“Что же такое? Галлюцинации? Слишком много выпил? Чёртики в глазах? Не тот ли? Как звали? Ясновидец? Вроде, похож, и так же одет. И в то же время, какой-то другой…”, - засуетились мысли Заплетина.
- Нет, я не тот, - улыбнулся мужчина. – Не Абадонин. Я - Иофилов. Позвольте? – тронул он спинку стула.
- Ну, садитесь, - сказал Заплетин.
- Угомонитесь вы, наконец, - продолжал Иофилов, усевшись за стол. - Мало ли было у вас проблем от волокитства за длинными шейками? Включая историю с вашей женой? Неужто забыли вы происшествие у телефонной будки вокзала? Где вы познакомились с Татьяной?
- Ну как же. Конечно, не забыл. Помню, конечно. Не все подробности...
- Хотите, мы припомним и подробности?
Иофилов глянул в глаза Заплетина, и будто что-то такое сделал, что взгляды обоих друг к другу приклеились. Не в силах свой взгляд уронить, отвести, Заплетин в то же время почувствовал, что это его отнюдь не смущает. И вот, как считывая историю из только ему видимой книги, Иофилов начал рассказ о происшествии у телефонной будки вокзала, причём стал рассказывать с подробностями, какие Заплетин давно забыл.
- Кому, как не вам, дорогой дружище, известно поселение под Москвой под названием Воронок. Всех проживавших в Воронке проще всего называть воронами (не воронковцы же, не вороножцы?). К тому же, вороны тесно увязывалось с изобилием развесистых деревьев, которые заманчивой аллеей увлекали сходивших с электричек вглубь кирпичного поселения, и в самом конце сливались с парком, прилепившимся к узкой тихой реке. В любую погоду любого сезона на бурных деревьях Воронка сиживало и, лавируя, летало огромное множество ворон, привыкших к звукам частых электричек.
Всего минут сорок езды до столицы и расписание электричек с разрывами в десять, пятнадцать минут, - эти преимущества Воронка перед многими другими поселениями, которыми Россия так богата, что часто не могла их прокормить, - все эти с виду скромные преимущества позволяли воронам при желании всё налаживать и обретать попрестиженее, поглянцевитей: безопасные роды, детское питание, спецшколу, учителя фортепиано (из тех консерваторских строгих дамочек, которые могут хлестнуть по пальцам нотным сборником для фортепиано, если тронешь не ту клавишу), факультет восточных языков, женитьбу на москвичке, буженину, сервелат, “Спартак” в “Большом” и “Спартак” против “Динамо”, пиво в баре, с красными раками, врачей из спецклиник, и, постаравшись, - могилу аж на Ваганьковском кладбище. Иначе, вороны при желании могли позволить себе почти то же, что позволяли себе москвичи, эти известные счастливчики. Пользуясь благами москвичей, воронам в то же время удавалось их кое в чём даже переплёвывать: жизнь вне столичной суеты, не конкурируешь с приезжими за хороший кусок мяса, экологичней, спокойней, сонливее.
Итак, в одно летнее утро я, ваш покорный слуга, сидел на скамейке в тенистой аллее неподалёку от платформы, вдыхал чистый июльский воздух а тем временем мимо меня проходил мужчина с рыжим портфелем. Я безмятежно лизал мороженое и листал свежий журнал, но тут-то вот это и случилось: крупная капля будто из облака, а на самом деле из чёрных перьев облепила мне кончик носа и без малейшего промедления начала стекать на губу. Последствиями этого же происшествия испорчены были также мороженое и раскрытая часть журнала. У меня, с омерзением засуетившегося, как назло, ничего не оказалось, чем можно стереть вороний помёт. И я решил вырвать одну страницу из библиотечного журнала. Но тут проходивший обернулся и весело вызвался помочь. Я благодарно ему сдался, он тщательно вычистил всё испачканное с помощью собственного платка, уронил платок в урну и удалился.
- Это был я! - воскликнул Заплетин.
