Дверь открыл старик, похожий на императора Александра III.
– Какой еще революции?
– Той, что сейчас происходит здесь, в Петрограде! Вот мандат на экспроприацию ценностей.
Старик не успел прочитать и двух слов на протянутой ему под нос бумажке, как был отодвинут, и четверо экспроприаторов прошли внутрь. Было полное впечатление, что они знают, куда идти. Ну, а зачем они пришли, было ясно с первых слов.
– Ключи – это единственное и последнее, о чем его спросили.
Санкт-Петербург, 14 января 1769 года
Кабинет Екатерины Второй, Великой
Императрица, рассматривая новую, еще пахнущую краской купюру, с явным недовольством обратилась к графу Орлову:
– Кто это нарисовал, Гриша?
– Мой личный художник, матушка.
– Отруби ему руки по локти!
– За что, Государыня?
– Я здесь уродливая!
– Катя, ну это же только ассигнация в сто рублей.
– Самая крупная в моем государстве?!
– Да, мы планируем 25, 50 и эту сотню.
– И эта уродина будет гулять по всей Европе?! Я это не утверждаю! Придумайте получше; и меня нарисуйте, как в жизни. Даже лучше!
– Катя, ты самая красивая женщина в мире!
– Ты всегда был умелым льстецом, Григорий Григорьевич.
– Ну, Матушка.
– Так! Переделать!
– А с этой что?
– Их сколько? – Екатерина была явно не в духе.
– В одном-единственном экземпляре.
– Спрячьте на память, но чтобы никто не видел!
– Я положу ее в банк, что мы строим на Садовой, по типу английского.
– Помню, помню: мой покойный муженек носился с этой идеей.
– Теперь я знаю, как его назвать: «Государственный ассигнационный банк».
Петроград, 25 октября 1917 года, 0:10 ночи
Государственный банк
– Ром, что берем? – обратился к командиру один из солдат.
– Все, что сможем унести. Главное, чтобы мешков хватило!
– А если это не деньги?
– А что?!
– Плоская коробка какая-то с буквой Е.
– Дай сюда.
Ром, как называли молодого человека «сослуживцы», взял в руки футляр с золотой буквой Е на крышке.
– Это не коробка. Это ларец с вензелем Екатерины Второй. Берем, потом откроем. Всё, пора ехать в Смольный, – сказал он громко и подмигнул кому-то незримому.
– Молодые люди, вы расписку оставить не забудьте, – засуетился банковский смотритель.
– Ах да! – Ром вынул из внутреннего кармана ручку с золотым пером, и на клочке бумаги написал: «Ценности конфискованы. Романов Н. А.»
В 1:25, ровно через 20 минут, как пролетка скрылась за ближайшим углом, к банку подъехал грузовик с моряками гвардейского флотского экипажа во главе с совсем молоденьким парнишкой. Молодой человек был в кожаном френче, слегка великоватом даже на его не хилой фигуре, с маузером через плечо и в фуражке с красной полоской. По всему было видно, что именно он командует отрядом. Командир сразу приказал оцепить здание банка и во главе еще трех человек направился внутрь.
Смотритель, открывший двери, уже привычно спросил:
– Ваш мандат, молодые люди?
Парнишка в кожанке не без удивления, но с большой помпой достал из правого кармана листок. Служитель внимательно и долго читал предъявленную ему бумагу, на которой было написано: «Уполномоченному Ульянову В. И. занять госбанк и изъять все денежные средства и ценности, находящиеся в сейфах. Предреввоенсовета Троцкий». Старик невесело вздохнул и вернул бумагу уполномоченному вместе с распиской, полученной им несколько минут назад.
– ...конфискованы. Романов Н. А. Это кто?
– Я полагаю, Николай Александрович?!
– Опишите его.
– Среднего роста, крепкий, в военном френче, с модной бородкой.
– С бородкой?
– Да. Вот очень похож на госу... и служащий показал на портрет императора, висевший над его головой.
– Опоздали мы, Ульян, – подытожил ближайший к командиру матрос. – Не сносить нам головы.
Петроград, 25 октября 1917 года, 3:45 утра
Пролетка заехала на постоялый двор на окраине города. Жулики, а теперь уже было ясно, что это банда грабителей, расселись за большим столом во дворе и стали подсчитывать добычу. По громадному количеству денег было понятно, что времени понадобится на это немало. Их предводитель Ром подошел к маленькому зеркалу, висевшему над ручным умывальником, и стал медленно снимать бороду и усы, из-под которых появилось красивое и в то же время мужественное лицо молодого человека с умными и хитрыми глазами...
Первая мировая застала юного выпускника Государственного театрального училища Санкт-Петербурга в Москве, где он жил на съемной квартире и искал работу в одном из местных театров. Но его московская актерская карьера закончилась, так и не начавшись. Всеобщая мобилизация не обошла молодого человека стороной, и рядовой Николай Романов, полный тезка «Державного вождя российской армии и флота», был в составе 2-й армии направлен на фронт. И в первый же день ранен, попав под артиллерийский обстрел. Легкое ранение в плечо уложило его на больничную койку рядом с уже не молодым, но очень крепким с виду мужчиной в звании прапорщика, по фамилии Плеханов!
