КОНТУР

Сегодня журнал «КОНТУР» представляет своим читателям поэта Гари ЛАЙТА. Гари Лайт родился в Киеве в 1967 году. С 1980 года живёт в Соединённых Штатах, в Чикаго.
По профессии - адвокат. Я хочу обратить внимание читателей на одну деталь: Гари приехал в Америку в подростковом возрасте, позже окончил университет и юридическую магистратуру в США. Но что удивительно, не потерял свой родной язык. Более того, почти сразу по приезде в Америку он увлёкся поэзией и начал писать стихи на русском языке. Его литературными учителями среди прочих были и остаются знаменитые «шестидесятники» - Булат Окуджава, Виктор Некрасов, Василий Аксёнов, Белла Ахмадулина и особенно Андрей Вознесенский, с которым ему посчастливилось быть лично знакомым и неоднократно выступать в московском Музее Маяковского.

В силу своей профессии Гари приходится много ездить. И не только по Америке. Перемещения по странам и континентам, похоже, отразились и на географии его стихов. Но о чём бы не писал Гари, всё пронизано любовью. Любовью в широком смысле слова. Это и любовь к окружающей среде, и к городам, и к странам, и к друзьям по обе стороны Атлантики, и, конечно, к женщине. В девяностых годах у него вышло несколько поэтических сборников в Москве и Санкт-Петербурге. Там же прошло много творческих встреч с читателями. В 1998 году Гари Лайт был принят в Союз писателей Москвы. Последние несколько лет книги Лайта в основном выходят в Киеве, поэт выступает перед киевлянами. Один из сборников - своеобразное избранное, названное «Траектории» - был представлен публике в Нью-Йорке. Совсем недавно он читал стихи и у нас в Майами. В предложенной подборке всего несколько произведений, но я думаю, что эти строки дадут вам возможность составить свое собственное представление об его творчестве и, надеюсь, прийти в апреле в библиотеку Sunny Isles, где Гари Лайт выступит перед публикой вместе со своими музыкальными соавторами. Приятного вам знакомства!
Михаил Эстис.

«Гари Лайт - американский поэт с русской душой».
Андрей Вознесенский (Москва).

«Его любовь к русской литературе  навсегда осталась его Страной Пребывания.  Поэзии его воздаст время.
Но жизнь воздаёт ему уже сегодня за его тёплую душу,  около которой желаю погреться и вам, дорогой читатель».
Александр Дольский (Санкт-Петербург).

Им незнакомы были правила игры

Им не знакомы были правила игры,
Огонь из ада в ночь пришел с росою,
Такою долгой жизнь казалась до поры,
А смерть увидели девчонкою босою.
С ведром воды не добежала к тополям,
В тени которых раненых поили,
Быть может, за ее застывший взгляд
Бойцы отчаянно, нелепо отомстили
Победой, не записанной в актив,
На фоне страшных первых поражений
Они сумели в контратаку перейти,
Не зная правил согласованных решений.
Был ими предугадан Сталинград,
И Кенигсберг, и взятие Рейхстага,
В июне сорок первого назад,
Застывши в вечности, не сделали ни шага.
Им не знакомы были правила игры,
Стратегий не было, все только запылало,
Такою долгой жизнь казалась до поры...
Всему великому есть малое начало.

Новый Нью-Йорк

Этот раненый город простил мне неровность строки,
Но еще на подлете я понял, что время ушло
По периметру суши, чье зеркало - обе реки,
И реальность, порой, визуальна без мыслей и слов.
Новый Йорк, испокон не умевший быть резко чужим,
Если каждый частицей носил этот город в себе...
Под крылом самолета контуженный остров лежит,
Прежде дерзкий Манхэттен, оплаканный в новой судьбе.
В панораме зияющей раной печать «Близнецов»,
Как бы ни было горько, но это есть новый Нью-Йорк,
Отражаясь в Гудзоне, его лихорадит лицо,
Отраженье осанки в Ист-Ривер за скобками строк.
Несмотря ни на что, здесь по-прежнему любят стихи
На любых языках. Мы по-русски пришли к алтарю,
А затем, когда город раскинул дождя балдахин,
Теплый мартовский вечер и ночь преломились в зарю.
Улетать все же легче - ведь встреча намедни сбылась.
Возвращенья в Новый Йорк будут сами собой,
Неприсутствие пафоса - в нем сострадания власть.
Этот город у каждого новый, для каждого свой.

Прага-Москва

Тебе не холодно в Москве?
Я прилечу под самый вечер
И на вопрос в глазах отвечу
Без слов о Праге и весне...
Волшебный город золотой
Остался вновь самим собою,
И мне мерещится порою,
Он испокон и вечно мой.
Над Шереметьево туман,
Как в молоке стоят березы,
И так естественны их позы,
Как ни в одной из прочих стран.
В Москве, конечно же, циклон,
И телефон, как враг незрячий,
Ты просыпаешься...и значит,
Я прилечу в твой полусон.

Иерусалим

Ложится спать Иерусалим,
Не запирая на ночь двери.
Край редких и волшебных зим,
Непредсказуемых метелей.
Очаг негаснущих страстей,
Он низко пал и был возвышен.
Земля смеющихся детей
И привозных неспелых вишен.
Места Голгоф и вечных стен,
Надежд, идей и откровений.
И чтоб он делал без Елен,
Без храмов и всенощных бдений...
Как его таинство корит,
Его величье возвышает.
Вне прокураторских обид
Почил во сне Ерушалаим.

