Советский уголовный триптих
(Ф. Достоевский ни при чем)

Хочешь жить – умей вертеться.
Народная мудрость

1. Потомок Александра Корейко

Зиновий Ефремович Ройтер был из числа тех клиентов, кто в очереди не засиживался. Внешностью этот пятидесятилетний господин-товарищ напоминал Юлиуса, которого читатель, конечно, запомнил: тот же профессорский лик, те же роговые очки, «золотая рота» зубов. К этому следует добавить элегантную европейскую с базы Облпотребсоюза одежду и полную раскрепощенность в манерах.

Ройтер служил мелким клерком в управлении снабжения и сбыта Совнархоза, но это никого не вводило в заблуждение. Среди еврейской прослойки населения города (а она в то время насчитывала тысяч сорок дальних родственников царей Давида и Соломона) он был знаменит как человек, который все может.

Поступление в институты, получение квартир, размеры сроков за экономические преступления (иные за евреями не числились) и многие другие животрепещущие вопросы по жизненным показаниям, говоря юридическим языком, являлись прерогативой Зямы, то есть, простите за оговорку, Зиновия Ефремовича.
Зиновий ибн Ефремович шейх Ройтер напоминал перенесенного машиной времени лет на тридцать вперед Александра Ивановича Корейко со сменой имиджа и национальности, но с неизменными миллионами, нажитыми, как и во времена НЭПа, незаконным путем.
В отличие от своего литературного прототипа, Зяма уже не хотел довольствоваться лишь созерцанием содержимого чемоданчика, но желал жить широко и свободно – конечно, не в понимании акул капитализма с их дворцами, виллами и яхтами, но хотя бы в совковых пределах.
Ах, если бы фильм «Семнадцать мгновений весны» вышел лет на пятнадцать раньше, и Зяма смог воспользоваться печальным опытом профессора Плейшнера, которому воздух свободы вскружил голову и заставил потерять бдительность! Многое бы случилось по-другому...
Тогда он не стал бы очаровываться теплыми ветрами оттепели шестидесятых и не нарушил бы святую заповедь советских подпольных миллионеров: «Не высовывайся!» Увы, История не терпит сослагательного наклонения. Зяма таки высунулся. Во-первых, он поставил на поток решение интимных вопросов, связанных с советскими и правоохранительными органами. Этого не следовало ни в коем случае делать – ручная работа всегда ценится выше машинного производства. Во-вторых, он начал сорить деньгами. Читатель понимает, что это не прибавило работы дворникам, но, в конечном итоге, принесло множество обременительных забот самому Зяме.

Симка был свидетелем сценки в ресторане. Ройтер в кругу семьи и друзей отмечал какое-то рядовое в череде других событий торжество. Разгоряченный армянским коньяком, Зяма то и дело пускался в пляс, заказывая оркестру отечественные шлягеры первой половины шестидесятых годов. По наивной забывчивости заказчик популярных мелодий вместо рублей и в лучшем случае трешек (тогдашней платы оркестру за танец) всовывал в руку играющему в оркестре слепому скрипачу двадцатипятирублевки, достоинство которых божий человек оценивал на ощупь…

Разумеется, такая рассеянность не могла пройти мимо внимания органов. Если прибавить к этому нездоровый интерес Зямы к ювелирторгу и мехам… Попался Ройтер на сущем пустяке: состав с остродефицитными стальными трубами для строек Совнархоза случайно обнаружили где-то в Средней Азии. Каким ветром его туда занесло, было неясно, но было ясно, что этим воздушным потоком управлял Зяма. Зиновий Ефремович справедливо, хоть и несколько наивно полагал, что у него все «схвачено», однако схватили и тех, кого до этого «схватил» Зяма…
Решающая схватка с Фемидой для Зиновия Ройтера, которого Бог миловал в суровое сталинское время, закончилась многолетним сроком отсидки…

2. Львиная доля

Подъем
Пожалуй, самой колоритной фигурой в очереди был городская знаменитость и народный любимец Лева Грутман, а правильнее сказать, Лев Савельевич. Был Лев не бог знает какой шишкой – всего-то начальником СМУ крупнопанельного домостроения, сокращенно СМУ-КПД. Да простится автору умышленный каламбур, но СМУ-КПД работало действительно с высоким кпд, и виновником тому был Грутман.
Провозглашенная Никитой Хрущевым программа массового строительства дешевого жилья, впоследствии обидно названного «хрущобами», а тогда, в начале шестидесятых, спасавшего тысячи и тысячи людей от прозябания в бараках, мазанках, а то и в землянках, имела в лице Левы Грутмана одного из лучших своих последователей.
Создав одно из первых на Украине специализированное строительное подразделение практически на голом месте, он в течение пяти лет превратил его в мощный домостроительный комбинат. На плодородных землях пригородного села Вишенка вырос новый микрорайон с одноименным названием, где вскоре проживала почти половина городского населения.

Лева был на редкость самодостаточным человеком: его любили все – от подсобного рабочего до первого секретаря обкома, он был нужен и полезен всем в том же диапазоне. Лев самоотверженно трудился на благо отчизны, ни на секунду не забывая о своих собственных интересах, получая с пользой для общественного блага свою львиную долю.
Личное жизненное кредо Грутман выражал словами: «Можешь сделать доброе дело своему врагу – сделай!» Утверждение спорное, имеющее своих сторонников и противников.

Может, поэтому и создавалось впечатление, что у Льва Самойловича не было врагов, впечатление, конечно же, обманчивое, ибо известно, что добрые дела зачастую не остаются безнаказанными… Впрочем, в то время, о котором идет речь, карьера Грутмана росла, как на дрожжах: Лева получал правительственные награды, стал тогда одним из немногих «Заслуженных строителей СССР», был в полном (даже интимном) доверии у всего партийно-советского истеблишмента.