Хан, так он сказал себя называть, был бывший анархист со стажем, примкнувший к большевикам. В армию пошел добровольцем, и по заданию партии вел агитационную работу в войсках против войны и царизма. Хан долго смеялся, узнав имя и фамилию Рома. Кстати, это Хан посоветовал Николаю взять эту кличку. Он вел с Ромом долгие беседы о революции, об анархии и жизни вообще.
Когда-то Хан закончил Императорский Московский Университет, философский факультет. Был знаком с самим князем Кропоткиным. А к большевикам примкнул потому, что понимал перспективу завоевания ими власти через два-три года. Хан был по натуре карьерист, а в душе разбойник. Он постепенно подводил Рома к мысли о дезертирстве, побеге и возвращении в Питер, где под прикрытием членства в партии большевиков, занимаясь революционной деятельностью, сколотить банду и проворачивать лихие дела. Ром, в свою очередь, за этими разговорами открыл в себе жилку авантюриста. Его артистическая натура ринулась навстречу этим очень опасным (и на первый, и на второй взгляд) приключениям. Будучи еще очень молодым человеком, Ром тогда не понимал, что голосом Хана с ним говорила сама судьба...
Банда Рома, которой фактически руководил Хан, уже два года работала по-крупному. Рядовые члены банды Хана в лицо не знали и получали все распоряжения только от Рома. Они грабили ювелирные магазины и музеи, не размениваясь по мелочам. Хан прекрасно соединил роль члена ЦК большевистской партии, куда к тому времени выбился, и руководителя банды. В то утро он имел на руках план восстания, время начала и копии бланков мандатов. Он встретился с Ромом, передал ему дерзкий, но выполнимый, как мы уже знаем, план, который в случае успеха давал возможность распустить банду и завязать. По самым скромным предположениям, там должно было хватить всем и на всю оставшуюся жизнь. Ром с подручными великолепно и вовремя справились, теперь нужно было затаиться и при первой возможности уйти за границу. На тот момент многие представители интеллигенции, дворянства и просто богатые люди уже перебрались во Францию и Швейцарию. Целью Хана была Финляндия, входившая тогда еще в состав Российской империи, но даже он не мог знать, что Ленин под Новый год подарит независимость Финляндии, и там можно будет неплохо жить аж до следующей Мировой войны...
– Что делать со шкатулкой, Ром? – обратился к своему предводителю самый пожилой из сидящих за столом.
Ром взял в руки футляр, покрутил, погладил:
– Работа старинная, дорогая, ломать жалко.
Он повернул голову в сторону сеновала:
– Заклепка, это по твоей части.
Из глубины двора показался человек с круглым плоским лицом и необыкновенно быстрым шагом подошел к столу. Он взял шкатулку в руки, зачем-то понюхал замок. Затем он раскрыл пиджак. К внутреннему карману непомерно большой английской булавкой был пристегнут набор отмычек. Заклепка с полувзгляда выбрал нужный инструмент, через минуту ларец был отперт, и на свет появилась «Катенька».
– Всего сотня? Я думал, там миллион.
– А ты меньше думай, чаще спи. – Ром взял купюру в руки, поднес к керосинке, посмотрел на свет. – Это не деньги. Это просто странная красивая картинка. Оставлю себе на память о сегодняшней делюге, если благородное общество не против.
Возражений не последовало, и он положил «Катеньку» в карман, а шкатулку отдал маленькой девочке, игравшей неподалеку.
– Как зовут тебя, малышка? – спросил Ром.
– Катенька.
– Так это твоя коробочка?
– Моя, – с невозмутимым видом ответила девочка и тут же наполнила шкатулку какими-то стекляшками.
– Эй, братва! Пора сваливать! – Ром направился к пролетке.
– Как бы под раздачу не попасть! Что-то мне подсказывает, что эта ночь похуже Варфоломеевской будет; и так скоро не кончится.
Петроград, 25 октября 1917 года, 5:15 утра
Кабинет Троцкого
– ...Романов Н. А. И ты его упустил?! – Троцкий сидел за столом, рядом стоял его заместитель, а напротив Ульян по стойке «смирно».
– Конвой, увести и расстрелять! – сказал Троцкий, как-то мягко для такого приказа.
Вошли солдаты с красными повязками на папахах и увели Ульяна.
– Лев Давидович, парень неплохой, перспективный, исправится. Если всех расстреливать, с кем мировую революцию делать будем? – помощник говорил тихо и вкрадчиво. Он был стратег и знал, на какую болевую точку начальника надавить.
– Ладно, тогда пока в крепость, а там посмотрим. Но дело заведи на него. И комиссару Петропавловки Благонравову от меня записку передай.
И на бланке мандата написал: «В камеру № 2. Троцкий».
Петропавловская крепость, часом позже
Ульяна втолкнули в темную камеру без окон. Здесь пахло сыростью и одиночеством, но это была не одиночка. Из глубины раздался хриплый, но уверенный голос:
– Ну, здравствуйте, молодой человек. Вы кто и за что?..
