КОНТУР

К 25-летию открытия Музея А. С. Пушкина в США

Надин Лиллиан Глинская

Основатель и директор Первого Американского Литературного Музея А. С. Пушкина в Нью-Йорке. Потомок княжеского рода Глинских. Пра...бабушка Елена Глинская была матерью царя Ивана Грозного, по указанию которого был обустроен Святогорский монастырь, где похоронен А. С. Пушкин.

Судьба

Мне дано так много:
Лунные печали,
Зыбкая дорога,
Ясная вначале,
Ропот океана,
Грозовые тучи,
Лепестки тумана
На песке колючем.
Мне дано так много:
Клятвы и потери,
Совершенство слога,
Испытанье в вере,
В странствиях ненужных
Судеб вереницы,
Падших звезд жемчужных
Грустные ресницы.
Мне дано так много:
Откровенье взгляда,
В изобильи рога
Сладкий привкус яда,
Пушкинские строки,
Нежность ливней синих,
И в стране далекой
Память о России...

– Женя, скажи, кто твой учитель?
– Вы, Виктор Аркадьевич. Вы и Александр Петрович Межиров, – ответил Урину Евгений Евтушенко на одном из литературных вечеров в Нью-Йорке.
18 лет назад в конце августа умер один из лучших поэтов послевоенного поколения – Виктор Урин (30 июня 1924, Харьков – 30 августа 2004, Нью-Йорк. Глава из книги, печатается в сокращении).

Впервые я увидела Виктора Урина в клубе писателей, которым руководили Евгений и Евгения – Е. Любин и Е. Диммер. В него я попала случайно, по предложению Марка Митника, так как он хотел показать мне писательско-поэтическую общественность Нью-Йорка. Состав этого клуба был разношерстный – профессиональных литераторов в нем почти не было. Мне это все было совершенно не интересно, и я сидела в уголке, разглядывая публику.

Евгений Любин невероятно долго читал какой-то свой странный, нудный рассказ, и только потом дали слово Митнику. Он коротко рассказал об открытии Музея А. С. Пушкина и представил меня как его директора. В то время Митник относился ко мне почти как к дочери, которой у него никогда не было, и даже с пафосом прочел мое стихотворение «Лучше Пушкина не скажешь...» Народ вежливо поаплодировал, многие разглядывали меня с неудовольствием.
А возле окна стоял и глядел на меня явно заинтересованным немигающим хищным взглядом невысокий худощавый старик с растрепанными седыми волосами и выразительным умным лицом библейского патриарха. Он резко выделялся на общем фоне. Одет он был вполне прилично и даже, я бы сказала, стильно – в добротную кожаную куртку и такие же добротные кожаные сапожки. Я обратила внимание на его искалеченную левую руку – и сердце мое пронзила острая жалость.
– Кто это? – тихо спросила я Митника.
– Да это один местный сумасшедший, зачем он Вам нужен, Дина? На обратной дороге я Вам о нем расскажу, если Вы интересуетесь, а то при людях неудобно.
В машине я повторила свой вопрос.
– Это Виктор Урин, – сказал Митник. – Когда-то он был хорошим поэтом, но здесь даром никому не нужен, поэтому, наверное, чокнулся на этой почве. Создал какую-то дурацкую организацию и, приехав к нам в Bronxhouse, требовал, чтоб его короновали, надев на голову шутовской колпак. Я его некоторое время терпел (все-таки фронтовик), а потом сказал:
– Вы, Виктор Аркадьевич, к нам в Bronxhouse больше не приходите.
И тут я вспомнила, что уже когда-то видела этого седого человека, а именно – на церемонии открытия Музея А. С. Пушкина в апреле 1997 года. Мне кажется, что нас даже кто-то тогда познакомил, если не ошибаюсь, это был корреспондент «Вечернего Нью-Йорка» Виктор Смольный.
– Урин. Виктор Аркадьевич, – с достоинством, хорошо поставленным артистическим голосом представился мне старик.
Вероятно, В. Урин хотел произвести впечатление своей звучной фамилией, но его имя ничего не пробудило в моей душе, так как я была далека от советской жизни и поэтому не поняла, что передо мной стоит известный поэт. Подскочил Митник, набычился и раздраженно сказал Урину:
– Я уже составил весь регламент, и у нас нет времени для Вашего выступления. И вообще, я не понимаю, зачем Вы сюда явились.
Таким образом, Митник не дал В. А. Урину ни выступить, ни сесть за праздничный стол. Позже я узнала, что эти два человека терпеть не могли друг друга. Это были две диаметрально противоположные личности, как Моцарт и Сальери, – гений и серая посредственность. В. А. Урин был образованным человеком с чуткой, ранимой, пламенной душой. До эмиграции он был членом Союза писателей СССР и московской довольно скандальной знаменитостью. Митник же о своем образовании отмалчивался, говорил по-русски, коверкая слова, да еще с очень сильным украинским акцентом. Однако хватки ему было не занимать, и поэтому он всегда чувствовал в себе большой внутренний потенциал, которому на «Радянський Украине» просто не дали возможности развернуться.
Таким образом, в день открытия музея при моем попустительстве М. Митник нанес по самолюбию Виктора Аркадьевича очередной незаслуженный удар. В то время я еще не понимала, что Митник вел себя по-хамски по отношению к тем людям, на фоне которых он выглядел невыигрышно. Не понимала я тогда и того, что Митник работал не во имя идеи и не ради Пушкина, а просто открыл для себя театр, в котором развлекался, играя первую роль, да еще и приобрел при этом небольшую «кормушку» – «...имеющий глаза, да не видит...»

