Вместе с ним, сидя у него на коленях, в сторону экрана смотрела его любовь, очень старая, в меру пушистая, рыжая злючка – кошка. Немногочисленных посетителей, бывавших в их двухкомнатной скуднометражной «хрущовке», всегда удивляла нежность, с которой этот громоздкий человек относился к рыжей злодейке. Она же вечно норовила исподтишка укусить, поцарапать или, в лучшем случае, злобно фырчать на любого и каждого, кроме Ильи. Ему Мурка – такой была ее кличка – разрешала все, словно понимая, что рыжий рыжего не обидит. А Илья был рыжим. Рыжими были его волосы, веснушки на белой коже лица, даже руки от тыльной стороны пальцев до локтей казались рыжими из-за густо покрывающей их волосяной растительности светло-медного отлива. Правда, сам Илья рыжим себя не считал. «Я ржавый», – говорил он о себе.
В тот теперь уже очень далекий вечер он с верной Муркой сидел у телевизора, запустив руку в шелковистую ее шерсть. Серьезный мужчина с экрана ТВ весьма доказательно рассказывал, как наиболее разумно распорядиться ваучерами, срок выдачи которых населению истекает завтра. Это значит, что завтра он пойдет в сберкассу и получит на семью два положенных ей ваучера.
Утром он обратил внимание на необычную вялость, скучные глаза, теплый нос и полное отсутствие аппетита у своей рыжей принцессы. Подумал, что с ней следует сходить к ветеринару.
У дверей сберегательной кассы пришлось встать в длинную очередь таких же, как он, умников, не собравшихся до последнего часа получить причитающиеся ваучеры. Отношение к этим непривычным государственным бумагам было разным. Кто-то собирался спустить их в унитаз, кто-то поменять на акции стремительно возникающих фирм и кооперативов, некоторые собирались продать, благо, на удивление Ильи, в людных местах, особенно возле станций метро, появились десятки вертлявых мужчин, вполголоса сообщающих всем проходящим мимо, что они готовы купить ваучеры. Зачем? Что они собирались с ними делать? Для него, как и для очень многих, это было загадкой.
День был обычным – ленинградским. Дождя не было. Солнца тоже. Он шел домой и думал, что один ваучер он вложит в акции строительного треста, который будет возводить на Васильевском острове башню Петра Великого, второй в «Газпром» – солидное и перспективное предприятие.
Двери ему открыла жена. Она плакала и умоляла не принимать случившееся близко к больному сердцу. Его любимая Мурка сдохла… Илья прошел на кухню. На месте, где она всегда поджидала хозяина, бездыханной лежала его рыжая подруга. Он долго смотрел на нее, пока жена не сказала:
– Положи в пластиковый мешок и брось в мусорный контейнер. Так все делают.
Он знал, что многие действительно так поступают. Но его Мурка была достойна лучшей участи. С антресоли Илья достал старую, еще военных лет, саперную лопатку, единственную материальную память о своем 101-м батальоне. Пластиковый мешок с телом уложил в хозяйственную сумку, туда же сунул лопатку и вышел на улицу. Он считал себя петербуржцем, любил и знал свой город. В отличие от многих нынешних земляков, знал, где находится давно не функционирующее кладбище царских коней, собак, кошек, и решил именно там похоронить свою принцессу. Из метро он вынес Мурку на шумный проспект, пронес по мосту через речку, свернул направо и, найдя дыру в заборе, оказался на территории неухоженного парка. Невысокие земляные холмики напоминали о том, как он использовался прежде. Кое-где еще просматривались мраморные доски с трудночитаемым текстом. Возле одной из них, извещавшей, что под ней лежит Орлик, любимый конь императора, имя которого отсутствовало на сохранившейся части доски, Илья и похоронил свою Мурку. Он очищал лопату, когда к нему подошел слегка выпивший, небритый мужчина с полотняной деревенской сумкой в руках.
– Зарыл? – спросил он и, не дожидаясь ответа, поинтересовался: – Котенка возьмешь? Правда, рыжий он. Так ведь и ты рыжий. Евреем, что ли будешь?
– Не рыжий я – ржавый. Ржавый еврей.
– Тоже хорошо, – незнакомец вытащил из сумки рыжий комочек.
– Как его звать-величать? – спросил Илья, мгновенно решив, что этот подарок судьбы он не упустит.