Юность Ульяна сложилась совсем не так, как у Рома. Оставшись сиротой в феврале 1916 года, деревенский юноша, что называется, на перекладных приехал в Петроград и устроился на Путиловский завод подсобным рабочим. Но рабочий из него не получился, так как он сразу встал в ряды сочувствовавших большевикам. Генетика Ульяна не подвела – юноша был, что называется, кровь с молоком. Плюс незаурядные ораторские способности: сильный громкий голос, дар убеждения слушавших его. Он выглядел года на три-четыре старше своих лет. Вот секретарь большевистской ячейки и привлек его в ряды боевых бригад, которые предназначались для вооруженной борьбы с временным правительством, и которым намечалась важная роль в осуществлении планов большевистского ЦК по захвату власти вооруженным путем. По странному стечению обстоятельств руководил действиями этих отрядов заместитель Троцкого, Георгий Плеханов, тот самый Хан. Именно Хан рассчитал время ограбления банка за полчаса до приезда отряда Ульяна. Это он спас Ульяна от расстрела в ту ночь. А последним приказом Хана на посту заместителя предреввоенсовета был приказ об освобождении Ульяна из крепости и направлении его на курсы следователей уголовного розыска зарождающейся молодой Республики Советов. К приказу прилагалась рекомендация в партию.
С тех пор Хана никто из героев нашего повествования никогда больше не видел. На самом деле Хан еще долго, аж до 1937 года, вел двойную игру. Был вхож в близкий круг Нестора Махно во время жизни батьки в Париже. И ни одна разведка Европы не могла понять, кто же такой этот богатый и респектабельный господин, который помогает разведкам разных стран налаживать неофициальные контакты. Авантюрная натура Хана сыграла с ним злую и последнюю шутку. Когда НКВД начал отслеживать связи Троцкого по миру, Европейское бюро наткнулось на старую связь Хана с Троцким, с которым Хан не виделся с конца ноября 1917 года. Двадцать лет не срок, и был дан приказ о ликвидации Плеханова Г. В. Надо отдать должное НКВД, с такими задачами эта контора в большинстве случаев справлялась успешно. Агент внешней разведки вышел на Хана в Париже и всадил ему нож в сердце прямо у входа в ресторан «Петроград» – A la ville de Petrograd, что было и символично, и трагично... Но вернемся, пожалуй, к «крестнику» Хана, Ульяну.
Ульян, стоя у дверей камеры, не видел говорящего, так как было темно, а он зашел из светлого коридора, но в этот момент зажглась лучина, знакомый с детских лет источник света. Огонь выхватывал из темноты то стены, то потолок камеры. Но того, кто сидел рядом с огнем, можно было разглядеть достаточно хорошо.
– Разрешите представиться, Филиппов Владимир Гаврилович, действительный статский советник, бывший начальник сыскной полиции. «Контра», как любят называть меня большевики.
– Я большевик! – почти закричал Ульян.
– Вы член партии?
– Я сочувствующий. Я революционер!
– А, ну это все объясняет – Вас посадили в крепость во время революции. Так за что, позвольте осведомиться?!
Бывший начальник сыскной полиции почему-то располагал к себе и вызывал доверие, это были профессиональные навыки плюс природное обаяние, но Ульян этого не знал и рассказал первому встречному в подробностях, коих было не так много, о трагедии, которая произошла с ним несколько часов назад. (Забегая вперед, скажем, что на развитие событий в нашей истории его откровенность не повлияет.) Слушая рассказ Ульяна, Филиппов несколько раз вскакивал с места и произносил «красиво». Потом он придвинулся к Ульяну поближе и заговорил почти шепотом:
– Поздравляю Вас... простите, как Вас по батюшке?
– Владимир, Владимир Ильич.
– Запоминающиеся имя и отчество, а главное, тезка, очень революционные. Но боюсь, намаетесь Вы с ним. Так вот, многоуважаемый Владимир Ильич.
– Называйте меня Ульян. Так меня все называют за фамилию.
– Боюсь даже спросить – и как же она, фамилия Ваша, звучит?
– Ульяновы мы.
Действительный статский советник даже поперхнулся от неожиданности. Но прокашлявшись, продолжил:
– Так вот что я скажу Вам, Ульян. Судьба свела Вас с молодым, но уже легендарным жуликом. Ром, так его все называют. По фамилии, как и Вас.
– Романов Николай Александрович. Век помнить буду.
– И не Вы один, но другого Романова. – Филиппов перекрестился и продолжил: – Настоящий вор, авторитет, уважаемый в криминальном мире; артист, можно сказать. И Вы еще встретитесь не раз со своим сегодняшним заочным обидчиком.
– С чего Вы взяли?
– Знание людской натуры и интуиция, которая меня никогда не подводила.
– А где это я с ним встречусь? Я же путиловец. Он что, на завод к нам придет?
– Нет, он не придет; и что-то мне подсказывает, что и Вы на завод больше не придете. Вы станете сыщиком и будете ловить его и его дружков.
– Ну, это Вы загнули. После революции воров не будет.
– Ну, это Вы загнули. И раз уж нас свела судьба...
– Нас свела революция! – Ульян говорил пламенно, это он умел.
