Вспомним незатейливый анекдот на вечную тему о приехавшем не ко времени из командировки муже. В нашем случае любовник сбегает на балкон, повисает на балконном ограждении и, срываясь, летит с двенадцатого этажа навстречу своей судьбе. В голове мелькают видения и мысли о неправильно прожитой жизни. Если бы все сначала, и жене был бы верным мужем, и детям заботливым отцом, и зарплату отдавал бы до копейки и т. д и т. п.
Судьба смилостивилась над бедолагой и упругой веткой дерева ухватила его за шиворот, спасая от земного притяжения. Спустившись с дерева и отряхнувшись, словно курица, герой анекдота несколько сокрушенно и удивленно говорит:
– Глянь-ка, летел всего-то несколько секунд, а сколько чуши пришло в голову!
В развитие этой темы расскажу случай, о котором мне поведал мой добрый знакомый и по совместительству герой цикла. Читателю, может, уже знакомо его имя, а если незнакомо, то позвольте вам представить Семёна Альц-Геймера. Происхождение его экзотической фамилии автор уже описывал, так что повторяться не буду.
Итак, сама история. Вернее, сначала предыстория. Мой друг и герой Сёма в Штаты приехал лет на двадцать позже своих закадычных дружков. Понятное дело, пока Сёма строил социализм с человеческим лицом, друзья-товарищи в оковах капитализма добывали свою прибавочную стоимость на свой же кусочек хлеба и основательно преуспели в этом. Так что приехавший с отличными знаниями «Капитала» К. Маркса, но безо всякого капитала Сёма предстал белой вороной в дружеском кругу черноперых пернатых.
Телячий восторг от приснопамятных дружеских сходок в Союзе сменился сдержанностью, степенностью редких встреч в новом environment’e. Вначале Сёма огорчался этой метаморфозе, затем привык и принял новые правила игры. Вместе с тем, в глубине души он хранил верность идеалам прошлой (как ему казалось, более искренней, с душой нараспашку) жизни.
...Именно поэтому, открыв свой email и обнаружив в нем письмо от своего близкого школьного друга Женьки, Сёмка очень обрадовался. К сожалению, текст письма оказался на английском языке, а чтение было не самой яркой гранью лингвистического таланта Альца. Тем не менее, через строчку, пропуская незнакомые слова, которых набралось больше половины текста, Сёмка извлек из текста главное: друзья грустили о том, что Сэм (имя тоже было изменено на американский манер) последние пять лет то ли был рядом, то ли находился в отдалении, что вызывало грусть семьи друга. Она, семья, помнит все доброе, что связано с Сэмом, и никогда этого не забудет. Им так не хватает сегодня Сэма!..
«Все-таки соскучились...» – с нежностью подумал Семён. Правда, с датами у друга произошла путаница – пять лет были ни к селу ни к городу. Если имелось в виду время приезда Семы, то уже прошло целых восемь лет; а если время, когда виделись в последний раз, то это менее двух...
Несмотря на путаницу с датами, читая, а вернее, угадывая эти строки, Семен сам (наполненный хлынувшими водопадом добрыми чувствами, едва не прослезившись) стал вспоминать разные случаи из прошлой замечательной жизни.
...Вот они с Женькой босоногими пацанами бегут на станционный перрон, чтобы встретить скорый поезд из самой Москвы; а вот уже подростками дерутся со взрослыми дядями, защищая честь и достоинство одноклассниц...
...Вот они студентами делят на двоих краюху хлеба – до стипендии еще целая неделя...
...А вот и дворец бракосочетаний, в котором Семён Альц письменно подтверждает, что Женя и Яна действительно любят друг друга и намерены прожить в этой любви всю жизнь...
...Вот они вдвоем с Женькой мимо ротозеев-сиделок прокрадываются в родильное отделение, где Яна лежит с трехдневным от роду первенцем...
...А вот снова перрон. Только уже не родной станции, а пограничного Чопа; поезд, уходящий в сторону границы. Прощание, объятия, клятвы в вечной дружбе...
...Между тем глаза Сёмы Альц-Геймера продолжали скользить по строчкам письма, пока не уперлись в финальные титры, которые тронули его еще больше. Письмо было подписано всей семьей друга: женой, дочерью, сыном и еще какой-то Эми.
«Наверное, кто-то из ближайшей родни, знающий меня по Союзу...» – подумал Сёмка.
...Именно с этой минуты Сэм Альц начинает удивляться: после письма зачем-то подана открытка или фотография с симпатичным песиком на ней. К чему бы это? Вглядевшись внимательно, Сёмка узнает на фотографии семейного любимца Фарберов. Дело в том, что Женька – собачник. В их доме две собачки: песик («мальчик»), изображенный на фото, и «девочка» (назвать зверя «сучкой» опасно – могут обвинить в оскорблении собачьей чести, а то и в сексуальных притязаниях).