– Ваучер. Ваучером мы этого парня обозвали, – и рассказал, что последние недели с бывшим заведующим отделом горкома КПСС, шофером которого работает, они бороздят отдаленные районы области. По дешевке меняют там водку на ваучеры. У начальника ими полны чемоданы. Собирается завод купить. Скоро одно руководство станет для другого руководства аукционы устраивать.
– Ваучер так Ваучер, – согласился Илья. – Даже забавно.
Оборотистый зав. отдела горкома, крестный отец рыжего котенка, его уже мало интересовал...
С пьяницей и антисемитом – соседом по лестничной площадке – он столкнулся в подъезде. Тот куда-то спешил, но ради того, чтобы традиционно испортить настроение Илье, остановился. Иванова в доме называли политиком-аналитиком. В любую погоду чуть свет он обходил ближайшие кварталы, подолгу задерживаясь у деревянных щитов, на которые в то время регулярно наклеивали свежие газеты. Его внимание сосредоточивалось на сообщениях из Китая, ибо был уверен, что наибольшая опасность для его России – это желтая опасность. И еще, он тщательно отслеживал антисемитские анекдоты. В течение дня Иван выискивал людей, соглашающихся его слушать, и просвещал их, знакомя с возникшей в его при жизни заспиртованном мозгу бредовой теорией о том, сколь опасным для России станет будто бы неизбежный союз Китая с Израилем. Миллиард мускулистых рук и миллион светлых голов! Это намного страшнее Гитлера – утверждал он. А наших российских евреев партия недаром выпроваживает, хотя дипломатии ради делает вид, что держит. Собственно, с этой целью он и заговорил с Ильей, которого побаивался: такой при отсутствии свидетелей и поколотить может. Спросил:
– Вещички пакуешь? – И, не дожидаясь ответа, сделал деловое предложение: – Дай на пол-литра, помогу въехать в Штаты со статутом политического беженца! Свастику на твоих дверях собственной рукой нарисую. Расскажешь о ней в посольстве. Мужики говорят – очень даже помогает.
Илья, не вступая в разговор, прошел мимо. Но жизнь заставила его обратиться за помощью к соседу. Случилось это спустя почти полгода, когда документы на выезд из России и въезд в Штаты были уже получены, билеты выкуплены, мероприятия по прощанию проведены, и когда выяснилось, что в числе отъезжающих имеется потенциальный невыездной по кличке Ваучер. Нет, о нем не забыли! Просто Илья решил, что котенка, еще вчера без труда помещающегося в карман, он без лишних хлопот пронесет через обе таможни, погрузит и выгрузит из самолета. Кто-то вразумил его в рискованности подобной задумки, и последний день их жизни в Ленинграде прошел в ветеринарной поликлинике, где Ваучеру делали прививки, брали анализы, выдавали заверенные печатями справки. Еще с утра Илья заглянул к пока трезвому соседу и упросил раздобыть материал и сколотить клетку. В ней, в специальном отсеке самолета котенок пересечет океан. Заказчик пришел за клеткой вечером. Она оказалось сооруженной из стандартного ящика, в таких в магазины привозят картофель. Мастер лишь убрал половину его ширины. Денег за работу не взял. Удивленный его быскорыстием Илья в ответ на просьбу обещал непременно почтой сообщать о жизни на новом месте и, сверх того, прислать в счет времени, затраченного соседом на Ваучера, свой первый часовой заработок в валюте. А неожиданно прозвучавшие слова пьянчужки и юдофоба о том, что он первый раз в жизни завидует еврею, покидающему Россию, показались ему искренними.
Перед входом на трап лайнера молоденькая стюардесса с деланным удивлением спросила у Ильи, зачем он предъявляет ей пустой ящик из-под картошки. Ваучер, которому в утреннюю порцию молока добавили несколько снотворных капель, спал, забившись в щель между досками. В огромной клетке он был еле виден. Кончилось дело тем, что извлеченный из ящика котенок всю дорогу до Чикаго провел на коленях хозяина. А в аэропорту был с восторгом встречен не только двоюродными внучатами, но и двоюродным братом Ильи, их спонсором –Ароном, которому лет десять назад удалось перебраться в Америку.