– Если быть точным, нас свела тюрьма. Вы сказали, что вас сюда из кабинета Троцкого привезли? Тогда не будем терять время, которого у меня, судя по всему, осталось немного. Садитесь и слушайте, бывший путиловец и будущий гений сыска...
Филиппова расстреляли через три недели. Ульяна выпустили через день после того, как прозвучало: «Филиппов, на выход с вещами!» Наш герой (а вернее, один из двух наших героев), как выяснилось, обладал незаурядными способностями к наукам и великолепной памятью. Интуиция Филиппова и на этот раз его не подвела. Жаль, что в последний. Меньше чем за месяц Ульян прошел «академию». В детстве, в церковноприходской школе он был обучен грамматике и арифметике. А тут каждый день были: химия, история, логика, дедукция, основы права и делопроизводства; и все это камнем на стене камеры. День начинался с физкультуры, а заканчивался тренировкой по боксу и восточным единоборствам.
После освобождения Ульян был направлен в особый отряд петроградской милиции. На его личном деле рукой Троцкого было написано: «Подходит для работы в следственных органах. Прошел ускоренный курс спецподготовки». В судьбе и карьере Ульяна было много дел – простых и сложных, раскрытых и нераскрытых. Были погони и перестрелки, два ножевых ранения и одно пулевое навылет. Но с Ромом он столкнулся (опять заочно) лишь в 1933 году.
Ульян тогда работал в комиссии по учету оставшихся ценностей в церквях, монастырях и музеях. И вот в одном из подмосковных музеев ему попался до боли в глазах знакомый документ: «Ценности конфискованы именем трудового народа». И подпись: спецуполномоченный Романов Н. А. 7 ноября 1927 года. «Это он на юбилей моего с ним знакомства подарок себе сделал», – промелькнуло в голове уже матерого на тот момент следователя.
Вернувшись в Ленинград, Ульян подшил еще одну бумажку к совсем худенькому делу «Романов Н. А.». От усталости он валился с ног. В этот момент в кабинет вломились люди в штатском, но с мордами НКВДшников.
– Ульянов Владимир Ильич... – чуть не подавился старший, – Вы арестованы по обвинению в недопустимой медлительности при выполнении важного задания в день Октябрьской революциии
Ульян даже не успел удивиться этой формулировке, как был скручен и отправлен в Москву. Следователь на Лубянке избивал его и каждые три минуты задавал одни и те же вопросы: «Почему ты упустил Рома?» И «Где ценности госбанка?»
Гулаг, 1937 год. Дмитровский ИТЛ
На территории печально известного (уже тогда легендарного) лагеря теперь была просто зона, где отбывали сроки не менее пяти лет. Ульян к тому времени уже был довольно авторитетным зэком, хоть и чалился, как здесь было принято называть местное существование, по политической статье. Вечером того памятного для него дня пришел очередной эшелон. Новоприбывших осужденных по традиции встречали всем лагерем. Началась перекличка, и на пятой фамилии у Ульяна дернулось ухо и кольнуло сердце:
– Романов Н. А.
Дальше Ульян ничего не слышал – ни статьи, ни срока, которые обычно выкрикивались после фамилии. В голове Ульяна закружился водоворот мыслей: «Это он, тот самый Ром, из-за которого я здесь. Он меня не знает. А я его? Толком тоже нет. Только то, что он умный, хитрый, опытный вор. А что это мне дает? Ничего, мы оба зэки».
– ...Восемь лет.
Он впервые не только увидел своего обидчика, но и услышал голос Рома. Это был бархатный баритон, как у театрального актера.
Во время ужина Ульян сам подошел к столу, где сидел Ром. После короткой паузы Ульян спросил:
– Ром, ты что, цыган? Что-то не похож!
– Ром – это крепкий напиток, предпочитаемый пиратами.
– Так ты напиток или пират?
– Я благородный разбойник.
– Как Робин Гуд? Отбираешь у богатых?!
– Да. Англичане говорят, что Робин Гуд отбирал у богатых потому, что у бедных взять было нечего.
– Смешно, но у кого же ты отбирал, когда у нас в государстве все равны?! Богатых нет.
– В том-то и беда, что у государства.
Ульян поселил Рома на соседней шконке и, подолгу беседуя с ним, узнал, что Николай из дворян. Семья потомственных интеллигентов. Ром был интересный собеседник, но никогда не рассказывал о своих криминальных делах. Ром вскользь как-то упомянул, что сюда попал из-за ювелира, который был под колпаком у милиции, – но это было исключение из его рассказов о себе. В основном это были воспоминания детства и студенчества. Ульян, в свою очередь, не рассказывал Рому о своем милицейском прошлом.
Прошло четыре года совместной отсидки. И вот в самую короткую ночь 1941 года Ульян раздобыл в медпункте банку спирта и пригласил Рома отметить свой 45-й день рождения. После второго полстакана в Ульяне проснулся следователь, и он начал расспрашивать Рома о его самом дерзком преступлении. Надежды оправдались, и сильно захмелевший Ром рассказал ему события той ночи, ночи 25 октября 1917 года, но про «Катеньку» так и не упомянул.