Тут же Семёна осенило: он вспомнил: «мальчика» зовут Сэм, а «девочку» – Эми.
Предчувствуя недоброе, вооружившись словарем, Сёмка возвращается к началу письма и, обескураженный, читает подлинный текст:
«Сообщаем Вам, что наш дорогой Сэм покинул этот мир. В течение пяти лет он был рядом, делил с нами все радости и огорчения. Это был веселый, приветливый и добрый друг. Теперь его нет с нами, и всем его будет всегда не хватать».
Скорбящие (те же имена плюс Эми).
Несколько минут Семён тупо вглядывался в экран. Затем сделал replay и с помощью словаря послал ответную корреспонденцию:
“I’m truly sorry regarding the passing unforgettable Sam. I hope he will be well on the heaven. (Искренне скорблю по поводу ухода незабвенного Сэма. Надеюсь, на небесах ему будет лучше.) Sincerely Sam”. Семен вырубил компьютер, смущенно вздохнул и криво улыбнулся. Потом посерьезнел: все-таки бедную собачку тоже жалко...
Общество Потребления
(из письма давнему приятелю в бывший Союз)
...А еще, друг ты мой любезный Никеша, хочу выразить свое нынешнее мнение по вопросу, который был предметом наших жарких диспутов на твоей кухне три на три в панельной многоэтажке по улице Строительной, номер 5.
Хоть я, как и ты, технарь, но моим любимым предметом в институте почему-то была политэкономия. Странной случилась эта наука, ибо к политике она имела весьма сомнительное отношение, а экономикой от нее и вовсе не пахло.
Именно такая неопределенность, по всей вероятности, и привлекала меня: здесь можно было молоть и перемалывать, а заодно толочь воду в ступе без риска быть уличенным в невежестве, поскольку оппоненты занимались тем же.
Наши кухонные темы были разнообразны, как сама жизнь, а споры доходили до мордобоя. Но когда заходил разговор о загнивающем капитализме, об обществе потребления, паразитирующем на теле мирового пролетaриата, все споры и разногласия отбрасывались в сторону: ряды бессознательных атеистов, псевдомарксистов, рьяных пацифистов, ярых защитников линчуемых негров и лично Анджелы Дэвис плотно смыкались.
Мы клеймили позором, подвергали остракизму, предавали анафеме всю эту фетишизацию материальных благ, мелкотравчатость, вещизм, ограниченность духовного кругозора, нравственное убожество – весь джентльменский набор низменных признаков презренного общества потребления.
Особо усердствовал в деле обличения пороков этого «Общества» как признанный знаток политэкономии именно я.
Ну и... (здесь неразборчиво) я был! – скажу тебе честно, друг Никешка. И убедиться в достоверности этого печального вывода помогло мне это самое О.П. – Общество Потребления, как только я стал его малопочетным членом.
«Каким ты был, таким ты и остался!» – воскликнешь ты, друг Никеша, в этом месте моего письма, и будешь по-своему прав...
Напомню тебе (правда, с несколько измененными словами) колыбельную песенку, которую мы в разгар ... (здесь неразборчиво) совка прослушивали каждый божий вечер:
Спят усталые игрушки, крепко спят.
Идеалы, бредни, споры – это для ребят.
Так вот, именно для детишек дошкольного возраста вся эта голубая чушь. А для старых мослов, вроде нас с тобой, подобные прокламации ни к чему. Ты-то по старой привычке нет-нет да и вспоминаешь наши кухонные баталии о смысле жизни, стремлении к добру: «Изыди от греха и сотвори благо!»
Это у тебя с голодухи. А я, к своей радости, нынче уже попал в ситуацию, когда грех и благо органично сплелись в один тугой узел.
Расскажу тебе, как и отчего произошел переворот в моем сознании. Можешь себе такое представить: ты заходишь в супермаркет и, не задумываясь над ценой, покупаешь любую вещь? Нет! А я могу. И не только представить, но зайти и купить!
Что мне Рома Абрамович с его двухсотметровой яхтой, или олигарх Вексельберг со своими яйцами работы Фаберже, или «гудящий» по полной программе в каком-то Куршавеле ухарь-купец Прохоров, или даже худощавый трезвенник В. В. Путин с сорока миллиардами, которыми его походя одарил оплывший жирком и истекающий желчью Стас Белковский? Все эти старые евреи и новые русские не испытывают и десятой доли того воодушевления, тех радостных чувств, ощущения воли вольной, богатырского размаха и купеческой вседозволенности, которые стали доступны мне здесь, в Штатах, цитадели того самого Общества Потребления, которое мы так поносили в застольной полемике в старой хрущевке.
Представляю, как долго ломал голову Ромчик, прежде чем он выложил 200 миллионов за эту посудину; как дрожали пальцы и парился лоб у держащего в руках несчастные яйца олигарха, за которые пришлось расколоться на добрую сотню... А каково было Прохорову сначала скинуть пару десятков миллионов на корпоративную вечеринку, а потом (за свои-то кровные!) «залететь» в полицейский участок за разврат и прелюбодеяния?!
