Часть I. В СТАРОМ СВЕТЕ
Раздался звонок, и в класс вошел учитель истории. Он выглядел ненамного старше своих учеников, и если бы не журнал в руках, его вполне можно было принять за старшеклассника.

Поздоровавшись, он остановил взгляд на Боре и спросил:
– Ты новенький?
– Да, – ответил Коган, вставая.
– Как тебя зовут?
– Боря.
– А меня Василий Николаевич Горюнов. Откуда ты приехал?

– Из Риги.
– Из такой глуши и сразу в Москву.
– Рига не глушь, – возразил Боря.
– Конечно нет, но все-таки Москва – столица. Говорят, об этом известно не только во всем мире, но даже у вас в Латвии.
– Врут, – резко сказал Боря, – мы там, у себя, круглей ведра ничего не видели, а щи до сих пор лаптем хлебаем.
– Зря ты обижаешься, – улыбнулся Горюнов, – ведь по сравнению с нами вы все-таки провинция. Здесь в прежние времена даже царь жил.
– Так точно, Вася Величество, – сказал Боря, вытянувшись по стойке «смирно».
Класс захохотал, а Горюнов, подождав пока все успокоятся, сказал:
– Ты, оказывается, шутник.
– Я не шутник, я только учусь.
– Имей в виду, что я твой классный руководитель, и ты должен со мной дружить.
– Я стараюсь, – ответил Боря, который уже израсходовал весь запас дерзости.

Горюнов открыл журнал, отметил отсутствующих и вызвал одного из учеников к доске. Мальчик немного заикался, и пока он отвечал, Боря, чтобы успокоиться, нарисовал на промокашке скучающую рожицу с широко открытым ртом. Горюнов увидел это и сказал:
– Сегодня после уроков у меня будет кружок рисования, приходи.
– Да я не умею, это так…
– Все равно приходи, будешь позировать. Мои ребята еще никогда не видели шутников из Риги.
– Не могу, я должен быть дома.
– Ну что ж, не можешь, так не можешь, – Василий Николаевич поставил отметку, посмотрел на часы и начал рассказывать о правлении Павла I, о заговоре против него и об его убийстве. Делал он это так, как будто сам был свидетелем событий, и до звонка ученики слушали его с неослабевающим интересом. Только Боря думал о том, что в первый же день нажил себе могущественного врага. После урока он подошел к Горюнову и извинился, а тот посмотрел на него, подумал немного и сказал:
– В качестве наказания к следующему уроку ты должен будешь подготовить доклад минут на десять о роли Александра I в убийстве отца.
– А где я возьму литературу?
– В библиотеке, там все есть.

На следующий урок Василий Николаевич не пришел, а завуч сказал, что у него воспаление легких. Не было Горюнова в школе еще целую неделю, и Боря предложил нескольким одноклассникам навестить его, но все они нашли какие-то отговорки. Тогда он купил яблок и пошел один.
Классный руководитель был бледен и непричесан, а его слезящиеся глаза смотрели на Борю с нездоровым блеском.
– А, шутник из Риги, – сказал он, открывая дверь, – заходи.
– Я вам гостинец принес, Василий Николаевич, вот, – он протянул учителю пакет. – А, кроме того, я думал, что у вас наверняка есть книги по той теме, которую вы мне задали.
– Если ты не боишься заразиться, то шлепай в мою мастерскую, – Горюнов указал на дверь в большую комнату, – а я пока приведу себя в порядок.
– Василий Николаевич, я думал, вам нужно помочь, в магазин сходить или купить что-нибудь.
– Нет, не надо. Я живу с мамой, а она смотрит за мной, как за младенцем. Да не стой ты как столб, проходи.
Комната была завалена картинами. Они лежали на полу и висели на стенах. Боря с любопытством переводил взгляд с одной на другую, а когда повернулся и увидел полотно, висевшее слева от двери, замер. На нем была изображена молодая красивая женщина, которая стояла на коленях, обхватив руку Иисуса Христа. По щекам ее текли слезы, она каялась в своих грехах и стремилась получить благословение Божье. Иисус готов был простить ее, но прикосновение ее чувственных губ и мысли о грехах, которые она совершала, преобразили его. Из отрешенно-бесстрастного вершителя судеб он превратился в похотливого самца с горящими от возбуждения глазами. Плоть его восстала, он с огромным трудом сдерживал вожделение и думал уже не об отпущении грехов, а о том, как овладеть этой прекрасной грешницей. Обе его ипостаси были заключены в одном теле и неразделимы, как сиамские близнецы.