- Кто же ещё, - отвечал Иофилов и продолжал повествование. - После этого происшествия мне расхотелось читать журнал, и так как в посёлке Воронок мне больше нечего было делать, я тоже отправился к платформе, время от времени озирая кроны надвигающихся деревьев и наблюдая вашу спину. Попутно я стал о вас фантазировать… Поправлюсь, - усмехнулся Иофилов, - слово фантазия здесь не годится, так как фантазии мои всегда совпадают с реальными фактами. Этот ворон, я сочинял, проживал в доме вдоль главной аллеи. Дом был так близко от платформы, что он иногда просыпался ночью от шума пробегающих электричек. К этому шуму он был не в претензии; напротив, проснувшись, он с волнением представлял себе дальнюю дорогу самолётом или океанским пароходом. Ему тридцать лет. Его звали Павлом. По профессии музыкант. Сегодня он проснулся с неприятным ощущением, что ему ничего не хотелось делать. Сначала он день скоротать попытался, оставаясь как можно дольше в постели. Но скоро от чтения на спине, на животе и опять на спине у него заломило голову. Он оделся, что-то там съел, подхватил свой рыжий портфель с журналом “Иностранная литература” и отправился на платформу (вот вам ещё одно преимущество проживания в Воронке: не зная, что именно вам хочется, вы отправляетесь в столицу, и там что-нибудь да случается). Пока вы шагали к электричке, я разглядел на небе облачко, и в облачке том я увидел нож.
- Какой такой нож? - спросил Заплетин.
- Позже поймёте, - сказал Иофилов. - А пока позвольте мне продолжать. Итак, по дороге вы размышляли, с кем бы вам встретиться в Москве, с каким бы незанятым приятелем, да отправиться с ним в излюбленный бар, где подают пиво с раками. А вот позвоню-ка я Колтуну, - пришла вам в голову вялая мысль. Вашим приятелем Колтуном и завершалось большинство ваших бесцельных поездок в Москву. Казалось, в любое время суток Колтун был в готовой невесомости, и от дыхания в телефон - взмывал в воздух, куда угодно, лишь бы там подавали пиво.
Электричка оказалась переполненной; нам повезло в неё как-то втиснуться, а кое-кому на той же платформе пришлось дожидаться другого поезда. Мне, кстати, не нравятся все слова, в которых есть понятие везения. И везение и невезение так же обманчивы и ненадёжны, как, скажем, обманчив кивок девушки, с которой вы только познакомились на аллее парка культуры и отдыха, и которую вы как бы уговорили встретиться с вами завтрашним вечером. Если вникнуть в эти понятия, как часто то, что считалось везением, в результате оборачивалось невезением, и, соответственно, наоборот.
Вам повезло войти в электричку, но одновременно не повезло довольно долгую часть дороги простоять в переполненном душном тамбуре, и в то же время в том повезло, что вы оказались лицом к лицу с худенькой рыжей смазливой девушкой. То ли деваться ей было некуда от напиравших на вас пассажиров, то ли она хотела того же, но вы достаточно долгое время стояли, тесно прижавшись друг к другу, и сладость от этой тесноты услужливо усиливали покачивания, тряска и вибрация вагона. Вы так боялись столкнуться глазами, что усердно выкручивая шеи, глядели в разные стороны, как будто пытались доказать и себе, и всем окружающим, что ничего не происходило. Но что за чудо происходило!
Стоя, вы будто лежали на ней, ощущая сквозь лёгкую дымку платья тёплое подрагивающее тело с крепкими маленькими грудями, твёрдыми бёдрами и ногами, прижавшимися к вашим до коленок. Вы ощутили, что твердеете, и испугались, что твёрдость почуяв, она немедленно отстранится, - напротив, она к ней тесно прильнула, вы ощутили её лобок, и он, как голодный просящий зверёк стал ласкаться о вашу твёрдость. Потом её тело задрожало, резко отпрянуло от вашего; вы поглядели ей в лицо - оно было розовым и напряжённым, как лицо человека, скрывавшего боль или острое наслаждение. Так ни разу на вас не взглянув, она отодвинулась от вас.