За праздничным ужином Арон объяснил брату причину своего восторга. Дело в том, что Илье с живностью не разрешат жить ни в одном частном доме. А это значит, что его упрямый брат Илья с женой будут жить на втором этаже их нового дома. О подробностях и частностях они, Бог даст, договорятся. Оказывается, брату Арону, который с гордостью относил себя к среднему классу, в Америке не хватало лишь родственников, перед которыми он мог бы время от времени чуть похвастать, и которые бы ему чуть завидовали. У него свой бизнес, свой дом, машина, сын-программист и два внука, которые будут – это ему важно – евреями.
– Ты меня понимаешь? – спросил он брата. Илья, который совершенно точно знал, что на свете существуют классы рабочих, крестьян и буржуев, плохо представлял себе социальный статус Арона и промедлил с ответом. Тот по-своему истолковал его заминку и стал пояснять наболевшее. Когда были живы родители их родителей, и большая семья проживала еще в Невеле, их общая бабушка с осени ставила вино к Пасхе. Она была великая мастерица, ее вино было отменным. Восторги домочадцев тешили ее самолюбие, а когда вино хвалил сам ребе или не пропускавший ни одного еврейского праздника господин полицейский пристав, ее душа ликовала. – Я похож на нашу общую бабушку. Я люблю, когда меня хвалят и рад, что мы теперь вместе.
Утром враз повзрослевший Ваучер осваивал территорию участка, огороженную металлической решеткой, и знакомился с аборигенами, вежливо пропуская стремительных белок и жирного кролика, проявлявшего по отношению к нему обидное равнодушие. Потом он, ловко прыгая вверх по ступенькам, добрался до комнат второго этажа, где женщины решали, какую мебель следует докупить в первую очередь и как ее расставить в апартаментах, казавшихся недавним обитателям «хрущовки» дворцом. Фаня – жена Арона – преподавала в еврейской школе. Она рассказала невестке, что уже много лет не видела кошек, что ее ученики вообще знакомы с ними лишь по мультикам. Она непременно возьмет этого рыжего непоседу на занятие с тем, чтобы каждый ее воспитанник подержал в руках живого зверя.
А Илья бродил по улицам без прохожих и тротуаров, любовался ухоженными участками и любовно выкрашенными фасадами и обдумывал предложения брата. Они касались основных вопросов новой жизни. Были весьма привлекательными и создавали условия, близкие к курортным. Арон считал, что жить они будут у него в доме, работать у него в бизнесе, брать язык там, где учащимся платят за то, что они учатся. Все это было так заманчиво, что казалось нереальным.
С Ароном у Ильи отношения были непростые. Много лет назад, когда Илья, окончив техникум, стал работать станочником на заводе и получать заработную плату, размер которой стыдно было произносить, Арон сделал ему странное предложение. Он предложил оформить его в своей артели на работу по совместительству, установить оклад, вдвое превышающий тот, что получает брат на «Красном выборжце». Но работать ему не придется. Обязанности элементарны: не задавать вопросов, не болтать, своевременно расписываться в ведомостях, получать деньги. И еще верить, что он делает доброе, богоугодное дело. Илья был наслышан о дурно пахнувших операциях, проводимых ловкими артельщиками. Если бы кто-либо другой посмел предложить ему подобное он, недолго думая, просто послал бы его далеко-далеко… но Арон... Арон в их дружной семье был непререкаемым авторитетом. Арбитром. Совестью. Так получилось, что после ухода старших мужчин он один регулярно посещал синагогу, следил за соблюдением обрядов и обычаев. «Держал» семью. Чуть поколебавшись, Илья тогда спросил у брата:
– Это нужно тебе?
– Это нужно очень достойным людям, – ответил тот.
– Почему я должен получать деньги за помощь хорошим людям?
– Так нужно.