Картина настолько поразила Бориса, что он не сразу перевел взгляд на вошедшего в мастерскую учителя истории. Ему показалось, что глаза Горюнова блестели не только от болезни. Похоже, художник лечился от воспаления легких более сильным средством, чем чай с медом, и это лекарство сделало его значительно разговорчивее.
– Картина называется «Искушение Христа», – сказал Горюнов.
– Потрясающая вещь.
Василий Николаевич улыбнулся. Ему льстило восхищение Когана. Это были времена «оттепели», когда писать на религиозные темы позволялось, но рассчитывать на выставку таких картин было еще нельзя.
– Что вас натолкнуло на этот сюжет? – спросил Боря.
– Действительность.
– Какая действительность, в России уже давно церквей не осталось.
– Ошибаетесь, молодой человек, моя мама регулярно ходит в церковь.
– Да?! – удивился Коган. Так же как большинство сверстников, он представлял себе верующих забитыми и невежественными людьми. Он даже не мог вообразить, что мать этого современного человека была религиозной.
– А вы?
– Что я?
– Вы верующий?
– Трудно сказать. Во всяком случае, я знаю Библию, и это помогает мне лучше понимать картины старых мастеров. Ведь большинство сюжетов они брали именно оттуда. Да и не только они, многие современные писатели лишь переиначивают библейские истории. Впрочем, ты меня не слушай. Считай, что я болен и не отвечаю за свои слова. Посмотри лучше мои работы.

Боря стал перебирать картины, аккуратно стоявшие около стены. Среди них были пейзажи, бытовые полотна, этюды к «Искушению Христа», а на одном из незаконченных холстов он вдруг увидел знакомое лицо.
– Откуда вы знаете эту женщину? – спросил он.
– Я ее не знаю.
– А как же вы ее рисовали?
– По памяти.
– Значит, вы ее где-то видели.
– Она приезжала к нам на скорой, а я обратил на нее внимание потому, что именно такой представлял себе главную героиню рассказа Куприна «Жидовка». Но для того чтобы закончить портрет, мне нужно еще раз ее увидеть.
– Я могу вам это устроить.
– Как?
– Это моя мама.
– Ай-яй-яй, – воскликнул Горюнов, – как же я сразу не понял.
– У нее скоро день рождения, и я хочу сделать ей подарок. Портрет был бы лучшим, что только можно придумать. Сколько он стоит?
– Во-первых, он не закончен, а во-вторых, шедевры не продаются. Я могу тебе его подарить, но для этого тебе придется пригласить меня к себе. Кстати, как классный руководитель я все равно должен встретиться с твоими родителями.
– Хорошо, я спрошу, когда они смогут. Они тоже хотели с вами познакомиться, я говорил им про вас.
– Ты же обо мне ничего не знаешь.
– Так расскажите, Василий Николаевич.
Две недели одиночества и сорокаградусное лекарство, принятое до прихода Бори, сделали учителя истории более словоохотливым, чем обычно, и он кивнул.