Разгорячённый, вы подумали, что с помощью только что случившегося вы получили некое право на более близкое знакомство, и вы захотели протиснуться следом. Но тут же вас отрезвила мысль о том, что подобное происшествие - как алфавит от А до Я, и после Я нет продолжения. Кроме того, осознали вы, ваше вторичное появление для неё обернётся стыдом и неловкостью, а на таком зыбком фундаменте ничего хорошего не построишь.
Ступив на платформу Ярославского, вы поискали её глазами; но то ли она покинула поезд ещё до конечной остановки, то ли уже убежала вперёд..., - ну вот, вы подумали, и эту я никогда уже не увижу; зато, - утешили вы себя, - она запомнится навсегда.
- Ещё бы, - откликнулся Заплетин. - Но как вы это связываете с ножом, который как-то ранил мою жизнь?
- Не торопитесь, - сказал Иофилов. – Та девушка как бы возникла попутно, но в то же время она не случайна, не только эротическое волнение. В цепи различных мелких событий, случившихся перед знакомством с Татьяной, девушка эта так же важна, как меня окропившая ворона. Я понимаю, на первый взгляд сравнение подобное нелепо, но взгляд поглубже приводит к выводу, что как без вороны, так и без девушки вы никогда бы Татьяну не встретили. Ворона вас не пустила на поезд, который в Москву приходил раньше, до появления Татьяны у общественного телефона. А эротическое приключение (которое в девушке разрядило накопившееся томление, а в вас это томление, напротив, обострило, как бывает от просмотра порнофильма), - это приключение в электричке вас настолько воспламенило, что вы в процессе знакомства с Татьяной были значительно напористей, чем в предыдущих знакомствах с девушками.
Но до того, как вы её встретили, был такой странный момент: как только вы покинули платформу, к вам приблизился незнакомец и стал говорить что-то невнятное. Это был я, я к вам подошёл, чтоб помешать вашей встрече с Татьяной. Но всем существом своим, кроме тела, вы ещё были в электричке, пленяясь одним из тех редких моментов, ради которых и стоит жить; который, когда б вы о нём не вспомнили, не потеряет остроты, - также примерно, как тот момент в предновогодний московский вечер, когда едва вам знакомая женщина передвинула вашу холодную руку на свою полуголую грудь, неожиданно тёплую в зябкой квартире, прижала и сколько-то не отпускала...
От этого вы не могли сконцентрироваться на том, что я пытался сказать; слова мои не связывались друг с другом, и каждое новое моё слово тут же умертвляло предыдущее. Пришлось поиграть на чувстве страха: я сделал так, чтоб вам показалось, что перед вами разверзлась бездна. Вы, испугавшись неясно чего, от меня отскочили и удалились. Я решил раствориться в толпе и дальше в поступки ваши не вмешивался, а вы лишь запомнили ощущение, будто к вам придвинулась бездна в виде не запомнившегося человека, который что-то невнятно мямлил.
Когда это кончилось, вы обнаружили, что в вашей руке вы сжимали монету, ноги несли вас к телефонам, а в голове нудно отстукивало: так и быть, позвоню Колтуну; так и быть, позвоню Колтуну... Телефонных будок было немало, но перед каждой – короткая очередь. Вы немного поколебались и выбрали очередь с девушкой с краю; вы, я и раньше замечал, предпочитали вставать в очереди позади молодых женщин; от них исходил нежный покой, а спины мужчин излучали враждебность.
Она ощутила ваш пристальный взгляд, мельком взглянула на вас, отскочила на мокрый замусоренный асфальт, слегка парящий под жарким солнцем, перепрыгнула в будку телефона, где давно бестолково и крикливо ворочалась тётка из провинции, потом метнулась к тележке с мороженым, там задержалась, а вам подставила затылок с чутким светлым хвостом, удлинённую шею в нескольких родинках, слабые бледненькие плечи, прямую спину, облитую платьем, отразившим в себе цветение луга. Потом её зелёные глаза поглядели на вас в упор, и вы их сравнили с двумя полянками, с платья отскочившими на лицо.