Три месяца «работал» Илья в артели. А успел многое. Купил маме путевку в санаторий. Себе справил костюм. Трижды побывал в мраморном зале на танцах. Присмотрел, познакомился и первый раз в жизни влюбился в славную студенточку, ей через год предстояло стать учительницей. Четвертая встреча не состоялась. Его пригласили к следователю. Потом был суд и сравнительно мягкий приговор – 1,5 года «химии». В городе, который всегда называли Великий Новгород, ему с товарищами по нарам предстояло строить комбинат «Азот». На свидание перед отправкой вместо мамы пришел Арон. Держался, словно ничего не случилось. Шепнул, что по решению правления мама ежемесячно будет получать его получку, а ему за все время заключения будут начислены командировочные. Так оно и было. Но было и другое. Пока под руководством тоже зека, виртуоза-станочника, в механическом цехе будущего комбината он добирал глыбы мастерства, недополученные в техникуме, его брат Арон успел постоять под атласным пологом хупы. И женой его стала та самая Фанечка, с которой Илья лихо танцевал вальс-бостон, которой он не успел даже намекнуть на возникшее чувство. Конечно, об этом Арон не мог знать. Еще до освобождения Ильи они перебрались на Урал, потом в Молдавию, затем, конечно с семьей, в Штаты. Илья узнал Фаню сразу. Еще в аэропорту. Наверно потому, что о ней раньше часто вспоминал. Она его не узнала… «И хорошо», – подумалось ему. И, как это у него иногда случалось, вдруг возникало, невесть чем спровоцированное, желание поступить вопреки рассудку. Так в свое время мгновенно пришло решение зарыть рыжую Мурку на погосте царских любимцев. Так и сейчас он бесповоротно решил принять предложение брата, хотя понимал, что жертвует при этом частью независимости, к которой давно привык и ценил.
В четверг Арон собрался показать ему свой бизнес. До мастерской было около часа езды. Машина в потоке других недолго шла мимо участков с домами и домиками, видом которых он не уставал восхищаться, сделала правый поворот и остановилась у небольшого, скромного здания. Надпись над входом извещала, что именно здесь находится синагога.
– Вылезай, братишка. Трижды в неделю, зимой и летом, я начинаю день с того, что благодарю Бога. Моего и твоего. Нашего. Теперь, надеюсь, станем это делать вместе,
– Нет, нет. Я не готов. Должен осмотреться, – неожиданно сорвалось с языка Ильи. – Я подожду...
Арона отказ составить ему компанию вроде бы не очень удивил. Отсутствовал он долго, почти час. За это время Илья похвалил себя, что решительно дал почувствовать брату свое намерение самостоятельно принимать решения; поругал себя же, ибо понял, что его гложет элементарная зависть к тем, кто живет в этих красивых домах и ездит на сверкающих автомобилях по здешним дорогам. Даже к тем 12–15 евреям, что с окладистыми бородами, в шляпах, полные чувства собственного достоинства, не прошли – проследовали мимо него в синагогу. Тщетно пытался вспомнить, сколько лет назад он с покойным отцом единственный раз был в синагоге… А вот таких евреев, не скрывающих, кто они есть и того, что им хорошо, он, точно, видит впервые. И они ему нравятся…
Ровно в 8.05 они вошли в мастерскую, владельцем ее был Арон. В двух больших залах уже гудели станки и около дюжины высококвалифицированных пролетариев производили прибавочную стоимость, которую присваивал его брат. Много лет назад Арон почувствовал заинтересованность мелкого и среднего бизнеса в запасных частях к нестандартному оборудованию и организовал их производство. Это легко сказать – организовал.
– Сколько ты платишь своим работягам?
– Тебя должно интересовать одно: сколько долларов в час я смогу платить тебе – за то, что сам будешь ездить к заказчикам, составлять эскизы деталей, подлежащих замене, обмерять их, определять материал, точность, допуски, затем изготавливать, придавать товарный вид, снова ехать к клиенту, сдавая работу, убеждаться, что он не имеет претензий и в следующий раз именно к нам вновь обратится за помощью. Так вот, на первое время долларов 15 в час тебя должно устроить.
Илья быстро в уме подсчитал, сколько это выходит за месяц – в рублях. Получилось, по российским меркам, баснословно много. Спросил, когда можно приступить к работе.
– Уже работаешь.
Арон повел на склад, показал приобретенные по бросовой цене прессы. Поинтересовался: – Доведешь до ума? Осилишь?
Вечером Илья заставил себя написать коротенькую записку аналитику-юдофобу. Сообщил, где живет, где устроился работать.
Впечатления о домах, дорогах, машинах. Передал привет от Ваучера. Вложил в конверт 15 долларов. Он был обстоятельным человеком, всегда выполнял данные обещания. И еще – любил получать подарки. Причем, без разницы – дорогие-дешевые. Важно, чтобы нужные. О том, что без автомобиля здесь жить и работать невозможно, он понял сразу. Иномарка, которую обещал подарить брат, снилась ему еженощно. Но впервые сесть за руль, когда тебе почти 60, непросто. Огромное количество очень пожилых джентльменов и, часто с трудом перемещающихся по поверхности земли, напомаженных старух, садясь за руль, преображались.