* * *
Когда немцы напали на Советский Союз, Вася гостил в небольшом украинском городке у бабушки. Во время одного из налетов фашистской авиации бабушку убило осколком бомбы, а он чудом остался жив. Соседи отдали его в детский дом. Мать Васи, Ирина, узнав о начале войны, тотчас же поехала за ним из Москвы, где она жила с мужем. Когда она добралась до детского дома, ей сказали, что Вася умер.
– Вы его похоронили? – спросила она.
– Нет.
– Где он?
– В морге.
– Я хочу его видеть.
Медсестра – усталая пожилая женщина – дала ей ключи от морга и свечку. Морг оказался обычным подвалом. Дверь туда была не заперта, и как только Ира ее открыла, маленькие тени бросились от неаккуратно сложенных трупов, занимавших большую часть комнаты.
«Крысы», – подумала она, и ей стало жутко от того, что ее плоть и кровь, ее ребенок мог быть съеден этими тварями. Она нашла Васю, взяла его на руки и заплакала, крепко прижав к груди. Она не смогла сохранить ему жизнь, и решила хотя бы похоронить его по-человечески. Узнав, где находится кладбище, она понесла туда сына, но по дороге ею овладело какое-то странное чувство. Что-то было не так. Она не могла понять, что именно, и только крепче прижимала Васю к себе. Вдруг она остановилась. Тело ее сына было теплым. Она решила, что бредит, дошла до ближайшей скамейки, села и попробовала губами его лоб. В этот момент он открыл глаза. От страха и радости она чуть не потеряла сознание. Руки ее задрожали, и она разрыдалась.

Воскрешение Васи перевернуло ее сознание. Она решила, что Бог совершил чудо, потому что у ее сына великое предназначение. Эта уверенность поддерживала ее во время тяжелого пути в Москву.
За время ее отсутствия муж ушел на фронт, а после окончания войны вернулся со звездой Героя Советского Союза. Их соседи по коммунальной квартире погибли, и Горюновы заняли две соседние комнаты, став единственными владельцами очень большой квартиры. С этого момента Ирина уже не сомневалась, что находится под защитой Всевышнего. Она стала регулярно ходить в церковь, и тайком от мужа крестила Васю.
В шесть лет Вася нашел дома Библию с иллюстрациями Доре и начал их копировать. Ира показала рисунки сына своему духовному пастырю, отцу Никодиму, и тот посоветовал ей учить Васю рисованию. Она так и сделала, но вскоре ее муж умер, и хотя она получала пенсию как вдова Героя, на жизнь не хватало, ведь кроме обычных трат мальчику нужно было покупать бумагу, карандаши и краски. Пытаясь хоть как-то помочь матери, Вася после седьмого класса поступил в Художественное училище и стал получать стипендию. Священник предложил ему написать картину из жития святых. Вася написал триптих, который привел заказчика в восторг. Особенно понравилось ему, что мальчик продемонстрировал прекрасное знание Библии, и отец Никодим рекомендовал несовершеннолетнего богомаза своим коллегам.
За три года студент Художественного училища расписал несколько десятков подмосковных церквей. Его картины гораздо больше были похожи на бытовые сцены из жизни селян. Единственным указанием на божественный характер героев служили чуть заметные нимбы над их головами.
Пропуски занятий вызвали недовольство руководства училища, а когда выяснилась их причина, Васю исключили из комсомола, объявили строгий выговор и вызвали на педсовет. Там его стали отчитывать, а он, оправдываясь, привел в пример художников Возрождения, писавших на религиозные темы. Директор прервал его, заявив, что теперь другое время, оно ставит перед работниками культуры принципиально новые задачи. Современный художник должен создавать произведения, понятные народу и воспевающие свободный труд.

Спорить с директором было бесполезно. Он во всем придерживался официальной точки зрения, и от своих учеников требовал того же. Однажды на его уроке они разбирали рисунки Пушкина, и Вася сказал, что Пушкин рисовал весьма посредственно, просто он набил себе руку и мог набросать вполне сносный портрет, но это не искусство.
Тогда это вызвало недовольство директора, теперь же пререкания с ним вообще могли закончиться отчислением из училища. Для Васиной матери это было бы тяжелым ударом, и ради нее он решил покаяться.
Директор, закончив обвинительную речь, потребовал от Васи обещания больше не работать в церквях. Вася пообещал.
А вечером ему позвонил Арутюнов. Про него ходили самые разные слухи. Студенты говорили, что у него было несколько жен и много детей, но теперь он жил один, а в училище преподавал от скуки. На жизнь Арутюнов зарабатывал портретами вождей. Он пригласил Васю к себе, долго расспрашивал его, сочувственно кивал и говорил, что тоже вырос в бедной семье и вынужден был пробиваться сам. Ему очень хотелось стать хорошим художником, но скоро он понял, что материальное благосостояние невозможно сочетать с настоящим искусством. Он предпочел деньги и стал писать портреты государственных деятелей. Иногда ему помогали студенты Художественного училища. Для них это была возможность подработать и познакомиться с полезными людьми.
– Если ты хочешь, я возьму тебя в подмастерья, – сказал Арутюнов.
– Хочу, – ответил Вася