- Вы не присмотрите за чемоданом? - спросила она быстрым язычком.
- Конечно, - кивнули вы, опешив от незаслуженного доверия.
Она красиво пошла за мороженым, раскачивая бёдрами, как взрослая, а по узенькой талии и другому была как худенькая старшеклассница. Вы, как любой бы мужчина сделал, сконцентрировались на ногах, но взгляд вы держали на ногах только пока она удалялась, выбирала мороженое, покупала, а когда она стала приближаться, вы взгляд отвели в телефонную будку. Там возилась всё та же тётка, возилась с точно такой же тёткой, сидящей в полутёмном коридоре на какой-нибудь окраине столицы, с руками, грязными от картошки или мокрыми от посуды, и было ясно, что их возню может прервать только кто-то третий. Вы приготовились шагнуть и монетой потюкать по стеклу, но ничего такого не сделали. “Я ведь никуда не тороплюсь, и звонить мне вовсе не обязательно”, - трезво напомнили вы себе.
- Спасибо, - сказала она отрывисто между змеиными бросками бело-розового языка на сливочное мороженое.
- Не за что, - вы переступили, как застоявшаяся лошадь.
Она прищурилась, чуть помедлила, и отвернулась - круто, решительно. Ну попросила, ну согласился, - подрагивал, раскачивался хвост, - ну услужил (не очень вспотел), поблагодарила, ответил не за что, концы свелись с концами - ещё колечко очередной житейской мелочи, которое можно и уронить.
- Вот разболталась! - сказала девушка.
Вы её немедленно обогнули, стали напротив лица тётки, затарабанили по стеклу, ткнули в её вскинувшееся лицо часы на круто выгнутой кисти. Кажется, всё вы сделали правильно; да нет, не всё, упустили что-то: тёткино необразованное лицо ожесточилось, глаза сузились, в губах шевельнулось злое слово.
- Ну что. Остаётся под ручку вывести?
- Пусть. Я мороженое не доела.
Она доедала его так: хищно выгнув верхнюю губку, жадно отхватывала кусок, нежно трогала языком, аккуратно свёрнутым в трубочку, широко распластывала язык и лизала всей сразу поверхностью, поцелуйно присасывалась губами, пристально оглядывала, не дотрагиваясь, и при этом облизывалась, как кошка. Наконец, уронила в грязную урну мокрую испачканную обёртку, промокнула губы платочком, тщательно вытерла каждый пальчик.
- У вас не найдётся клочка газеты?
- Какой вам кусок?
- Всё равно, какой.
Вы извлекли записную книжку, раскрыли, где попало, выдрали листок.
- Зачем же так драть?
- Да ерунда.
- У вам там записано. - И показала, что в самом деле там были записаны имена, адреса и телефоны.
- Это не нужно, - соврали вы.
Нужными вам скомканными людьми девушка низко наклонилась, порадовав видом на крепкую грудь, почти выпавшую из платья, смахнула с туфли каплю мороженого, уронила каких-то ваших знакомых в ту же замызганную урну, распрямилась, едва не задев тётку, наконец-то покинувшую телефон. Беспечно оставив чемодан, девушка быстро вдвинулась в будку, и пальцем из худенького кулака стала резко закручивать диск, слушать занятые гудки, дёргать рычаг, чтоб всё снова начать. Потом уступила вам телефон. Решив пока не звонить Колтуну, вы набрали шесть бессмысленных цифр, седьмую не стали (и тем, подумали, кого-то не вытащили из ванной, не нарушили поздний сон, не дали кофе сбежать на плиту..., - легко иногда творить добро тем, что решишь что-то не делать; возможно, не делающие ничего приносят другим наибольшую пользу). Послушав шуршание и потрескивание, вы вышли с опечаленным лицом.