Арон же его похваливал. И было за что. Он быстро освоил правила вождения. Автомобиль ему подчинился, как подчинялись самые разные станки. На них он без видимых усилий добивается фантастической точности, и на автомобиле любой поворот, объезд, обгон он сразу стал делать не просто точно, но и красиво. Даже парковку освоил быстро и без труда. Его снабдили картами Большого Чикаго, иллюстрированной брошюрой дорожных знаков и экзаменационными вопросами, и он вечерами, поглаживая Ваучера, штудировал их. Он и сегодня собирался этим заняться, но куда-то пропал его рыжий одноклассник. Илья обошел припорошенный снегом участок, оба этажа дома, заглянул в бейсмент – это таинственное слово ему нравилось, но кот не отзывался.
– Найдется, – заверила всех Фаня. Она сегодня брала котенка в школу и, конечно, привезла обратно. Очень забавно передавала, как дети вначале с опаской, а осмелев, обгоняя друг друга, старались заполучить «наглядное пособие», ласкали и тискали Ваучера. Вначале коту это нравилось, но потом он вырвался и убежал. Всем классом его ловили и, поймав, заперли в автомашине. Видимо, теперь он где-то в укромном месте приходит в себя от избытка ласк и внимания к своей рыжей персоне. Только одна девочка в классе ранее видела кошек: ее родные имеют молочную ферму и там их – кошек – несколько. С подробностями, радуясь, что Ваучер – умница – никого из малышей не поцарапал, все это рассказывала Фаня. А Илья смотрел на нее и думал, что уже столько лет прошло, что ничего между ними не было и быть уже, конечно, не может, а она ему небезразлична и ничем перед ним не виновата. Любой другой женщине он бы за своего любимца много чего высказал…
Назавтра рано утром Ваучер, как обычно, появился возле своей миски. Илье показалось, что в нем что-то изменилось. Что именно, он сказать затруднялся. Однако все заметили, что Фаню кот стал обходить стороной…
Постепенно, когда притупилось чувство новизны и произошла взаимная притирка, жизнь двух семей в одном доме потекла размеренно. Появились традиции. Женщины, они оказались одногодками, скооперировались и, хотя каждая семья питалась на своем этаже, готовили по очереди, конечно, только из кошерных продуктов. В семье Арона других не водилось. По воскресеньям всегда завтракали вместе, как говорил Илья: крепили союз рабочего класса с трудовой буржуазией. В этот день, как очень много лет назад в Невеле, на стол подавали отварную картошку с селедкой. Вели разговоры, решали накопившиеся вопросы, просматривали рекламу, делились новостями. Подводили итоги и принимали решения. Именно в одно из воскресений его жена Инна получила предложение Арона помогать вести бухгалтерию в его бизнесе. А Илья понял, почему работники полузаводика-полумастерской его брата по-настоящему его ценят и уважают. Объем выполняемой ими работы был впечатляюще велик. Мастера хорошо зарабатывали. Все имели страховки… В воскресенье же Арон вручил ему ключи от «Тойоты». Неделю спустя на заднем сидении машины он обнаружил хорошо изданную на двух языках Тору и Сидор, на каждой его странице – три столбика текста: на иврите, английском и русском. Тогда он подумал, что Арон «хохом» точно определил, что его брат созрел. В синагоге они стали бывать вместе.