Его новый работодатель в числе немногих избранных имел право не только на воспроизведение лиц, приближенных к особе императора, но даже и на изображение Самого. Пробиться к этой кормушке было гораздо сложнее, чем к богомазанию, потому что, в отличие от образа Создателя, который никому не был известен, портреты верных марксистов-ленинцев должны были быть одобрены специальной комиссией. Происходило это следующим образом. Сначала делали высококачественную фотографию члена Политбюро, затем ее увеличивали и, используя как образец, создавали заготовку. Работа была очень ответственная, ибо, с одной стороны, надо было сохранить сходство с оригиналом, а с другой – изобразить его так, чтобы его физиономия не выдавала откровенной глупости. После предварительного одобрения художники доводили портрет и представляли его на рассмотрение специальной комиссии. Затем портрет утверждался, и его можно было продавать, а так как в любом учреждении Советского Союза должно было быть изображение хотя бы одного слуги народа, то художники, допущенные до бородки Ленина, бровей Брежнева или лысины Хрущева, имели надежный кусок хлеба.

Конечно, многое зависело от коммивояжера, но у Арутюнова он был выше всяких похвал. Он продавал вождей поштучно, получая за каждого цену, пропорциональную занимаемой должности1. Недавно ему удалось сторговать оптом всех членов Политбюро. Закупило их главное управление бань, которым руководил сын одного из изображенных. Главный банщик страны был безнадежным пьяницей. Папаша, желая пристроить отпрыска на хлебное место, создал для него Управление, отвоевал у Министерства культуры только что отреставрированный дворец Юсупова, в котором хотели сделать музей, и выбрал сыну подходящего помощника. Заместитель ничего не стал менять во внутренней отделке Юсуповского дворца, выделив своему боссу барскую спальню, где тот и почивал в княжеской кровати после очередного запоя. Остальные работники разместились в бальной зале, не очень часто нарушая ее тишину своим присутствием. Портреты предков князя, увековеченные знаменитыми художниками, заместитель трогать не велел, а между ними приказал развесить портреты членов Политбюро. Портрет же идейного создателя Управления он приобрел в двух экземплярах – один для танцевального зала, другой – в барскую спальню.
Через некоторое время Арутюнов стал бороться со своими многочисленными конкурентами за очень крупный заказ к очередной годовщине Октябрьской революции. После длительного сражения и многочисленных интриг он победил, но времени на работу осталось мало, и ему срочно требовался помощник, а так как Вася имел опыт писания святых, то, по мнению Арутюнова, членов Политбюро во главе с Бровеносцем он мог намалевать одной левой.

Картина называлась «Речь Генерального секретаря на съезде КПСС» и представляла собой огромное монументальное полотно. Арутюнов показал Васе эскизы будущей картины и предложил разработать образы делегатов Съезда – рабочего, колхозницы и представителя творческой интеллигенции. Воодушевленные речью Генерального секретаря, они должны были стоя аплодировать докладчику. Вася за несколько дней сделал наброски, которые так понравились Арутюнову, что он почти полностью передоверил ему работу и уговорил директора училища разрешить студенту Горюнову свободное посещение занятий.