Постепенно отношения между администрацией Музея А. С. Пушкина и «президентом» пушкинистов при Bronxhouse стали ухудшаться. Основные разногласия начались с того момента, когда М. Митник попытался всучить за $15 000 свой бесперспективный убыточный журнал вице-президенту Владимиру Орнышу-Полонскому, да еще при этом хотел остаться главным редактором, т. е. всем руководить. Когда затея не удалась, это вызвало у него глухое раздражение, и Митник начал науськивать на меня прилепившуюся к нему В. Цырульникову, жившую нелегально в США. Кто-то ей подсказал, что если она будет иметь бизнес (мой музей), то это поможет с иммиграционными делами. Ходили слухи, что Митник, «позаимствовав» несколько пустых официальных бланков из Bronxhouse, писал для нее письма в Еmigration, что она очень важная, нужная и просто необходимая персона для США. Говорили также, что при людях он начал называть ее «графиней Разумовской».
Раз в году пушкинское общество проводило поэтический конкурс. Минимальные деньги на премии выдавал русский отдел Bronxhouse, он же предоставлял бесплатное помещение для подведения итогов конкурса. Местные поэты присылали свои стихи, в основном далекие от совершенства. Распределение премий шло по принципу аукциона: кто больше пожертвует на пушкинское общество, тот в первую очередь и станет лауреатом. Впрочем, изредка удавалось пробиться и некоторым талантливым авторам.
Стихи лауреатов давно уже не публиковались в отчетах для прессы, так как Митник боялся, что над ними будут смеяться, особенно в России и Израиле, которые изобилуют множеством литературных талантов. О качестве стихотворений, отобранных митниковским жюри, по существу сказал известный сценарист, поэт и писатель Г. С. Вогман (Израиль): «...Но прочел присланные вами стихи лауреатов – и мне стало тоскливо. А по поводу стихотворения “Победительницы”, которое вообще не является таковым, просто нечего сказать. Из кого состояло жюри? Впрочем, черт с ними...
Здоровья вам и счастья во всем! Привет мужу и сыну – верному соратнику в делах.
Ваш Георгий Вогман»
Основной массе участников конкурса выдавали плохонькие самодельные поощрительные грамоты. В зале собиралось довольно много народу, большую часть привозила Е. Лебедева из клуба КЛК, человек 30–40, остальные места были заняты друзьями и родственниками лауреатов и участников конкурса. Однажды в состав жюри был приглашен поэт Евгений Евтушенко. За участие в жюри ему заплатил Bronxhouse.
Пользуясь случаем, я хотела познакомиться, и заодно показать Евгению Евтушенко свое последнее стихотворение. Митник, который тогда уже относился ко мне довольно злобно, сказал, что стихотворение мое очень плохое, и Евгений Александрович не сможет его прочитать.
Стихотворение это было впоследствии опубликовано не только А. Б. Половцем в альманахе «Панорама» (Лос-Анджелес), но и многими газетами России, включая «Пушкинский Край». Вот оно:

К ДВУХСОТЛЕТЬЮ А. С. ПУШКИНА

По голубому небосклону
Летит, искриста и горда,
В пыли космической зеленой
Порфироносная звезда.