Утром 23 июня объявили общее построение. Ждали недолго. Минут через сорок ворота открыли, и в зону заехал «Вилис». Ничего хорошего заключенным это не предвещало. Из машины вылез всего лишь майор госбезопасности. Майор заговорил без подготовки, с надрывом:
– 22 июня, в 4 часа утра, без объявления войны немецкие войска атаковали наши границы.
–И уже тише, преодолевая комок в горле: – Беда у нас, ребята. Большая беда.
– Это война! – прокатилось по шеренгам.
– Тихо! – прокричал начальник лагеря. Он стоял по правую руку от майора, но впервые его голос звучал неубедительно.
Майор вынул какую-то бумажку из нагрудного кармана и продолжил уже привычно твердым голосом:
– Это указ. Объявлена всеобщая мобилизация.
– Заключенные, отбывающие наказание по неполитическим статьям, могут искупить свою вину перед Родиной и смыть свой позор кровью
Ульян первым вышел из строя. Начальник что-то шепнул на ухо майору.
– Я же сказал, отбывающие не по политическим статьям.
– Стать в строй! –крикнул начальник лагеря, и Ульян медленно стал на свое место. Майор набрал воздух в легкие и командным голосом произнес:
– Добровольцы, шаг вперед.
Майор тяжелым взглядом обвел стоявших без движения зэков
– Командование на этот случай заготовило другой приказ. Все заключенные от 18 до 50 лет считаются мобилизованными. Остальные будут расстреляны вместе с политическими. Лагерь демонтируется и прекращает свое существование.
Перед расстрелом Ульяну зачитали постановление о частичной реабилитации и назначении начальником угро Калининского района Ленинграда. Он вступил в должность за месяц до блокады и успел активно проявить себя в тогдашнем хаосе,
Работы было много, спал он по несколько часов в сутки, и каждый день, приходя домой, писал рапорты с просьбой отправить его на фронт. Райком его ходатайства не визировал, так как в партии восстановлен он не был. Ульян пережил блокаду, он делал все, что мог, чтобы помочь городу и людям пройти этот ад. Ему приходилось ловить мародеров и расстреливать их на месте, по законам военного времени; вынимать людей из петель; прикрывать собой детей, не успевших в бомбоубежище. Он получал усиленный паек, жил один, и сил хватало. В первый же день после прорыва блокады Ульяна вызвали в военкомат.
Военком, человек с потухшим взглядом и сильно торчащими скулами, посмотрел на него с какой-то скрытой жалостью:
– Вы восстановлены в партии с испытательным сроком и получаете назначение политруком батальона...
– Есть! – громко ответил Ульян, в его голосе слышались нотки радости.
– Рано радуешься. Не простого батальона, а штрафного.
На представлении штабу батальона его ждал сюрприз. Ульян был приятно удивлен, когда командир третьей роты представился: «Романов Николай Александрович». Ульян думал, что Ром сбежал по дороге на фронт, как десятки других зэков, записавшихся ради этого в добровольцы. Но Ром доблестно воевал и, как искупивший кровью, был амнистирован и даже представлен к наградам. Несмотря на возможность перевода в регулярную часть, Ром так и остался воевать в своей роте. Теперь уже в должности командира. Вот так, практически плечом к плечу, бывший следователь и бывший вор дошли до Дуная, где их дорожки разошлись.
Форсирование Дуная было, как все преодоления водных преград, особенно кровопролитным. Батальон Ульяна участвовал в этой операции в передовых частях.
Ульян выжил чудом. Он был тяжело контужен, и нашли его через два дня, когда основные силы высадились на этот заваленный трупами наших и не наших берег.
После того как рота Рома, на плотах переправилась на ту сторону, завязался бой. Сначала их старались скинуть в Дунай румыны, но они были не вояки, и немцам пришлось подтянуть на этот пятачок румынской земли, занятый русскими, целый полк своей пехоты. Вот эти положили всех...
Выйдя из госпиталя, Ульян выяснил, что Ром числился пропавшим без вести, так как среди убитых его не обнаружили, а раненый был один, Ульянов В. И., замполит несуществующего больше батальона...
Ром очнулся, услышав голоса на непонятном языке. Он неплохо владел французским и сносно говорил по-английски. То, что это был не немецкий, он тоже догадался; оставался румынский, исходя из места событий. Он открыл глаза и подумал, что в могиле. Но землей после взрыва завалило только голову, и то не сильно. Голова страшно болела. Он попытался пошевелиться. Вот тут его румыны и обнаружили.
Лагерь для военнопленных, в который попал Ром, был интернациональный и находился где-то под городом Подгорица в Югославии. Заключенные – русские, сербы, много французов и даже два англичанина – строили туннель в горах. Саперы проводили взрывные работы. А Ром с товарищами по несчастью на себе таскали породу и создавали насыпь неподалеку. Что немцы планировали здесь, не знал никто, но охраняли объект серьезно...