Так за один год Вася из никому неизвестного третьекурсника стал сначала самым популярным диссидентом, а потом привилегированным любимчиком начальства. Арутюнов не мог нарадоваться на своего помощника. Он не знал, что кроме его картины, Вася работает и над своей, очень похожей по композиции, но гораздо меньшей по размерам.
На полотне Васи Генеральный секретарь, стоявший на подиуме, являлся карикатурой на самого себя: чуть более лохматые брови, значительно более мутные глаза и полуоткрытый рот, пытающийся произнести трудновыговариваемое слово. Бурно аплодирующий рабочий тоже был не совсем типичной фигурой, кочующей в советском изобразительном искусстве с одного полотна на другое. В Васиной интерпретации у этого представителя пролетариата глаза блестели не только от мудрых слов главного коммуниста Советского Союза, но и от водки, которую, судя по всему, он принял со своими товарищами по классу перед заседанием. Горлышко бутылки торчало у него из бокового кармана пиджака.
Рядом с рабочим Генеральному секретарю аплодировала колхозница, гордо выставив вперед свою необъятную грудь. За ней пристроился тощенький интеллигент в очках. Сильно подавшись вперед, он с нескрываемым интересом заглядывал в декольте соседки.
– Вы показывали картину Арутюнову? – спросил Боря.
– Специально нет, но он ее видел.
– И?
– Начал кричать, что я занимаюсь ерундой и понапрасну теряю время. Ведь если мы не успеем закончить полотно до того как Генсек отбросит коньки, то вообще неизвестно, купит ли государство картину.
– Значит, разозлила его не ваша политическая незрелость?
– Конечно нет. Он и сам прекрасно знает цену социалистическому реализму. Он даже рассказал мне историю возникновения этого течения.
– Какую? – спросил Боря.
– А ты разве не знаешь?
– Нет.
– Эх ты, темнота, – усмехаясь, сказал Горюнов, – слушай.
В древние времена, когда мир был еще молод, падишах вызвал придворного художника и потребовал написать свой портрет. У владыки правая нога была скручена радикулитом, а на левом глазу бельмо. Художник так и изобразил своего господина, и падишах приказал его казнить.
Этот мастер был представителем реалистической школы.
Затем владыка велел другому художнику увековечить свой образ. Портретист, зная о судьбе предшественника, написал деспота с ногами одинаковой длины и глазами без единого дефекта. Увидев такую явную лесть, владыка вознегодовал еще больше и приказал казнить подхалима.
Этот мастер был представителем романтической школы.

Затем падишах разослал гонцов, чтобы найти смельчака, способного, наконец, написать его правдивый портрет. На зов откликнулся доброволец. Такой, знаешь, в кожаной куртке, кобура на поясе и партбилет в кармане. Он искренно любил величайшего владыку всех времен и народов, готов был за него в огонь и в воду, считал его непогрешимым, а все его решения – единственно верными. Он изобразил падишаха во время охоты верхом на лошади, круп которой закрывал больную ногу. Сам же владыка целился из ружья в бегущего навстречу льва, поэтому глаз с бельмом был закрыт. Падишаху эта картина так понравилась, что он щедро наградил художника, присвоил ему звание народного и сделал президентом Академии Художеств.
Этот художник был представителем социалистического реализма.
Так вот, Арутюнов настоятельно советовал мне работать именно в этом стиле и обещал со временем помочь стать членом Союза художников.
– Ну, и помог?
– Конечно.
– А зачем же вы в школе преподаете?
– За членство деньги не платят, а жить на что-то надо. Я бы с удовольствием преподавал историю искусств, но в школьной программе такого предмета нет, поэтому мне дали обычную историю и рисование. Вот так. А теперь скажи, почему вы переехали в Москву. Я видел, как ты обиделся, когда я назвал Ригу глушью. Наверное, твои родители тоже любят город, в котором жили.
– Они и не хотели никуда переезжать, – сказал Боря, – их выжил оттуда академик Гайлис.