Как неизбежность роковая,
Она летит из пустоты,
Блестящим шлейфом задевая
За колокольни и кресты.

Со всех сторон земного шара
Под гул восторженной молвы
На двухсотлетье юбиляра
Несут свои дары волхвы.

Звезда мистическою силой
Насквозь пронзает облака
И здесь, над Пушкинской могилой,
Вдруг застывает на века...

Незадолго до подведения итогов конкурса Митник неожиданно пригласил нас к себе домой. Мы сидели у него в гостях в Форт Ли, и вдруг он заявил:
– Надин, наши дамы возмущаются, что Вы слишком экстравагантно одеваетесь, и говорят, что Вы хотите захватить мое место. Должность президента у нас не выборная, я здесь как царь, и революции устраивать не позволю, поэтому с завтрашнего дня я передаю музей Валентине Цырульниковой, а в музеи России официально сообщу, что наш президиум постановил Вас уволить, и на этом мы с Вами расстанемся. И Вы больше можете к нам не приходить, и на конкурс к нам тоже не приходите.
«Пепел Клааса» стучал в мое сердце. Митника многие опасались, зная его скандальный и подлый характер. Он был мне неровня, и делить с ним мне было нечего. «Президентствo» его мне было совершенно не нужно, но отдавать мною созданный Музей А. С. Пушкина я не собиралась. Мгновенно сосредоточившись и вспомнив советы отца и бабушки, я деликатно сумела предотвратить наш разрыв – был заключен мир. Митник так растрогался, что даже вышел нас проводить, несмотря на плохую погоду. Прощаясь, он приобнял меня за плечи, а Владимиру крепко пожал руку. В душе моей кипели негодование и досада на себя самое за то, что из добрых побуждений ввязавшись в это дело, я не только потратила массу средств и усилий, но и поставила себя на один уровень с людьми недостойными.

Из текста непонятно, кого именно «нас» пригласил домой Митник, кто такой Владимир. Можно предположить, что это Полонский (выше он указан как Орныш-Полонский, лучше одинаково указывать, чтобы не предполагалось, что это разные люди). Хорошо бы написать так (если это возможно решить с автором):
Незадолго до подведения итогов конкурса Митник неожиданно пригласил нас с... к себе домой.
или: ...нас (меня и ...)...

Заседание жюри конкурса проходило на квартире Митника, куда В. Полонский и привез Е. А. Евтушенко. Консультацию с Александром Петровичем Межировым, который в то время уже был сильно болен, но тоже считался членом жюри, изобразили по телефону. Митник назначил Владимира ответственным секретарем жюри, поэтому я знала имена лауреатов и имела перед глазами тексты выигравших стихотворений задолго до оглашения результатов.
В день вручения премий мы все собрались в Bronxhouse. М. Митник главенствовал за большим столом на сцене, а по обе стороны от него сидели Евгений Александрович и я. Объявили результаты конкурса, и публика поприветствовала лауреатов. Потом Евгений Евтушенко под аплодисменты зала начал читать свои стихи.
И в это время сквозь растворенную дверь упругой походкой старого, умудренного опытом тигра величественно прошествовал к сцене Виктор Урин, обвешанный музыкальной аппаратурой. Виктор Аркадьевич всегда был «человеком пиара», любил производить ошеломляющее впечатление и ценил славу, какой бы она ни была. Митник втянул голову в плечи. Урин нежно, по-дружески облобызался с Евтушенко и попросил разрешения выступить. Разумеется, Евгений Александрович не мог отказать в просьбе своему наставнику. Виктор Аркадьевич включил музыкальное сопровождение и начал читать. Откуда в его весьма тщедушном теле мог взяться такой громогласный, рокочущий, хорошо поставленный канторский голос? С первых слов в зале воцарилась полная тишина, даже стулья перестали скрипеть. А со сцены, плывя над головами и растворяясь в звенящем воздухе, как звуки набата, звучали проникновенные строки:

МИСТИЧЕСКАЯ БАЛЛАДА

О чудных мгновениях любви

В 1879-м году похоронная процессия Анны Керн повстречалась с памятником Пушкина, который ввозили в Москву через Тверские ворота.