А где же главная героиня нашей истории, «Катенька»? Не мог же Ром всю жизнь носить ее при себе?! Купюра лежала в запечатанном конверте в Женеве, в маленьком банке на окраине города. Это было первое и последнее одолжение, которое Хан сделал своему молодому другу и подельнику, когда попал за границу СССР. Ром попросил своего, как сложилось, тоже «крестного отца» только об этой услуге. Хан не знал, что в конверте, и, как человек определенных принципов, конечно же, не вскрыл его. Кодом доступа к ячейке был набор цифр, а на самом деле дата 25101917. Второй ключ, кроме самого Хана, по условию договора, мог получить человек, назвавший три буквы – РОМ...
Рабочий день на строительстве подходил к концу, как вдруг прозвучали сразу два взрыва, больше похожие на взрывы гранат, потом еще два. Началась стрельба сразу с трех сторон. Заключенные по привычке легли лицом вниз.
Бой закончился быстро. Момент внезапности и правильная тактика позволили не многочисленному отряду уничтожить охрану и, пока партизанские саперы минировали вход в туннель, остальные строили заключенных в колонны и отправляли на Юго-Запад, в сторону моря. Потом были баржа, короткие переходы по ночам, и южный берег Франции,
Ульян свое последнее ранение на этой войне получил при освобождении Адриатического побережья. И случилось это через десять дней после того, как Ром ступил на французский берег. После госпиталя и демобилизации по ранению Ульян вернулся в Ленинград и первым делом направился в горком партии. В горкоме его поздравили с полной реабилитацией и восстановлением в рядах КПСС. Он получил направление в отдел охраны МИД и, не разбирая рюкзак, направился на вокзал, откуда через час отходил поезд Ленинград – Москва.
Ром ехал в поезде Париж – Женева, он накопил на приличный костюм и билет. Банк он нашел довольно быстро и ключ от ячейки получил практически сразу, хотя сомнение его гложило всю дорогу: на каком языке Хан оставил пароль? К счастью, в английском языке есть буквы РОМ, которые он написал на бумаге, любезно предоставленной служащим банка. И тут его ждал приятный сюрприз. В ячейке лежал запечатанный им 30 лет назад конверт и тысяча долларов! Хан и тут просчитал на несколько шагов вперед.
Вернувшись в Париж, он собрал свои скромные пожитки, купил самый дешевый билет на теплоход Марсель – Нью-Йорк
В Нью-Йорке дела пошли поначалу неплохо. Ему удалось снять недорогую комнату на Манхэттене, и Ром, вспомнив навыки артиста стал ходить по Бродвейским театрам в поисках работы. В одном из маленьких театров, что называются OffBroadway, Рому предложили роль югославского партизана. Немолодой уже актер, благодаря хорошей старорусской школе и ужасному акценту, справился неплохо, но спектакль не пошел. Труппа не доиграла даже полсезона. Но Рому эта работа дала возможность открыть счет в банке, и «Катенька» перебраласьв ячейку в Chase Bank на 47-й улице. Та роль на Бродвее стала первой и единственной в его артистической карьере. После того как спектакль закрыли, Рому предложили остаться в театре рабочим сцены и уборщиком на полставки...
Так он и работал уже много лет. Перебрался в небольшую квартирку недалеко от 47-й улицы и каждый день ходил в театр мимо небольшого окошка с надписью «Антиквариат, монеты, золото» на английском, испанском и русском языках. Здоровье уже давно стало подводить Рома. Та фронтовая контузия все чаще давала о себе знать Прошло некоторое время, и он не смог больше регулярно выходить на работу, а это означало потерю постоянного заработка. Настал момент, когда Ром решил расстаться со своей реликвией.
Старый еврей, сидящий за тем самым окошком, сразу признал соотечественника и заговорил по-русски:
– Что у Вас, господин-товарищ?
Ром протянул в окошко «Катеньку» с трепетом в душе и дрожью в руках.
Хозяин конторки повертел купюру в руках, посмотрел на свет, отложил в сторону и взял в руки толстый справочник.Долго листал, потом сказал:
– Это очень напоминает сторублевую купюру царской России.
– Да, там это написано, – с нескрываемой иронией ответил Ром.
– Вы не ерничайте, не ерничайте. Ее нет в каталоге. Вернее, это не совсем она, не знаменитая «Катенька». Но я чувствую, что тут кроется что-то изысканное. Слушайте, а позвоните моему знакомому, Мише Терещенко. Он большой ученый. Закончил Лейпцигский университет еще до войны.
Вот Вам номер телефона, звоните. Скажете, от Сёмы из Одессы, с 47-й.
Ром поблагодарил Сёму, забрал купюру и побрел к ближайшему телефону-автомату.
Москва, 1959-й год
Ульян уже несколько лет работал в системе обеспечения безопасности членов политбюро. И сейчас руководил подготовкой первого в истории визита генсека (тогда Хрущева) в США. Свободного времени было немного, зато должность и положение позволяли пользоваться любыми, даже самыми секретными, архивами. И он решил докопаться и посмотреть опись похищенного у него перед носом в госбанке в ночь на 25.10.1917. Оказалось, что такой документ существует в архиве Музея революции. По данным на первое января 1917 года в ячейках госбанка Российской империи находилось: царских ассигнаций – 10 миллионов рублей; драгоценных камней – весом 750 карат; золота – 12 килограммов и ларец с единственным экземпляром пробной купюры достоинством 100 рублей. И каким-то корявым подчерком приписка: «в народе именуемой “Катенька”».