Много чего случалось по воскресеньям. В прошлое сразу после завтрака к дому подкатила машина. Вышедшего незнакомца Арон, видимо, поджидал. Он встретил его у входа и увел к себе. Минут через двадцать он представил его всем. Высокий, с очень толстыми стеклами очков господин оказался корреспондентом Нью-Йоркской газеты. В ее адрес поступила просьба Иерусалимского университета. Там с нового учебного года учреждаются именные стипендии в память и в честь тех советских евреев, которые в свое время не дали заглохнуть узкому потоку эмигрантов из Союза в Израиль, когда в Московском Кремле было принято позорное решение: взыскивать с эмигрантов огромные суммы за полученное высшее образование, за защищенные кандидатские и докторские диссертации. Деньги были очень большими, и практически никто из потенциальных эмигрантов не мог их внести. Этот период менее других описан. И немногим известно, что в Кишиневе и Черновцах, Ленинграде и Ташкенте были изысканы возможности организовать помощь многим ныне выдающимся деятелям Израильской науки. Из разных городов и областей их тайно направляли в эти центры еврейской жизни. Соблюдая строгую конспирацию, они безвозмездно получали у доверенных людей деньги. Кафедра Иерусалимского университета приступила к сбору сведений о людях, причастных к этой, по тем временам опасной и благородной, акции. Корреспонденту поручено встретиться с Ароном Дворкиным и узнать имена и судьбы его товарищей по той подпольной – как ее еще назовешь? – деятельности. Корреспондента усадили за стол. Открыли бутылку хорошего коньяка. Выпили в память десятка уже ушедших капитанов Ленинградского еврейства, у которых, по его словам, в боцманах ходил тогда молодой Арон… Под хорошую селедку наполнили по второй, и он предложил выпить за здоровье Ильи. Младший брат был привлечен к акции, успешно начал работать, но был арестован и осужден. Прошло много лет, и только теперь он, и не он один, смогут узнать, в какой важной акции они участвовали. За какое доброе дело он пострадал. Корреспондент что-то писал в блокнот. Илья чувствовал на себе чей-то продолжительный взгляд. Фаня?! Неужели узнала? Вспомнила? И совсем некстати, как это часто у него бывает, подумал: что жить на свете очень даже хорошо, и на память пришла давно забытая мелодия старого вальса-бостона и слова про Париж и весну. Корреспондент заверил, что публикация о братьях обязательно выйдет в его газете. Его провожали до машины. Дул небольшой ветерок. В его слабых порывах Илья почувствовал запах приближающейся весны.
Приближающуюся весну почувствовал не он один. Ночью жители дома были разбужены ни на что не похожими душераздирающими воплями Ваучера. Пришла пора кошачьих концертов, и он явно претендовал на роль ведущего солиста. Претензии эти были оправданны: похоже, на многие мили вокруг он был единственным полноценным представителем кошачьего племени. Утром явились ближайшие соседи: их претензии были неоспоримы. Хозяева обещали закрывать рыжего нарушителя на ночь в гараж. Они так и сделали. До полуночи жители блока спокойно отдыхали. Но только до полуночи. Утром Арон объяснялся с дальними соседями. Он обещал на ночь помещать кота в бейсмент. Увы, Ваучер превратился в невидимку, обнаружить его вечером не удалось. Ночью с крыши гаража он слезно, с привываниями и неподражаемыми всплесками голоса, просил людей войти в его положение, поставить себя на его место.
Утром приехала кем-то осведомленная полиция. Впервые было произнесено слово «кастрация» и выписано официальное предупреждение. Ваучер об этом не подозревал, и ночью вновь оказался на крыше. Ночь была лунная. Задрав морду и выгнув спину, он был готов озвучить свой основной инстинкт, но... грянул выстрел. Кота, с укороченным на пару сантиметров хвостом, словно смыло с крыши. Всю ночь он зализывал рану, а соседи – и ближние, и дальние – блаженствовали в своих кроватях. Кто стрелял – осталось неизвестным. Да никто особенно и не пытался это выяснять.
Утром братья посадили Ваучера в зауженный ящик из-под ленинградской картошки, погрузили его на заднее сиденье новой машины, и Фаня, выполняя договоренность, повезла злостного нарушителя на молочную ферму, где кроме молока, сметаны и сыров, в достаточном количестве имелись не испорченные цивилизацией кошки. Срок целевой командировки кота был оговорен. Ровно через неделю Фаня заберет Ваучера. Илья скучал по своему любимцу, он осунулся и, если бы не опасался насмешек, непременно связывался бы с фермой, справлялся о рыжем производителе. Так Ваучера обзывал Арон. Он исподволь готовил брата к неизбежному: кота придется кастрировать.
Илья ходил мрачный, в синагоге многие это заметили и интересовались его самочувствием. Даже внеочередной телефонный звонок дочери из Ленинграда и куча известий – приятных и «как посмотреть», не смогли вывести его из состояния депрессии. А новости были судьбоносные. Муж дочери – авиационный диспетчер – после продолжительного ожидания получил приглашение, и они уже заказали билеты в Сидней. На имя Ильи пришло сообщение из банка «Газпрома»: его просят прибыть для получения дивидендов. Она в понедельник по доверенности все получит и позвонит. И еще – дочка встретила жену И. И. Иванова – соседа и «приятеля». Она шлет привет. Сам политик-аналитик внезапно скончался, назавтра после получения ими письма от отца из Америки, т. е. почти год назад.