Один из самых дивных дней России
Похож был на мистический озноб –
Скульптуру Пушкина в Москву ввозили,
И в тот же час – навстречу – чей-то гроб.

И мертвенно, из каменной дремоты,
От содрогания впадая в крен,
Увидев гроб, промолвил Пушкин:
«Кто ты?»
И донеслось в ответ:

«Я – Анна Керн,
Я – тайна из твоих стихов и писем...»
И Пушкин вскрикнул:
«Прелесть! Божество!
Мне кажется, я до сих пор зависим
От жаркого дыханья твоего...»

О, гармоничность тел, и душ, и сердца!
Вы не умрете, если так близки,
Под шепоты пленительного секса
Признанье: «Умираю от тоски...»

И Анна молвила у постамента:
«Столетье за столетьем – не предел,
Прости меня за то, что постарела,
Но, слава Богу, ты – помолодел».

Пусть миру до бессмертья мало дела,
Но как бы ни был тлением пленен,
Да будет Пушкин,
Вечно молодея,
Для всех земель, религий и племен.

Да будет Пушкин наш
На перевалах
В хребтах веков у каждого костра,
Как пятиконтинентный запевала
Всемирных песен Братства и Добра!

Отпетая родней религиозной,
Оплаканная искрами дождя,
Простилась Анна с пушкинскою бронзой,
Из жизни Пушкина не уходя.

И продолжались чудные мгновенья,
И плыли сквозь народные мечты
ОНА –
Как мимолетное виденье,
И ОН –
Как гений чистой красоты.

И вечно будут выситься из гроба,
Из бронзы – тот мистический модерн,
Где, как Любовь, они бессмертны оба:
Бог Пушкин и Богиня Анна Керн.

Ошеломленная, я встала с места. В зале творилось что-то невообразимое. У многих людей текли слезы. Митник с каменным лицом смотрел в сторону. Последняя пассия Виктора Аркадьевича – Ирина Лазарева – бросилась обнимать Урина, всхлипывая и приговаривая:
– Витенька, Витенька, любимый мой Витенька!
А на сцене стоял, кланяясь публике, настоящий Мастер, и седые кудри, как нимб, обрамляли его лицо.
Обойдя стороной растерявшегося Евтушенко, который исподволь рассматривал мой белоснежный страусовый жакет и длинные ноги в черных замшевых сапогах выше колен, я подошла прямо к Урину и на весь зал сказала:
– Виктор Аркадьевич, Вы – гениальный поэт!
И бурные овации зала подтвердили правоту моих слов.
Урин молча потянул меня за рукав в глубь сцены – в сторону от людей.
– Как я ждал этого момента, деточка, если бы Вы знали, как Вы мне нужны, мне Вас послал сам Бог...
Ирина Лазарева вклинилась между нами и стала зазывать Урина к себе домой на свежий горячий борщ с пампушками. Поэт, величественно наклонив голову, отвечал:
– Позже Иринушка, позже, борщ от меня не убежит, – и пошел с нами к выходу.
Вернувшись ночью из ресторана, где звучали многочисленные тосты за талант и здоровье Виктора Урина, за процветание юного Музея А. С. Пушкина в США и за нашу крепкую дружбу, я, не откладывая дела в долгий ящик, этой же ночью написала отчет о подведении итогов последнего поэтического конкурса общества пушкинистов. В нем я указала имена лауреатов и привела полностью текст стихотворения, которое получило первую премию. Восторженно написала также о замечательном выступлении В. А. Урина и о впечатлении, произведенном чтением его «Мистической баллады» на публику. И отослала по факсу этот отчет в большинство русскоязычных газет Нью-Йорка и в Россию. Перезвонили из «Санкт-Петербургских Ведомостей» и спросили: «Неужели это стихотворение получило первую премию? – Неудобно публиковать». Через несколько дней мой отчет появился в большинстве газет, а в старейшей газете русской иммиграции «Новое Русское Слово» даже напечатали полностью «Мистическую балладу» В. Урина.