Нью-Йорк, тот же год, двумя месяцами раньше
На другом конце провода ответил голос, принадлежавший, как минимум, бывшему министру.
– Вас слушают, – сказал он по-русски. Ром сначала опешил, но потом укротил волнение и уже спокойно начал разговор:
– Мне нужно поговорить с господином Терещенко.
– Это я, – высокомерно, как показалось Рому, ответил голос.
– Мне рекомендовал Вас... – тут Ром не мог не сделать паузу, – ...Сёма из Одессы, с 47-й. Для консультации по необычному вопросу. Не бесплатно, конечно.
– У Вас отличная рекомендация. Что ж, приезжайте. Я живу на Брайтоне, это в Бруклине.
Адрес Ром запомнил быстро, тем более что на этой улице жила его давнишняя подруга, родом с Украины, с которой последнее время он виделся все реже – и возраст, и материальное положение не позволяли посещать ее чаще двух раз в квартал. Но Маричка, так звали его возлюбленную, никогда не предъявляла ему никаких претензий и была доброй и покладистой вдовой сапожника, державшего некогда мастерскую в этом районе.
Дверь открыл высокий худой старик с маленькими очками на длинном носу. Ром представился, и хозяин характерным жестом пригласил его в квартиру. От количества книг комната казалась еще меньше. Здесь было бедно, но чисто. Они присели за круглый покосившийся стол. Ром от чая, предложенного хозяином, отказался и положил перед собой на идеально чистую скатерть «Катеньку». Консультант Терещенко взял в руки купюру, внимательно посмотрел, пощупал и даже погладил. Глаза его загорелись каким-то теплым огнем; и в них как будто замелькали страницы истории Российской империи.
– Так это не легенда?! Я знал, я верил, что она существует. Но как? Как Вам удалось ее сохранить?!
– Почему Вы не спрашиваете, как мне удалось ее заполучить?
– Потому что я уверен, что не обошлось без криминала. А это меня всегда отдаляло от сути. А в чем суть вопроса, Вы мне сейчас поведаете.
– Да, конечно. Я за этим и приехал. Она в моей жизни с утра. С двадцать пятого октября 1917 года.
– Неужели с того самого дня?!
– Я же говорю, с утра – того самого «Утра Новой жизни!» – Тоска засквозила в его словах. Ром помолчал с минуту, что-то вспоминая, наверное, свою жизнь.
– И вот я решил с ней расстаться, – как бы продолжая мысли вслух, сказал он. Что Вы посоветуете, это можно продать? – голос Рома зазвучал по-деловому.
– Для того чтобы что-нибудь продать, нужен спрос. Для того чтобы был спрос, нужна реклама. Я был в свое время аукционистом. На такой лот может быть один покупатель, максимум два, поэтому аукцион не годится, хотя попробовать можно.
– Аукцион? А по-другому найти покупателя нельзя?
Терещенко достал такой же каталог, какой Ром видел в руках у Сёмы с 47-й.
– В разделе нумизматов деньги, датированные этим годом, котируются довольно дорого, но внести в этот каталог что-то новое будет очень долго. И стоить будет дороже, чем организовать и провести аукцион. У Вас, простите, деньги есть?
– Очень немного, а сколько надо?
– Тысяч пять, надеюсь, не больше: помещение для проведения, освидетельствование эксперта, подтверждающее подлинность предмета, мои скромные комиссионные и публикация в прессе о выставлении уникального раритета на аукцион... Вы, кстати, огласки не боитесь?
– Ну, если честно, то огласка мне ни к чему на старости лет.
– Это не проблема, Вы можете оставаться инкогнито, но понадобится доверенное лицо. И это буду не я, а лицензированный юрист. А вот это уже серьезные дополнительные расходы.
– А каковы шансы, что вложив такую кучу денег, я смогу на этом заработать?
– Шансы есть, но повторяю: нужна кампания в прессе, так что пять тысяч – это минимум.
– Хорошо, я попробую взять кредит в банке и Вам перезвоню.
Ром взял со стола «Катеньку» и положил вместо нее сто долларов.
В банке дали три тысячи под грабительский процент, но Ром уже всерьез загорелся идеей продать «Катеньку». Он только сейчас понял, что она, эта купюра,счастья ему не принесла. И этот уже по сути старик превратился в мальчишку-авантюриста. Недостаток денег компенсировали упорство, энергия и личное обаяние, В пылу событий и эмоций он и не заметил, как кончились деньги, но хорошей новостью было то, что день аукциона был назначен именно в этот момент...
Перед самой поездкой в Нью-Йорк Ульяна вызвали в отдел культурных ценностей КГБ. В кабинет к товарищу Васнецову. Кабинет был без таблички, но в остальном обычным. Во главе т-образного стола сидел пожилой человек в дорогом импортном костюме, в звании, как предположил Ульян, не ниже полковника. По правую руку от хозяина кабинета сидел красивый, лет сорока мужчина с гладко зачесанными назад волосами с газетой в руках. Васнецов, а это, судя по всему, был он, начал без лишних предисловий:
– Это майор Орлов, а в руке у него Нью-Йорк таймс. Вы читаете по-английски?