Продолжение следует

Продолжение

А  началось это с того, что невестка академика, Агнесса, уложив сына и убедившись, что он заснул, поехала в ресторан. Там отмечали юбилей ее тестя, академика Питерса Юриса Гайлиса, и она ни за что не хотела пропускать эту встречу, потому что на ней собрался весь рижский бомонд. В спешке Агнесса забыла включить ночник. Она специально купила эту маленькую лампочку, потому что ее мальчик боялся темноты. Он спокойно проспал несколько часов, а проснувшись, позвал мать. Ему никто не ответил, он испугался, начал метаться на кровати, перевернул ее и, упав на пол, больно ударился, после чего стал кричать и плакать. Вернувшись, родители увидели перевернутую кровать, промокшего от пота ребенка с шишкой на лбу и сразу же позвонили в скорую. Дежурная выяснила, в чем дело, записала адрес и сказала, что в городе гололед, очень много пострадавших и все машины на вызове.
– Я сын академика Гайлиса, – заявил Эдуард, – я требую, чтобы ко мне послали бригаду вне очереди.
Дежурная не знала, чем знаменит академик Гайлис, но спорить с Эдуардом не стала и, чтобы снять с себя ответственность, посоветовала ему обратиться к Софье Борисовне Коган, которая не только работает в специализированной поликлинике Академии наук, но и подрабатывает на скорой помощи.
Эдуард позвонил Коганам в час ночи, а когда Софья Борисовна взяла трубку, сказал, что у его сына очень высокая температура, мальчик метался во сне, перевернул кровать и не переставая плачет.
– Вызовите неотложку, – посоветовала Софья Борисовна.
– Мы вызывали, но нам сказали, что машина приедет не раньше чем через два часа, а у нас ситуация критическая, и я хочу, чтобы ребенка срочно посмотрел специалист.
– Когда он перевернул кровать?
– Не знаю, думаю, полчаса назад.
– Неужели вы не слышали?
– Нет, то есть да.
– Почему же вы сразу не позвонили?
– Я надеялся, что обойдется.
– Вас в это время не было дома?
– Это неважно.
– Я врач, я должна знать предысторию. Как долго ребенок был один?
– Часа три.
– Вы давно пришли?
– Полчаса назад.
– Где мальчик в данный момент?
– С матерью.
– Он плачет?
– Нет.
– Если он не спит, дайте ему теплого молока, а если заснул, не будите и приходите с ним завтра в поликлинику.
– Я хочу, чтобы вы его посмотрели сегодня.
– Сегодня не получится.
– Вы же давали клятву Гиппократа.
Отец Бори, Яков Семенович, слышавший весь разговор, взял у жены трубку и сказал:
– Сейчас врач очень занята, она перезвонит вам через пять минут и обо всем договорится. Дайте мне, пожалуйста, свой точный адрес и номер телефона. Так... хорошо... понятно... А теперь слушайте внимательно. Доктор выполняет свою клятву в поликлинике, с семи утра до четырех вечера, и когда протрезвеете, приносите свое чадо туда.
– Вы знаете, с кем вы говорите?! Я сын академика Гайлиса.
– Питерса Юриса Гайлиса? –  спросил Яков Семенович.
– Да.

Питерс Юрис Гайлис вел в их институте семинары по истории и марксистско-ленинской философии. Правда, тогда он называл себя Петр Юрьевич. Его настоящее имя студент Яша Коган узнал, когда готовился к докладу о роли красных латышских стрелков в гражданской войне. Делать доклад надо было на областной партийной конференции, а взялся Коган за него, чтобы получить освобождение от экзамена. Тему выбрал ему сам Гайлис, и в качестве главного источника дал свою диссертацию. Во время подготовки Яша спросил преподавателя, не знает ли он о латышских стрелках, которые сражались против Красной армии. Вопрос Гайлису очень не понравился. Он не хотел вспоминать о тех, кто сражался по другую сторону баррикад, потому что среди них были его родные братья. Сам же он убежал в Минск и сменил имя именно потому, что не разделял их взглядов. Признался он в своем родстве только в конце жизни, когда Латвия отделилась от Советского Союза и в официальной печати вновь образовавшейся республики время, проведенное в дружной семье советских народов, стали называть рабством, а всех сражавшихся против вступления в Советский Союз перевели из врагов народа в национальные герои.
Студенты недолюбливали Гайлиса, считали его демагогом, а однажды на вечеринке в общежитии даже разыграли миниатюру, высмеивавшую его семинары. Кончилась эта история печально: кто-то донес начальству, и артистов отчислили из института.
– Да, – повторил Эдуард, прервав его воспоминания, – я сын академика Гайлиса.
– А я инвалид войны, – ответил Яков Семенович, – у меня от ранения бывают приступы шизофрении, во время которых я за себя не отвечаю. Могу, например, прийти к соседям и учинить мордобой. Так что меня лучше не раздражать, понял? – и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