В 1966 году Лева совершил очередной революционный скачок в своей карьере. В том году случилось страшное землетрясение в Ташкенте, и вся страна ринулась поднимать из руин столицу братской республики. Лева вызвался добровольцем на передовую фронта борьбы со стихией.
Этот его шаг отнюдь не был альтруистическим (читатель не забыл тезис, что, размышляя о Родине, Лева помнил о себе). Дело в том, что в глубине партийного этноса давно зрело, подогреваемое добрыми личными делами и заслугами Левы, решение о присвоении Грутману Л. С. звания Героя социалистического труда. Не хватало какой-нибудь жирной точки для осуществления этой задумки, и Ташкент стал именно таковой.
Руководимый Грутманом строительный поезд стал лучшим на гигантской стройке, принося славу братской Украине и ее министру строительства, который сам курировал объекты.
Документы с представлением Грутмана к званию Героя соцтруда были срочно отправлены в Киев, и от верных людей в правительстве стало известно, что присвоение его, этого звания, – вопрос решенный.
Здесь Лев Грутман, как сапер, совершает единственную, но роковую ошибку. Полагая, что дело сделано, Лева, которому к тому времени уже основательно надоела жизнь в палатке под палящими лучами среднеазиатского солнца, приступил к реализации плана отступления, составленного проницательным евреем еще до начала наступления. В один из своих приездов домой на побывку Лев слег в обкомовскую больницу, где врачи констатировали у довольно прилично выглядевшего больного такое количество опасных для жизни недугов, что возврат в хлебный город Ташкент при всем неудержимом стремлении пациента достроить восточную столицу был никак не возможен.

Спуск
Лева стал жертвой своего умения хорошо трудиться. У осиротевшего после исчезновения Грутмана, бывшего его правой рукой, министра-куратора хватило ума, чтобы разгадать коварный план. Хватило ему злости и влияния, чтобы раскрутить маховичок Левиной карьеры в обратную сторону. В ЦК и Совмин «покатила телега» на дезертира и саботажника, срывающего выполнение грандиозных планов и заодно подрывающего устои государства.

Все «друзья и соратники» в эшелонах власти в лучшем случае отвернулись, а в иных – бросились топить попавшего под «колесо истории» недавнего фаворита. Леву лишили всех званий, изгнали из номенклатуры. Оскорбленный всем происходящим, Грутман не стал дожидаться партийной экзекуции и положил свой партбилет на стол допрашивавшей его парткомиссии…

Следующий ход был за взбешенной его поступком властью – на Грутмана было заведено уголовное дело по поводу взяточничества при распределении жилья. Здесь надо оговориться. Через Левины руки проходило все жилье, которое получали строители. Лев Савельевич был отцом родным для своих рабочих – все они получали жилье, которое он выбивал для них правдами и неправдами. Для всех других же получение жилья было связано с процедурой расставания с наличными, что, однако, никого не огорчало – игра всегда стоила свеч.
От этого чудотворного и щедрого источника подпитывалась и вся сов-компартийная верхушка. Поэтому, заводя дело на Грутмана, они имели отчетливое представление о предмете исследования. Увы, следствие ожидало разочарование: никто из «доноров» не дал показания, и дело пришлось закрыть… Низложенный системой бывший «столп» этой же системы Лев Грутман тут же засобирался в Израиль.

«Липовое» кредо
…Провожать отъезжающего на историческую родину патриарха градостроения собрались почти все трудящиеся отрасли и уж все без исключения 700 человек крупнопанельных домостроителей. Что строители люди небедные, стало ясно, когда всю станционную площадь заполонили «Жигуленки» и «Волги», принадлежавшие на правах личной собственности монтажникам, сварщикам, каменщикам, крановщикам, зарабатывавшим хлеб насущный упорным трудом, а также подворовывавшим материалы кладовщикам и линейным ИТР. Служебных машин было совсем мало: номенклатурные коллеги Грутмана побоялись светиться на проводах опального «заслуженного строителя».
Во время движения этого гигантского кортежа машин, сопровождавшего грузовики, перевозившие Левины вещи, городские улицы сотрясал вой сотен автомобильных сирен. На перроне возник стихийный митинг, и, хоть в толпе шныряли агенты вездесущего КГБ, работяги славили своего «батьку» и распивали бутылочную продукцию за его здоровье и благополучный вояж.
«Возникшим» по поводу большого количества пассажирского груза проводнику и бригадиру поезда тут же, походя, натруженные руки арматурщиков отмерили несколько увесистых оплеух, и «консенсус» был достигнут.

Поезд тронулся в сторону Жмеринки, и в ту же сторону, только по ведущей к станции автодороге, ринулся кортеж машин. К радостному удивлению растроганного до слез Левы, на Жмеринском перроне его ждали те же лица. Тосты и речи повторились, а вначале поколоченная, затем на перегоне до следующей станции щедро одаренная Грутманом поездная бригада взирала на происходящее с полным одобрением, подтверждая расхожий постулат Фридриха Энгельса: «Бытие (или битие?) определяет сознание!»

...Лева довольно быстро адаптировался в Израиле, даже работал руководителем строительного департамента в городском муниципалитете. На родине, дома, не был ни разу за 25 лет: видно, обида за причиненные ему унижения и оскорбления оказалась глубже, чем «всенародная» любовь.
Что же касается кредо Грутмана – «Можешь сделать доброе дело врагу своему – сделай!», то сейчас (в условиях, когда добра, бывает, не дождаться не то что от врагов, а даже от самых близких людей) сентенция благородного Льва, слегка отдающая «толстовщиной», выглядит, увы, cпорной...