Ульян уже давно неплохо говорил и сносно читал по-английски. Статья рассказывала, как в ночь Октябрьского переворота из банка, специально построенного вокруг этого раритета, сам раритет был вывезен. Далее писалось, что купюра, сделанная в одном-единственном экземпляре, будет выставлена на аукцион в Нью-Йорке со стартовой ценой в двадцать тысяч долларов США. И самое главное, в конце была фотография рекламируемого лота.
«Так вот ты какая, «Катенька»!» – не успел даже подумать Ульян, как Орлов подал голос:
– Я еду с Вами, под прикрытием представителя МИДа, с нотой протеста и требованием вернуть достояние республики на Родину. Вряд ли мы доберемся до хозяина, но купюру нужно вернуть.
– Это приказ, – добавил Васнецов, – и закончил беседу привычным: – Все свободны.
Тищенко посоветовал Рому человека, который будет его представлять. Мистер Ли, так он себя назвал, работал юрисконсультом в каком-то охранном агентстве. Во всяком случае, пистолет у него был. Вот с ним-то Ром и пришел на аукцион за час до начала. Он даже и не думал отпускать Ли одного. Народу в зале не было, и Ром смог выбрать себе самое незаметное место, а мистер Ли сразу направился в кабинет аукциониста с небольшим портфелем, для солидности пристегнутым к его руке наручником. Через пять минут, выйдя из офиса, он направился быстрым шагом, почти бегом к тому месту, где прятался Ром
– У меня две новости, и обе плохие, – немного запыхавшись, прошипел Ли. – Третья – нам нужно срочно уходить. Подробности по дороге.
Ульян и Ром столкнулись лицом к лицу у входа в здание. Ульян даже открыл рот, чтобы что-то сказать, но спутник Рома тащил его за рукав, а спутник Ульяна торопил его зайти внутрь здания.
Мистер Ли заговорил, как только они сели в такси:
– Новость номер один: на наш лот заявок не поступило, и его собирались снять с торгов.
– А вторая? – голос Рома сразу превратился в старческий и потерянный.
– Вторая еще хуже! МИД Советского Союза, на правах преемника Российской империи, заявил протест и предъявил права на этот раритет как на украденное произведение искусства. Они требуют выдачи и купюры, и преступника, похитившего ее. В другое время наше правительство на этот протест высморкалось бы, но в связи с приездом Хрущева могут сделать ему такой подарок. Так что Вам лучше скрыться, пока они не обратились в Интерпол.
В этот момент Ром понял, что у него не осталось ничего: ни денег, ни надежд. И только этот портфель, пристегнутый к руке мистера Ли, с которым Ли, судя по всему, расставаться не торопился.
– Кейс, – сказал Ром тихо, но очень настойчиво.
Ли выхватил пистолет, но навыки штрафбата, не раз выручавшие Рома на войне, сработали автоматически. Он отключил Ли каким-то незаметным движением, обезоружил его, достал из кармана ключ от наручника. Отстегнув портфель, Ром открыл дверь и вытолкнул мистера Ли на ходу из машины. Водитель-латиноамериканец даже бровью не повел, и продолжал спокойно вести свое желтое такси по улицам города «Желтого дьявола».
Нью-Йорк, сентябрь 1960 года
Хрущев ровно через год приехал на Генассамблею ООН. Ульян был в группе сопровождения. До пенсии оставалось совсем немного, и эта поездка в капстрану могла быть последней...
И вот он стоял на Брайтоне, на Блошином рынке, и смотрел на «Катеньку» и на человека, который ее продавал. Рома было не узнать. Он выглядел, как многие здешние нищие. Некогда горящие глаза были потухшими и бесцветными. Ульян, не сказав ни слова, взял потертую рамку с «Катенькой» в руки, положил на ее место перед Ромом стодолларовую бумажку, и, не оборачиваясь, ушел.
Эпилог
В государственном музее Эрмитаж, в спальне Екатерины Великой на прикроватном столике, в шкатулке, под стеклом находится уникальный экспонат. Не имеющая цены купюра достоинством сто рублей, на которой императрица не понравилась себе. Но не ищите ее там. Сказку нельзя увидеть, но можно рассказать.
Книги Дениса Уморина (Роберта Шина) можно приобрести в сети ruskniga.com и bukinist.com.
Ульян по опыту прошлого приезда в Нью-Йорк знал, что на Блошином рынке в русскоязычном районе можно недорого отовариться. Он уже практически одолел весь длинный список, составленный женой, но дороговизна на Западе не позволила выполнить всё задание, несмотря на приличные суточные. Только что купив новый, еще с этикеткой, женский банный махровый халат, он собирался уходить, как вдруг его внимание привлек старик, сидящий возле коврика, на котором были разложены медали и ордена ВОВ. Как фронтовик, имеющий весь этот набор и даже больше, он не мог пройти мимо. Подойдя вплотную, Ульян не поверил своим глазам! Рядом с медалью «За отвагу» в дешевой рамке для фотографий лежала она, «Катенька». Старик медленно поднял седую голову и посмотрел на Ульяна. Несомненно, это был он – Ром...