В конце недели «президиум политбюро» пушкинского общества при Bronxhouse прислал мне повестку явиться на разборку, чтобы они могли лично осудить мою экстравагантную манеру одеваться и ужасно недостойное поведение. Наверное, в 37-м году меня по их доносу тут же без промедления уволокли бы в застенки НКВД. Но бывшие стукачи забыли, что мы уже давно покинули советский Мицраим (Египет) и живем в свободной стране. Мой сын Ричард очень веселился, прочитав факс. Подписан этот опус был В. Цырульниковой, но за «литературным стилем» явно проглядывали уши взбешенного Митника. Все отношения с обществом Митника мною были прерваны. После закрытия Академии им. Петра Великого Музей А. С. Пушкина переехал в новое помещение. Митник и его приспешники писали на меня кляузы во все инстанции и даже в Россию, а в феврале 99-го в газете «НРС» ими был опубликован «Указ» о закрытии Музея А. С. Пушкина, к которому они уже давно не имели никакого отношения. Наш музей жил своей радостной замечательной жизнью, установил дружеские связи с многочисленными Пушкинскими музеями России и приобрел много новых друзей – актеров, поэтов, художников, литераторов, музыкантов. В гостях у нас побывали многие знаменитости мирового масштаба. Появились новые замечательные экспонаты, некоторые были привезены из России в виде подарков.

Поэт В. Урин стал истинным другом музея и принимал самое активное участие во всех наших мероприятиях. В трудных жизненных ситуациях он всегда помогал музейной администрации своими ценными мудрыми советами и под разными псевдонимами регулярно публиковал в «НРС» статьи в защиту молодого Музея А. С. Пушкина в Нью-Йорке.

Виктор Аркадьевич очень подружился с В. Орнышем-Полонским и с моим мужем Ростиславом. Когда мы приезжали к Урину в гости в его бруклинскую одинокую холостяцкую квартиру, поэт, вздыхая, иногда говорил: «Если бы вы знали, ребята, как мне необходимы деньги! Тысяч 150 помогли бы мне решить все мои литературные проблемы!» К сожалению, в то время ни у кого из нас не было таких денег. Частенько ему названивал Митник, уговаривая поэта перейти на свою сторону, и однажды мы случайно оказались свидетелями такого разговора. Урин с горечью сказал Митнику: «Очень вы меня оскорбляли и очень долго обижали, Марк Израйлевич. Больше сюда не звоните». И повесил трубку.

Виктор Аркадьевич был добрым, нежным и очень ранимым человеком. Говорят, что в Москве, получая гонорары за свои книги стихов, поэт тратил деньги, не считая, и всегда помогал друзьям в беде или в нужде. Оказавшись в эмиграции, он потерял своего основного читателя, но никогда не жаловался на свою жизнь, а всегда говорил, что он совершенно здоров, счастлив и будет жить до 100 лет. Когда поэта хотели оскорбить или унизить, он защищался и нападал первым. Урин был человеком благородным, никогда не выставлял напоказ свою боль и тщательно прятал раны, нанесенные в его горящее сердце жестокими недостойными людьми. Русской культуре и поэзии А. С. Пушкина Виктор Аркадьевич остался верен до конца.

Редактор журнала «Большой Вашингтон» Сергей Кузнецов, вернувшись из Москвы, спросил:
– Надин, Вы не знаете, куда делся Виктор Аркадьевич Урин? Я звоню, а его телефон не отвечает.
Я сказала:
– Сережа, Виктор Аркадьевич умер.
– Как умер? Он же говорил всем, что будет жить до 100 лет!
Я ответила:
– Наверное, Богу Виктор Аркадьевич теперь нужнее там, чем здесь у нас, на Земле...

...Человек не властен над Духом своим, чтобы удержать его. И нет власти у человека над днем смерти своей... (Экклезиаст/Мегилат Коэлет Шломо)

Подготовил и собрал материал для публикации
Владимир Орныш-Полонский.