Когда после артобстрела и бомбежки в батальоне появились первые раненые, Вова с двумя санинструкторами, как положено, находились в боевых порядках батальона. Он, при продолжавшемся артобстреле, бросился к раненым, оказывая первую помощь: перевязывая и останавливая кровотечения, делая обезболивающие уколы, вынося раненых в тыл, на медпункт. Визгливо-свистящее, противное завывание снарядов и мин, которые, казалось, летят прямо в тебя, невольно вызывали страх и трепет души, содрогание всех внутренних органов и частей тела, какую-то особую боль в животе и дрожание ног и рук. Душа его буквально уходила в пятки и хотелось бежать куда угодно, спасая душу.
Все его существо хотело жить, и для этого спрятаться, укрыться от происходящего ужаса, от летящей смерти, вдавиться в снег, землю, чтобы спрятать, сохранить уязвимое тело, свою жизнь. Это был животный страх, а он прекрасно знал, что страх убивает в человеке все человеческое. Он вспомнил, как говорил в летнем лагере военно-медицинской академии мичман Головко, участник финской войны: «Спокоен в бою только покойник, он уже ничего не боится, ему уже все равно». Вова понимал: нужно побороть животный страх силой воли, побороть и уметь под огнем выполнять свой профессиональный долг, спасать раненых.
Его размышления прервал глухой стон раненого, и он, по ходу сообщения, согнувшись почти пополам, бросился в направлении стона.
Вова забыл о страхе и делал свое дело. Раненые ждали его. В конце траншеи, у поворота ее в землянку, увидел раненого бойца. Весь в крови, осколки снаряда, словно стая обезумевших ос, впились в грудь моряка. Володя нагнулся к нему, увидел множественные ранения и растерялся. «Что делать? Как быстро остановить кровотечение? Бинт тут не поможет, а ничего другого нет… Да и санитары не вернулись… А раненого необходимо немедленно доставить в медпункт, а оттуда – в медсанбат…», – мелькали тревожные мысли. Он оглянулся по сторонам.
По траншее шел мичман Мурилло – могучий богатырь, чем-то похожий на знаменитого актера Бориса Андреева. Даже голос был идентичен – густой бас с хрипотцой. Увидев Володю и раненого, мичман остановился:
– Какие проблемы, док? Нутром чую, ешь твою в корень, он не жилец. Что будем делать?
– Необходимо немедленно доставить раненого в медпункт, а санитары еще не вернулись, – растерянно ответил Володя.
– Разве это проблема? Щас пришлю пару салаг. Они ноги в руки – и мигом его доставят.
Мичман бегом бросился по траншее и вскоре появились трое матросов-первогодок, бледных и перепуганных, еще не привыкших к артобстрелу, к виду раненых и крови.
Володя был досрочно выпущен из Кронштадтского военно-морского фельдшерского училища в звании младшего сержанта, но для салажат он был большим начальником:
– Хлопцы, быстро, но очень осторожно берите раненого и по этому ходу сообщения несите прямо до конца. Там увидите медпункт и сдайте его, а сами бегом назад.
Вова предварительно сделал раненому перевязку, обезболивание, при этом израсходовав весь перевязочный и обезболивающий материал. И тут же добавил:
– Там еще попросите для меня бинты, вату и обезболивающие. Я буду тут, в траншее. Понятно?
Артобстрел продолжался, но частота его стала реже. Юнкерсы, сбросив свой бомбовый груз, улетели. Володя даже не заметил, как в работе забыл о страхе бомбежки, привык к глухому уханью снарядов и мин. Он как бы адаптировался к обычной «фронтовой музыке». Но все равно, каждый разрыв снаряда, бомбы вызывал у него инстинктивное чувство страха. Он невольно вздрагивал, втягивал голову и весь скукоживался. Он подумал, что страх – это своеобразная болезнь. Или она тебя полностью захватит, и ты превратишься в подлого труса, жалкого и никчемного, или ты победишь страх, станешь здоровым и смелым, способным на подвиг, и не потому, что не боишься смерти. Нет, все живое хочет жить – это естественно, и потому страшится смерти, всячески ей сопротивляется. Преодолев страх, ты как бы становишься к нему безразличным, не замечаешь его… Философствования Володи прервал мичман Мурилло:
– Отправил бедолагу в медпункт?
– Так точно, даже успел частично остановить кровотечение. Может быть, там сумеют спасти парню жизнь…
– Дай Бог, бляха муха! Чтоб его душу не отправили из медпункта прямо… в рай. Ну, хватит болты болтать, сейчас наверняка начнут атаку фрицевские танки, а за ними пойдет пехота со «шмайсерами». Так что нужно готовиться к бою по-балтийски. Объявляю всеобщую полундру.
И он пошел проверять: все ли заняли места согласно боевому расчету. Прибежали салаги и принесли новую, полную медикаментов, санитарную сумку.