- А мой, странно, не отвечает.
Она попробовала опять. Безуспешно. Вышла. Вздохнула.
- И куда же они потащились?
- Кто потащился? - спросили вы.
- Родители. Я потеряла ключи.
- Слушайте, туда или сюда, - взорвался горец, стоявший за вами, и, оказалось, давно рывший землю и закусывавший удила.
Вы и девушка отодвинулись. Вбок сверкнув бешеным глазом, горец ворвался к телефону и выхватил трубку из аппарата, как если бы выхватил кинжал. Девушка, глядя на толпу, спешащую в разных направлениях, скорее всего, размышляла о том, ехать ли ей с чемоданом домой, но там не окажется никого, или ещё побыть на вокзале и попозже опять позвонить? Губы ваши с трудом разодрались, и вы задали простой вопрос, оказавшийся судьбоносным:
- Откуда вы приехали в Москву?
- Я здесь живу, - быстро сказала, будто давно заготовив ответ, и поглядела на вас в упор зелёными искрящимися глазами. - А вернулась из Ленинграда. Там поступала в консерваторию, но завалила фортепиано. Села играть, и от волнения позабыла всю композицию...
Тут Иофилов сделал паузу, и Заплетин осмелился сказать:
- Да, всё было именно так. Жаль, что в то время я не понял, о чём вы меня предупреждали. И, кстати, не только меня. И Татьяну.
- И Татьяну, - кивнул Иофилов.
Спустя пару лет после женитьбы, когда они уже были в Америке, Татьяна крепко прижалась к Заплетину, будто чего-то испугалась, и прошептала ему на ухо: Я тебе ни разу не говорила, но в день, когда мы с тобой познакомились, произошла очень странная вещь. Тогда на платформе Ярославского ко мне подошёл какой-то мужчина и стал мне что-то быстро говорить. Я его слушала невнимательно и почти нечего не понимала, потому что я до этого обнаружила, что у меня нет ключей от дома. Кроме того, я испугалась, что это был какой-то сумасшедший. Я пыталась ему улыбаться, а сама думала только о том, как бы мне от него отвязаться. И помню ещё: мне показалось, будто я на краю пропасти.
Заплетин Татьяну успокаивал, а сам тем временем размышлял: вот, отмечая день рождения, мы беззаботно пьём шампанское, и вспоминаем, что с нами было с того момента, как познакомились, а жизнь по-другому бы повернулась, если б твои ключи не пропали и ты не пошла позвонить родителям, если бы я опоздал на поезд, если б меня задержал на платформе тот бормотавший что-то мужчина, если б я выбрал другой телефон, если бы... Боже, как много бездонных пропастей разверзается в нашей жизни, и в них проваливается будущее, которое мы для себя спланировали.
Заплетин подлил себе в задумчивости, потом потянулся подлить Иофилову, - того уже не было за столом. Заплетин рассеянно огляделся, но был уже в прошлом так глубоко, что продолжал его вспоминать без помощи ясновидца. Услышав о заваленном экзамене и о потерянном ключе, Заплетин такое сказал девушке:
- Мы оба не можем дозвониться до тех, к кому мы хотели ехать. А что если вам сдать чемодан в вокзальную камеру хранения, и мы погуляем в парке Сокольники? Он близко, в двух станциях на метро. К тому же, у нас с вами много общего: вы поступали в консерваторию, а я по профессии пианист.
И вот они оказались в парке. Был ещё слишком ранний час, и прохожие редко попадались, - мать, выгуливавшая ребёнка, дама с собакой, мужчина с портфелем. На главной аллее ларьки и закусочные были закрыты все подряд, но он знал кафе в боковой аллее, которое часто не подводило. Им повезло, кафе работало, они были единственными посетителями. Он заказал бутылку “Лидии”, бутерброды с колбасой, миндальные пирожные. Татьяна призналась, что быстро хмелеет, даже от нескольких капель вина, но незаметно для себя осушила целый стакан. Из кафе она вышла нетрезвой походкой, и дальше, пока они гуляли, сначала на руку его опиралась, а позже повисла на плече. Он наглядел пустую скамейку, надёжно огороженную кустами, обнял её, стал целовать в шею, она обернула к нему лицо.
