, если бы, подойдя ближе, я не расслышал мелодию, под которую старательно трудилась спортивная бабушка. А мелодия оказалась той, от которой сердце мое вздрогнуло и забилось в ускоренном темпе:

Все перекаты, да перекаты –
послать бы их по адресу.
На это место уж нету карты
и мы плывем по абрису...

Сразу вспомнились туристские тропы, палатки, песни у костра, комары да водка...
Я внимательно глянул на занятую упражнениями женщину. Со второго взгляда она уже не казалась тщедушной старушкой – в ее теле чувствовалась упругость мышц тренированного человека; седые волосы вполне могли оказаться модно покрашенной прической; даже рост ее уже не выглядел катастрофически маленьким.

А если есть там на свете кто-то,
не надо долго мучиться.
Люблю тебя я до поворота,
а дальше – как получится...

продолжал тянуть свое транзистор. Я прошествовал мимо него и его владелицы, не отрывая от них все еще второго заинтересованного взгляда...
...Маршрут моей утренней прогулки пролегает от 5th West до пирса и обратно. Всю дорогу до пирса я находился под впечатлением от увиденного. Меня тронула эта верность, вероятно, достаточно прожившего и пережившего человека идеалам своей молодости. Я попытался представить энергичную даму в пору, когда песни эти звучали в другом интерьере.
На обратном пути я снова услышал музыку из того же голосистого транзистора и вскоре узнал песенку, которую он вещал на этот раз:

Ах, гостиница моя, ты гостиница,
на кровать присяду я – ты подвинешься,
занавесишься ресниц занавесками:
я на час тебе жених, ты невеста мне.
Я глянул в третий раз на закончившую свои упражнения и собравшуюся уходить моложавую женщину. Я видел озорные глаза, легкую, чуть лукавую улыбку, изящный поворот шеи... Ничего другого уже не замечал. Ведь именно с ней, с этой девушкой, мы карабкались на Чатыр-Даг в Крыму, крались болотами на Урале, варили кулеш в приюте на Домбае, купались в горячем гейзере на Камчатке... Не в эти ли озорные глаза я смотрел в полумраке двухместного номера туристической гостиницы в Карпатах? Как же это я сразу ее не узнал?!.
Надеюсь, теперь читателю стало понятно, почему любовь с третьего взгляда все-таки существует.

Cantare

Зрелые годы – это и плохо, и хорошо. Или в правильной последовательности – и хорошо, и плохо. Хорошо, что есть много интересного и веселого, чего можно вспомнить. Плохо, что твои воспоминания интересуют все меньше и меньше народу.

Очень часто, когда происходит какое-нибудь событие или случай, тотчас же в голову лезет аналог из прошлой жизни. Иногда это здорово надоедает тебе самому, что уж говорить об окружающих.

...Вспомнилось время (два с половиной десятка лет тому), когда автору в результате фантастического везения на крыльях перестройки удалось впервые в своей жизни попасть в зарубежную туристическую поездку. И не куда-нибудь, а за тридевять земель в сказочную страну с названием, которое в Союзе без соответствующей приставки и не произносилось: «Куба – любовь моя!»

О пребывании на Острове Свободы (весьма спорное определение, но вот Остров Сокровищ – один к одному) можно говорить часами, а можно написать оду в прозе (что автор уже сделал). Сейчас же вспомнился маленький эпизод.
В шикарном современном двухъярусном автобусе, единственном на нашем маршруте, кроме нашей группы, ехала такая же по численности из Литвы. Надо ли говорить, что прибалтийские братья чувствовали себя гораздо вольготней, чем наша зажатая тисками «облико морале», наполовину состоящая из колхозного крестьянства совковая прослойка.

Прибалты всю дорогу хлестали ром и пели свои не по-северному темпераментные песни. На частых остановках, которые делал наш чудо-автобус, они умудрялись станцевать свою «летку» под аккомпанемент акапельного пения.

Предводителем литовских «псов-рыцарей» был некий Ричард, хотя руководителем группы числилась милейшая Инга – женщина лет пятидесяти. Но и она с удовольствием подчинялась буйному самозванцу и веселилась наравне со своими подопечными.

На одной из остановок к жизнелюбивым литовцам подошли двое чернокожих ребятишек. Сначала они с интересом наблюдали за веселившимися пассажирами, а потом начали им подпевать. Ричард обратил на это внимание, подозвал к себе старшего (лет двенадцати) пацаненка, вынул из кармана долларовую бумажку и скомандовал:
– Cantare!
Парнишка как-то смущенно посмотрел на денежку (на Кубе тогда практически обходились без денег), кивнул младшему, и они запели.