Вове нравился мичман, его речь с прибаутками, его жизнерадостность, умение так занятно и своеобразно шутить. Он был в восторге от своеобразной лексики мичмана, только ему свойственной, им придуманными особыми словечками и выражениями. Хотя они были зачастую по-матросски прямолинейны, даже иногда грубы, и отдавали блатным сленгом. Все равно, в мужском обществе, особенно среди моряков, они пользовались успехом. Это был классический боцманский язык.
Володе рассказали: мичман – белорус по происхождению. Его родители перебрались на Украину, в портовый город Мариуполь, что на Азовском море: там строили «азовскую Магнитку» – Азовсталь. Здесь у мичмана родилась неистребимая любовь к морю, к морской профессии. Поэтому он остался служить на Балтфлоте, пройдя путь от салаги до старшины – боцмана, а перед войной сдал экзамен на мичмана.
В боевых порядках морской пехоты были корректировщики артогня с боевых кораблей, стоящих на Неве – этих «плавучих артбатарей».
Они засекали немецкие артбатареи и передавали исходные данные на корабли. Корабельная артиллерия немедленно открывала огонь по указанным огневым точкам или устанавливала заградогонь перед наступающими танками и пехотой. Не успели замолкнуть фрицевские пушки и скрыться «юнкерсы», как по дороге из Лигово, на юго-западе от Пулковских высот, показались немецкие танки. Гитлеровцы были пунктуальны – наступило время танковой атаки. Они двигались по шоссе, говоря по-флотски, кильватерной колонной – друг за другом. В траншее все замерли. Рядом с Вовой оказался мичман. Он рассматривал танки в бинокль.
– Смотри, красиво идут, гады, чтоб им повылазыло! – сказал он с украинским акцентом и дал Вове бинокль.
Одновременно по шоссе двигались большие тупорылые немецкие дизельные грузовики, крытые брезентовыми тентами. В них находилась пехота. Солдаты вермахта по команде быстро выпрыгивали из машин, тут же рассредоточивались, укрываясь за складками местности. Они изготавливались к атаке.
Танки вышли из лощины, развернулись по фронту и начали движение в сторону нашей обороны. Они двигались, набирая скорость, держа дистанцию, как на параде. Приблизившись, с ходу открыли огонь из пушек. Пехота перебежками двигалась вперед, укрываясь за танками. Все это напоминало психическую атаку, показанную в довоенном кинофильме «Чапаев».
Моряки с замиранием сердца наблюдали это. Иван Иванович Мурилло, прищурив глаза, теперь уже без бинокля, внимательно наблюдал за продвижением бронированных чудовищ. На его лице нервно двигались желваки. Танки приближались. Это были новейшие бронированные монстры Т-3, Т-4, со зловещими крестами на боках. На белом снегу четко вырисовывались их мрачно-темные силуэты. Мичман не выдержал:
– Что ж они, ешь твою в клеш, корабли огонь не открывают, мать их так! Иль думают, что мы «мухобойками» (так на фронте называли пистолеты «ТТ») будем атаку отбивать, йошкин кот?
Немецкая пехота, бежавшая за танками, для пущей важности и устрашения моряков, с упора в живот вела огонь из автоматов, а танки усилили интенсивность огня. Первые снаряды разорвались за линией обороны. Явно немецкие башнеры пристреливались. Затем серия снарядов разорвалась впереди обороны. Это была типичная артиллерийская вилка. По траншее из уст в уста передавалось: «Огня без приказа не открывать». Первыми открыли огонь бронебойщики из 12,7-миллиметровых противотанковых ружей, бронебойно-зажигательными патронами. Но эти пули не могли пробить лобовую броню новых немецких танков, и они неумолимо приближались к нашему оборонительному рубежу. Моряки изготовили противотанковые гранаты для сокрушения прорвавшихся в боевые порядки танков противника.
Наконец заговорила корабельная артиллерия: крупнокалиберные снаряды рвались по всему предполью. К ним присоединились зенитные пушки, часть из которых, по приказу Г. Жукова, была снята с ПВО и поставлена на наиболее танкоопасные направления. Все предполье вздыбилось фонтанами выброшенной снарядами земли. Кое-где запылали танки. Из открытых люков валил черный дым. Немецкие танкисты пытались выбраться из горящих танков. Но их уничтожали матросы-снайперы. К артиллерийской симфонии присоединились басы 203-миллиметровых орудий, установленных на железнодорожных платформах.
Заградительный огонь заставил гитлеровскую пехоту залечь, она была отрезана от танков. Горящих танков становилось все больше.
Из люков некоторых вываливались в черных пылающих комбинезонах танкисты. Они катались по полю, пытаясь сбить и потушить огонь По этим факелам моряки вели прицельный огонь, добивая многих из них. Это было вполне законно, да и к тому же выражало справедливый гнев и ненависть советских людей.
Танки, неся большие потери, из-за сплошной завесы заградогня, ставшего непреодолимым, быстро разворачивались и покидали поле боя, оставляя без прикрытия свою пехоту. В это время в траншеях прозвучала команда: «Вперед! В атаку!» Мгновенно мичман ее продублировал:
– Полундра! Еб вошь! Бей этих гадов-фрицев! Вперед, братья-славяне! Не дрейфь, салаги! Вперед!