Совсем другое дело твой покорный слуга. Проклятое нами в кухонных Гайд-парках Общество Потребления дало мне уникальную возможность выбирать и приобретать в личное пользование любую вещь, на которую падет мой взгляд.
И, обрати внимание, все это я могу сделать без головной боли Абрамовича, невроза Вексельберга и криминальных проблем Прохорова.
...В Америке, как и в Союзе, есть свои «профессиональные» праздники. У некоторых категорий граждан они происходят даже многократно. Так, первого числа каждого месяца празднуется День эсэсайщика, когда на лицевой счет нашего брата перечисляется скромная по американским меркам, но достаточная для достойного существования сумма.
Вчера был именно такой день. Сегодня же я спешу туда, где на ломящихся от изобилия товаров полках лежит все, что только может себе вообразить член (старый или новоявленный) Общества Потребления.
Я снова смогу, не оглядываясь на цены, не дрожа мелкой дрожью за каждый рубль (впрочем, здесь в ходу доллары) выбрать все, что мне понадобится, захочется и даже то, что просто на меня смотрит...
...До заветной двери остается пять, четыре, три, две минуты ходу. Наконец, из-за угла появляется бьющая в глаза своим размером вывеска-реклама Dollar World («Мир доллара») с горящими рядом кровавым неоновым светом магическими цифрами «99с» (тебе, непосвященному, разъясню, что это магазин, где любая вещь стоит эти самые 99 центов...).
Теперь я точно знаю, что счастливые цифры – не четыре семерки в игровом автомате казино, а две девятки в долларовом магазине!
А ты мне, ... (здесь неразборчиво), долдонишь: «общество потребления, общество потребления...» Красиво жить не запретишь, а хорошо бы жить – еще лучше!!!
(...далее все неразборчиво...)
Пурген и Валерьяна
«Нет повести печальнее на свете...»
Их любовь началась неожиданно и бурно. И как это зачастую бывает, счастье одних возникло в результате беды у других.
В ту осень Страдалец убедился, что жизнь с любимой в браке стала невыносимой. Ночные страсти и целодневные скандалы истощили его плоть и душу, и он бежал в уединенье однокомнатной кельи. Бежал не один, а вместе с последствиями прежней бурной жизни: нервным тиком и крутым запором.
Они-то, его друзья-напасти, и послужили той счастливой звездой, которая свела вместе молодых, с недельным сроком производства, красавца Пургена в блестящей фольге и совершенно очаровательную розовато-желтую Валерьяну в небольшом изящном коричневого цвета пузырьке...
Когда, освобожденные дрожащей рукой Страдальца из своих упаковок, они оказались рядом, весь окружающий мир перестал существовать. Любовь заполонила их души, и возлюбленные слились в экстазе, купаясь в молочной реке с кисельными берегами, так как Страдалец запивал таблетки теплым молоком.
Длилось это осень и всю зиму, пока Страдалец не понял, что жить одному без приготовленного женой завтрака, поглаженной рубашки, прогретой заблаговременно постелью, в конце концов, с нетертой мочалкой спиною, – просто невыносимо. И, как это бывает столь же часто, беды одних возникают в результате счастья других.
Страдалец вернулся в лоно семьи, где ночи проводил в любовных утехах, а дни – в задушевных беседах о смысле жизни...
Бывшие же последние полгода его надежными друзьями Пурген и Валерьяна оказались напрочь забытыми. Лишенные возможности любовного общения, они лежали в уголке на деревянной полочке старого комода. Приближалось окончание срока годности, а с ним и печальный конец их так романтически начавшейся love story...
Между тем жизнь продолжалась, ударяя своим гаечным ключом по венчавшей изможденное тело голове Страдальца. Бессонные ночи и напряженные дни сделали свое дело, дав понять, что по-настоящему хорошо только там, где нас нет, и что одному, без помощи верных друзей, из прорухи не вылезти...
Новые времена востребуют новых героев. Теперь таковыми, на кого Страдалец мог надежно опереться своими изрядно потрепанными органами, были решительный и быстродействующий Нитроглицерин и его подруга или, говоря современным языком, герлфренд – опытная и мудрая Клизма. Нет, у этой пары не было того чистого чувства, романтической любви, как у Пургена с Валерьяной, но преобладали здравый смысл и трезвый расчет. Они делали свое дело стремительно и профессионально. В отличие от наших влюбленных, новая пара не сливалась в экстазе, омываемая молочной рекой с кисельными берегами. Да и правда, как можно было это сделать, коли Страдалец общался с каждым из них совершенно разными, прямо противоположными путями...
...Отсюда и следует грустный вывод – трудно сохранить старых друзей при наличии новых болячек!
А. Яблок
из в меру веселых миниатюр для «дураков» в День дурака (1 апреля)