Яше Стрельчину

В Европе осень, теплые дожди,
Сезона бархат знаменуется футболом.
Бессмысленных ничьих уже не жди -
Накал высокой пробы валидола.
Двадцать девятое. Сентябрь. Тель-Авив,
В прибрежных биллиардных эхо киёв,
Все совпаденья позже выверит архив.
Игра «Маккаби»-Тель-Авив - «Динамо»-Киев.
Большой футбол, уютный стадион,
Цвета совпали бело-голубые...
Иврит и русский - гул переплетен,
Слова слились, перемешались и поплыли
Над морем, небоскребами, над всей
Страной, еще не тронутой хамсином.
А под трибуной - древний иудей,
Он помнит прежний вечер светло-синий:
Такие сумерки бывают над Днепром
В канун осенних праздников великих...
Двадцать девятое. Сентябрь. В нем одном
Воскресли тысячи расстрелянных безликих...
Их, под конвоем шедших по Сырцу,
Туда, где так обыденно стреляли,
Он матери, сестренке и отцу
Глядел во след, толпою обтекаем.
Татарка, одноклассница его
В подъезд втащила, руки исцарапав...
На матчах «Старта» он себя переборол,
Ни разу в ту войну и не заплакав...
Да и потом, в отрядах «Хаганы»,
Бывало всякое, и кто его осудит...
А здесь он под трибуной, у стены,
Рыдал безудержно, и расступались люди
В динамовских футболках и шарфах,
И в черно-желтой атрибутике «Маккаби»...
Двадцать девятое. Сентябрь. На глазах...
Всего Израиля приспущенные флаги.

Созвонимся-спишемся

Созвонимся-спишемся, свидимся-услышимся,
Проплывем по осени в сторону зимы,
Победим сомнения, опровергнем мнения,
Всё неокрыленное отдадим взаймы.
Сменим обстоятельства, словно посягательства
Истин относительно веры в чудеса,
Под гитару - строками, взглядом с поволокою
И щемящим голосом, вечностью в глазах.
Всем уже свершившимся, прилетевшим, сбывшимся,
Чаем, по-ноябрьски стынущим в руках,
Теплым пледом, книгами, солнечными бликами
И уже проснувшейся, но еще во снах
Светлых, вещих, сладостных - маленькие радости,
От которых трепетно, ласково, легко
Воспарить единственной, несколько таинственной,
Но всегда желанною, нежно, без оков...
Созвонимся-спишемся...Свидимся-услышимся...

Как, в общем, мало нужно для любви

Как, в общем, мало нужно для любви:
Немного веры, верности страница,
Всего чуть-чуть таинственной столицы
И еле слышное под вечер «Позови…»,
Две чашки чаю, понимания глоток,
Невычурная рифма к слову «наше»,
Кусочек свежего московского лаваша
И телефонный неожиданный звонок,
Прощенье за поспешные слова,
Когда гроза над городом зависла,
Как взгляд, лишенный зависти и смысла,
А в нем сентябрь, шуршащая листва:
Осенний рейс Борисполь-Амстердам,
Прозрачная таблетка валидола
И то звучанье прикладного рок-н-ролла,
Где музыка потворствует стихам…
Чего еще? Каштановых волос,
Уже не отягченных черной краской,
Отсутствия вины...Намек на сказку,
В которой риторический вопрос.
Еще, наверное, терпенья на двоих
И ожидания волшебную изнанку…
На двух материках читают гранки,
Чтобы затем единый вышел стих.
Совсем немного нужно для любви…

Пока Америка спала

Пока Америка спала,
Еще не ведая открытия угара...
Здесь, в Галилее, мысль уже жила,
Благословенна светом и нектаром.
Здесь, в глинобитных маленьких домах,
Перебивая и не слушая друг друга,
Пророки отдавали на словах
Все истины тревожного досуга.
Краеугольным камнем бытия
Кроились здесь моральные устои,
И в терпком горном воздухе витал
Целебный дух оливковых настоев.
Вершились судьбы всех родящихся потом,
И не было еще давящей догмы.
Здесь, скромный ужин свой напутствуя вином,
Мессия все услышал и запомнил.
И опускались сумерки, не мгла,
В своих прaвах после полуденного жара...
Америка тогда еще спала,
Не ведая открытия угара.

Встреча на Арбате

Я не был там так много лет,
В то лето прилетев в Россию.
У нас не стало сигарет
В московский вечер светло-синий.
И я спустился на Арбат
В былой киоск «Союзпечати»
Мимо стройбатовских солдат
И гордой новорусской знати.
И что-то вроде тысячи рублей
Отдав раскрашенной девчонке-продавщице,
Отвлекся на арбатских голубей
И вдруг в толпе увидел эти лица.
Их было несколько - глубоких стариков
В потертых пиджаках и мятых шляпах,
Заката луч от потускневших орденов
Обыденно скользил по их рубахам.
К Тверской плыла вечерняя толпа,
Нас задевая, чертыхаясь и судача,
Зажглась реклама «Pepsi» на столбах,
Я подошел к ним и, немало озадачив,
Спросил какой-то бред о «Спартаке» -
Они глядели, как на словоблуда.
Старик, пробор пригладив в бороде, сказал:
«Сынок, а ты, должно быть, не отсюда».
Я понял: объясненья ни к чему,
Толпа настойчиво меня толкала в спину,
И молча поклонился старику
С медалью в лацкане «За взятие Берлина».
И позже, возвращаясь в дом друзей,
Я видел вывеску в киоске по-английски:
«Награды родины - от тысячи рублей,
За доллары, дойчмарки. Сговоримся»...