Сам, вскочив во весь свой богатырский рост на бруствер, с «мухобойкой» в поднятой руке, продолжая орать: «Полундра!», тут же ошарашивая всех знаменитым набором боцманского мата, побежал вперед, увлекая за собой моряков.
Володя был все время рядом с мичманом, не отставал от него ни на шаг, по пути оказывал первую помощь раненым. Со свистом, как стаи пчел, проносились автоматные очереди. Гитлеровцы пытались мощным огнем погасить атаку моряков. А матросы шли в бой со старой винтовкой Мосина, созданной конструктором еще в конце ХІХ века. Автоматы были только у разведчиков. Многие моряки, несмотря на мороз, достали бескозырки и, надев их, шли в атаку. Вова чувствовал, как его голова при свисте пуль невольно инстинктивно втягивалась, да и самому хотелось броситься на землю и спрятаться от пуль и осколков. Это был его первый открытый бой с ненавистным врагом, его первая атака. Там, в Кронштадте, они, курсанты военно-фельдшерского училища, работали в госпиталях и имели дело с искалеченной и истерзанной войной человеческой плотью. А не с самой войной… А тут настоящая война, настоящие пули, снаряды, мины, осколки… смерть. А ему совсем, совсем не хотелось умирать в 18 лет…
Но он был в бою и, преодолевая животный страх, продолжал бежать на поле боя, останавливаясь для оказания необходимой первой помощи бойцам. За ним еле успевали два санитара с волокушами. Он увидел первых убитых. Это было страшно: только что они бежали рядом, молодые и здоровые, и вдруг – укус пули, и они опрокинулись бездыханными… А он, как и все, так хотел жить! Но война не считается с желаниями людей, она беспощадна и античеловечна, и Володя ее возненавидел на всю оставшуюся жизнь. А сколько ее-то осталось? А вдруг уже летит его пуля, которая через мгновение уничтожит его жизнь, оборвав размышления? Ему стало еще страшнее.
Санитары не отставали, подбирая за Вовой перевязанных, и на волокушах, сделанных из шинелей, пригибаясь, а зачастую ползком, тянули по заснеженному полю раненых в медпункт, затем бегом возвращаясь на поле боя. Раненых становилось все больше, и Вова с трудом успевал оказывать им помощь, переползая под пулями от одного к другому. Фрицы, не выдержав натиска морских пехотинцев, побежали к шоссе, где их ждали дизели. Остатки танков уже двигались в сторону Лигово. На поле догорали, коптя небо и снег, с десяток танков, рядом валялись трупы танкистов. Бой утихал. В траншею возвращались уцелевшие, разгоряченные боем, моряки. Некоторые несли с собой трофейные немецкие автоматы «шмайсеры», добытые в бою. Это была их первая контратака и встреча лицом к лицу с фашистами. Они оживленно обсуждали ход боя.
Вова вместе с санитарами еще находился на поле боя в поисках раненых. Похоронная команда собирала и хоронила погибших. Закончив работу, Володя с санитарами вернулись в траншею, измученные и опустошенные всем виденным: кровью и ужасом настоящего, а не киношного боя. Уже в траншее его нашел мичман, который явно тянулся к нему:
– Смотри! Мой трофей – «шмайсер». Теперь у меня автомат, порядок, япона мать! А ты, браток, молодец, не сдрейфил, едят тебя мухи! Это же твой первый бой, екалэмэнэ. Небось полные штаны счастья, ешь тебя в клеш… Работал ты с ребятами классно. Я обязательно доложу комбату. А гады-фрицы не ждали такого «горячего приема», япона мать… Организовали парад на поле боя, но бобик сдох, едрена мать. И в результате получили ноль целых и хрен десятых! Наши флотские командоры – молодцы, дай им бог здоровья и удачи в жизни. Они в нужный момент, едрена вошь, открыли огонь и так квасили фрицевские танки – загляденье, прямо ювелирная работа. В этом бою я увидел, что ты свой в доску, штаны в полоску. За эту нашу победу обязательно нужно вздрогнуть, паря. Щас пойду на камбуз и дам команду. Пора кормить братишек, да и помянуть погибших братков. Пусть кок наполнит анкерок и готовит ендову с водкой.
Спешенные моряки по-прежнему пытались сохранить морские традиции и в повседневном быту широко пользовались морской терминологией. Только теперь Володя почувствовал настоящий голод. Там, в бою, он ничего подобного не чувствовал. Он тоже направился в камбуз: нужно было снять пробу. По дороге задумался, почему в бою он не ощущал ни голода, ни жажды? Наверное, весь организм, все чувства, мысли – все сосредоточено на одном – выдержать напряжение и испытания боем, и не просто выдержать, а выйти из него победителем.
АЛЕКСАНДР КАЙЗЕРМАН
Санрайс, Флорида