Поцелуй их прервали шаги и смешок. Их разглядывали, ухмыляясь, двое здоровенных мужиков, с бицепсами грузчиков, с татуировками, на их небритых помятых мордах гулял недостаточный опохмел.
- Деваха-то будет ничего, - сказал один голосом и интонацией только что вышедшего из тюрьмы.
- Пошли-ка, - сказал Заплетин Тане, стал подыматься со скамейки, но тут же обвалился на неё от кулака, влетевшего в грудь.
Он осознал, что это серьёзно, что он не сможет её защитить от этих здоровых мужиков, а если попытается защитить, его изобьют до полусмерти, и могут, избивая, искалечить, сделать инвалидом на всю жизнь. И мысль, трусливая эта мысль: а что мне она, за что рисковать, я сам с ней только что познакомился. Он наклонился к её уху:
- Слушай, Таня, - он прошептал. - Я с этими точно один не справлюсь. Ты отвлеки их чем-нибудь, а я сбегаю за милицией или ещё кого позову.
Он встал:
- Ребята, мне надо отлить.
Они хохотнули:
- Давай, вали. Только назад не очень спеши.
Он обежал половину парка - ни одного милиционера. Он задержал парня с портфелем, но тот, услышав просьбу о помощи, зашагал куда-то ещё резвее. Поняв, что содействия не будет, он натолкал в карманы камней, подобрал тяжёлую палку и побежал назад, к Татьяне, с ужасом думая о том, что с ней, возможно, уже случилось, и как он начнёт с мужиками драку. Но он позабыл, где скамейка с девушкой. Мокрый от пота, задыхаясь, он бегал по всем аллеям парка, заглядывал в разные закоулки, и, наконец, её отыскал.
Внешне она выглядела ничего, без синяков, и платье в порядке, лишь глаза её были от слёз красными. Он стал объяснять, что с ним случилось, спросил, как вели себя мужики. Она отвечала, что ничего, что они только деньги отобрали. Он в это не очень-то поверил - у них были похотливые глаза. Нет, со мной ничего не сделали, - устало Татьяна отвечала. – Им так не терпелось опохмелиться, что когда они отобрали сумочку и увидали, что там есть деньги, они тут же бросили меня и, видно, рванули в магазин. А сумочку, к счастью, отшвырнули, у меня в ней были важные документы.
При прощании на вокзале они не обменялись телефонами - после подобного происшествия люди расстаются навсегда. Но их навсегда длилось недолго, до того, как они случайно столкнулись в пустынной картинной галерее, и это случилось, как ни странно, именно одиннадцатого июля, спустя ровно год после первой встречи. Поразившись такому совпадению, Татьяна замяла воспоминание о том, что он бросил её в парке на растерзание двух мужиков, и они из музея вышли вместе. Заплетин, винивший себя весь год, хотел с ней как следует объясниться, а тут им попалось кафе-мороженое, и они просидели там пару часов.
В кафе, неожиданно для себя, Заплетин поведал Татьяне то, что скрывал от многих знакомых, а именно: он решил эмигрировать. Татьяна не очень тому удивилась; она, оказалось, тоже мечтала выехать из страны, но одна не решалась на этот шаг. Они стали видеться каждый день, и часто она ночевала на даче, которую он снимал у знакомых. Потом им обоим удалось получить от Сохнута приглашения на выезд к родственникам в Израиль. Они тут же срочно поженились, подали заявления в ОВИР, и после почти года ожидания получили разрешение на эмиграцию. Брак их, возможно, был бы успешным, несмотря на все трудности иммиграции, если б не тот случай в Сокольниках, который, как говорил Иофилов, оказался тем самым ножом, так поранившим их отношения, что рана от этого, не заживая, кровоточила до развода.