Но заснуть Яков Семенович не мог и долго еще ворочался с боку на бок. Он вспоминал рассказы своих сокурсников о Гайлисе, который быстро делал карьеру. После войны Питерс Юрис Гайлис оказался в Латвии и защитил докторскую диссертацию, в которой писал, что в Литве, Латвии и Эстонии в 1940 году произошли революции, и все три государства обратились к советскому правительству с просьбой принять их в семью советских народов. Всесоюзная Аттестационная Комиссия утвердила диссертацию в рекордно короткий срок, а соискателя скоро выбрали в Латвийскую академию наук.
Проворочавшись до трех часов ночи, Яков Семенович Коган поднялся и, плотно закрыв дверь, вышел в коридор. Там он достал бумажку и набрал номер, а когда Гайлис-младший снял трубку, извинился, что грубо разговаривал с ним несколько часов назад и спросил, как себя чувствует больной. Спокойно выслушав ругань, он напомнил, что врач принимает с семи утра.

Эдуард пожаловался отцу, и академик пришел в ярость. Ветеранство в глазах Питерса Юриса вовсе не было заслугой. Еще неизвестно, какой стала бы Латвия, если бы победили немцы, но поскольку сделать с Коганом он ничего не мог, то написал большую статью в центральной газете о недобросовестном отношении некоторых врачей к своей работе, и в качестве примера привел случай, который произошел с его внуком. Софью Борисовну он представил крайне неквалифицированным педиатром, а ее мужа – пьяницей и дебоширом. Вскоре многочисленные подхалимы сделали жизнь семьи Коганов невыносимой. Софье Борисовне пришлось уйти из специализированной поликлиники. Она устроилась в больницу, где зарплата была гораздо меньше, но и там продолжались мелкие придирки сотрудников, выслуживавшихся перед начальством. Через год семья Коганов обменяла свою квартиру в Риге на комнату в небольшом подмосковном городке.

* * *
Когда Боря закончил свой рассказ, дверь открылась, и в комнату вошла кающаяся грешница с картины Горюнова. У нее была другая прическа, более современная одежда, и выглядела она гораздо старше, но Боря был уверен, что именно она была прототипом.
– Знакомься, мама, – сказал Василий Николаевич, – это мой ученик, Боря Коган. – Он пришел меня проповедать, то есть проведать.
– Не богохульствуй, – одернула его мать, – а мальчика лучше чаем напои.
– Да нет, спасибо, я не хочу, – сказал Боря, – мне уже домой пора.
– Видишь, мама, ему все время пора домой, когда надо что-то делать. Моделью работать или чай пить. Я правильно говорю, остряк из Риги?
– Я бы и ходил на ваш кружок, но у меня нет никаких способностей к рисованию.
– Значит, ты не будешь великим художником, ты просто научишься рисовать, но все равно это тебе не помешает.