Каждый прокомментировал одну из новостей. Арон, смеясь, сказал, что будет очень справедливо, если именно российская фирма «Газпром» оплатит кастрацию рыжего Ваучера. Илья задумчиво сказал, что его «друг» – юдофоб не в первом поколении, наверняка умер от тоски и зависти, прочтя письмо успешного еврея из благословенной Америки. А женщины после длительной дискуссии на тему, чего же им в Штатах не хватает для полного счастья, решили, что отъезжающим в Австралию непременно следует сообщить, чтобы взяли с собой алюминиевые кастрюли. Их здесь нет, а в других затруднительно готовить баклажанную икру и рыбу «по-польски».
В воскресенье, очень рано, Фаня на машине отправилась на ферму за Ваучером. Инна кормила мужчин традиционным завтраком. Братья выпили по рюмочке смешного вина фирмы Манишевич, вспомнили вишневую наливку их общей бабушки. Вдруг Илья встал и сказал, как говорит ребай у них в синагоге:
– Евреи, ша!
Все замолчали. Прислушались. Ничего... Но Илья слышал! Он поднимался на свой этаж, и улыбка на его лице становилась все шире, а глаза почему-то слезились. Он слышал! Это его Ваучер, его голодный Ваучер когтями царапал пустую миску.
– Откуда ты взялся, милый?
Не мог рыжий кот рассказать, как после близкого знакомства с сородичами он убежал с молочной фермы, где было и тепло, и сытно. Как прошел по Америке почти два десятка миль. Сколько дней и часов шел. Чем питался и как находил дорогу. Что заставило его так поступить. Кот рассказать не мог... За него все это брату поведал Илья.
Они долго смотрели, как Ваучер жадно заглатывал срочно придуманную еду. И все же Арон посчитал нужным именно сейчас произнести окончательный приговор.
– Несмотря на впечатляющие заслуги, тебя, парень, все же придется кастрировать, – сказал он рыжему коту. И напомнил старую пословицу, только что срочно переделанную им. В новой редакции речь шла о том, что со своим ваучером не следует появляться в чужом монастыре. Она ему, видимо, нравилась, эта переделанная на новый лад, пословица. Он рассмеялся, стараясь не смотреть на хмурого Илью. Но здесь, вначале тихонько, а затем в полный голос, призывно расхохоталась Фаня. Она вошла некоторое время назад и все слыхала.
Не переставая смеяться, она, по возможности связно, пыталась рассказать, что из-за этого рыжего бандита только что проехала почти сорок миль, что битый час, отложив дела, работники тщетно искали его по всей ферме. Что, опасаясь гнева Ильи, она боялась возвращаться домой с пустыми руками. Но, что самое интересное... она не знает, как это всем понравится, но наш Ваучер оказался, простите… дамой. Нет на свете сэра Ваучера. Есть на свете Мадам, которая сейчас наверняка пребывает в интересном положении. Таким образом, вопрос о кастрации отпадает. Что делать с мадам Ваучер, будет решаться, когда она – Фаня – пристроит котят. Можно не сомневаться, она их отдаст в хорошие руки.
– У кого есть вопросы?
Вопросов не было. Было очень тихо. Все молча приходили в себя…
Эпилог
Из телефонного разговора с дочкой, которая побывала в банке самой процветающей в России компании «Газпром», Илье Дворкину стало ясно, что на один ваучер, которым был оценен его многолетний труд по строительству социализма, и который был обменен на одну обычную акцию «Газпрома» ценою около 15 рублей, ему начислены дивиденды в сумме около ста копеек за каждый год его принадлежности к компании.
– Ты меня понял? У тебя есть вопросы? – спросила дочь.
Вопросов у Ильи не было. На много лет вперед ему все было ясно.
Илья Дворкин не был легким человеком. Немногословный. Придирчивый. Друзей у него не было. Кто-то из прежних его предал. Новых не заводил. Настырная заботливость и болтливость жены раздражали. Наивность и доверчивость замужней дочери выводили из себя. Многомесячное молчание ОВИРа ввергало в отчаяние. А ежедневные встречи с соседом, потомственным юдофобом И. И. Ивановым, устойчиво провоцировали повышение давления…