Первой шла «Катюша» (группа-то была советской), которую ребята исполнили, практически не коверкая слова, чистыми детскими голосами. Антисоветчика Ричарда такой репертуар не устроил.
– Cantare italiano! – приказал «денежный мешок», благоразумно не отдавая пацанам заработанный доллар.
И тут дуэт затянул «Аве Мария», затем, не останавливаясь, «Санта Лючия», «Баркаролу», еще что-то...
Из автобуса вышли все туристы; даже гиды и водители удивленно слушали этот концерт.
Юным артистам горячо аплодировали, каждый старался сунуть им гостинец. Меня же вот что поразило: в детских глазенках светилась радость, когда их слушали, затаив дыхание, взрослые; когда они творили! И полученные гостинцы мало что прибавили к счастью быть признанными. Кстати: совершенно некстати рассеянный Ричард так и не отдал им обещанной денежки. А они этого и не заметили!

Лишь когда прозвучала команда «По местам!» и все ринулись в автобус, я придержал массовика-затейника и напомнил, что неплохо бы рассчитаться за концерт. Ричард одарил меня высокомерным взглядом, вынул из широких штанин «дубликатом бесценного груза» два бакса и выдал каждому из ребят его гонорар...

...Вот так всегда: хочешь рассказать одно, а заносит тебя совсем на другое – где Brighton Beach, где Куба, что между ними общего... Оказывается, есть. Разумеется, не между этими несовместными ни во времени, ни в пространстве объектами. Но в происходящих на них случаях.
Ранним летним утром на набережной Брайтона приличное количество марширующей публики. Не так их много, но достаточно часто встречаются велосипедисты. И уж совсем редко увидишь того, кто на велосипеде, да еще и поет. Но моего героя вы можете встретить почти каждое утро часиков в семь верхом на хорошем «велике» с укрепленной у руля полочкой, на которой возлегает транзистор, исполняющий роль оркестра сопровождения.

Сам герой – красивый лет сорока пяти итальянец: волнистые с легкой сединой волосы, светлые глаза, правильные черты лица, загорелая спортивная фигура. Что-то похожее в его возрасте представлял другой итальянец – Фрэнк Синатра. Мой Фрэнк (позвольте его так называть), как и Синатра, тоже любит петь. Первое мое знакомство с ним случилось на boardwalk’e.
В утренней тиши я услышал приятный голос, напевавший именно ту неаполитанскую мелодию, которую когда-то пели кубинские соловушки, но в сопровождении великолепного симфонического оркестра.

Звучание оркестра и голоса нарасталo по мере того, как ко мне приближался велосипедист. Наконец мы поравнялись, и я впервые увидел моего Фрэнка, распевающего Cantare под аккомпанемент звучащего из портативного магнитофона оркестра. Фрэнк заметил мое замешательство и величественно кивнул с высоты велосипедного седла. Такое же, как у меня, удивление и оторопь он вызывал у всех встречных, и всем им поющий маэстро отвешивал ободряющие кивки.
В то утро поющий итальянец еще трижды проезжал мимо меня и все три раза, не прекращая пение, он раскланивался так, как это делали и до него его знаменитые соотечественники.
Все лето длились импровизированные концерты моего Фрэнка на набережной. Заслышав издалека знакомые мелодии, все встречные останавливались и провожали аплодисментами велосипедиста. А он, мой скромный маэстро, с достоинством оперной звезды награждал каждого величественным кивком, продолжая при этом распевать во весь голос.
Может, в жизни Фрэнка, не добравшегося до сцены и мировой славы, это и был момент истины? Может, признательности случайных прохожих на boardwalk’e ему было достаточно для ощущения творческого счастья?
Нет, я далеко не уверен, кто более счастлив: поющий под открытым с безбрежной далью океана небом в сопровождении льющейся из транзистора музыки оркестра и под одобрительные аплодисменты утренних посетителей набережной велосипедист; или стоявший под сводами Ла Скала всемирно знаменитый Марио Ланца; или любимец Америки Синатра, вызывавший бурю восторга на Большой сцене Карнеги Холла; или опьяненные успехом у полусотни туристов мальчишки из предместья Плайя Хирон... Who knows?
Бесспорно: лучше жить богатым и здоровым, чем бедным и больным. А счастливым быть – еще лучше! Ведь истинное счастье – это субстанция, которую не заменить ни блеском, ни роскошью, ни даже славой. Счастливы те, кто обладает счастливым даром уметь быть счастливым. Сдается, мой Фрэнк именно из этого ряда.