Когда Василий Николаевич выздоровел, Коганы пригласили его в гости. После этого он закончил портрет Софьи Борисовны и написал даже их соседку по коммунальной квартире – Тамару. Он изобразил ее сумасшедшей. В лохмотьях, не прикрывающих ее отталкивающей наготы, она плясала на базарной площади. Вокруг стояли люди и, усмехаясь, показывали на нее пальцами. Картина называлась «Божья кара».
– Почему вы решили, что Тамара ненормальная? – спросил Борис.
– Я ее такой вижу.
– Конечно, она странная женщина, но ведь у каждого есть причуды.
– Это не причуды, Боря, это безумие.
– Вы уверены?
– Конечно, уверен, я же художник. Я вот и тебя написал. Не такого, какой ты сейчас, а такого, каким ты будешь лет через сорок, – Горюнов показал ему акварель.
– Это не я, – сказал Боря, – это даже не мой отец.
– Возьми, придет время, сравнишь. Я хотел пофантазировать, особенно после того, как познакомился с твоими родителями.
Борис скептически хмыкнул и сказал:
– Спасибо, Василий Николаевич, я буду хранить ваш шедевр в специальном месте, как Дориан Грей, а потом сравню с оригиналом.
– И что ты сделаешь, если обнаружишь сходство?
– Пока еще не знаю, – честно признался Боря.
– Ну, тогда приходи на кружок рисования, это поможет тебе узнать.
– Хорошо, приду.
Кабинет Горюнова отличался от всех остальных помещений школы. На стенах висели принты известных картин, а парты, стулья и учительский стол были недавно выкрашены и выглядели гораздо новее, чем в других аудиториях. Василий Николаевич начал занятие с того, что напомнил основные правила композиции, затем взял свой стул, поставил его сначала на одно место, потом на другое и, наконец, взгромоздив на преподавательский стол, сказал:
– Представьте себе, что на этом стуле пять минут назад произошло убийство, сделайте его центром картины и изобразите так, как вы его видите.
Боря стал вспоминать сцены насилия из разных фильмов, но ничего интересного в голову не приходило, и он нарисовал красный стул с изогнувшимися под тяжестью преступления ножками. Горюнов ходил между рядами и смотрел на работы учеников, никак их не комментируя. Советы он давал, только когда его спрашивали. Пока ребята рисовали, он напомнил, что следующее занятие будет посвящено импрессионистам и пройдет в музее им. Пушкина. Он сказал, что выбрал эту тему, потому что в Изобразилке находится одна из крупнейших в мире коллекций французских художников.
Это была первая поездка Бори в московский музей, и она произвела на него сильное впечатление. Разница между столицей Советского Союза и Ригой была огромна, и он жалел, что за все это время еще ни разу не был в Москве. По пути домой он спросил у Горюнова, не собирается ли Василий Николаевич в ближайшее время повезти их куда-нибудь еще.
– Например?
– В театр.
– В какой?
– В Вахтангова, на «Принцессу Турандот».
– Это же детский спектакль, – удивился Горюнов.
– Я знаю, – ответил Боря.
– А почему ты вдруг захотел эту принцессу?
– Так, – ответил Боря.

* * *
Началось это еще в Риге, когда ему было десять лет, и в его обязанности входила еженедельная уборка квартиры. Отец посоветовал ему совмещать приятное с полезным и наводить порядок, когда идет передача «Театр у микрофона». В тот раз транслировали «Принцессу Турандот». Боря закончил уборку к концу первого действия, но остался и дослушал пьесу до конца. Потом отец спросил, кто из артистов понравился ему больше всего.
– Ведущий, – ответил Боря, – мне кажется, он много импровизировал.
– Да, – согласился Яков Семенович, – но все эти импровизации хорошо отрепетированы.
– Откуда ты знаешь?
– Я так думаю. В этом и заключается мастерство артиста. Он должен внушить зрителю, что действие развивается перед его глазами.
– Папа, пойдем с тобой в театр.
– Этот театр находится в Москве.
– Но ведь у нас тоже есть.
– Хорошо, обязательно пойдем, а пока ты можешь слушать постановки по радио.
Хотя доставать билеты и ездить на представления Якову Семеновичу было физически тяжело, он вскоре повез сына в театр. Боре там не понравилось: костюмы артистов показались заношенными, а декорации невзрачными. Чтобы у него не пропал интерес, отец стал внимательно следить за программой передач, напоминая, когда будет следующая трансляция. Постепенно Боря привык слушать «Театр у микрофона» и обсуждать постановки с отцом. Иногда к ним присоединялась и Софья Борисовна. Делать это она могла очень редко, потому что кроме поликлиники работала еще на скорой, но если была дома, то обязательно принимала участие в разговоре. Для них это стало почти такой же традицией, как семейный обед.

II
В самом конце последней четверти в классе появился новый ученик – Володя Рощин. Он быстро подружился с Леней Сметаниным, и они стали называть друг друга Ленчик и Вовчик. Оба были второгодниками, гораздо здоровее своих одноклассников, и вели себя как хозяева. Девушек они не трогали, но ребят задирали при каждом удобном случае. Главной их мишенью стал Боря. Он не отвечал на их обидные реплики и старался избегать встреч с ними, но они хотели продемонстрировать свою силу, и однажды Рощин преградил ему путь.
– Я слышал, что ты сечешь в математике, – сказал он.
– Секу, – ответил Боря.
– Тогда помоги мне, для тебя это как два пальца обоссать.
– Списывай, если хочешь.
– Да нет, голубок, ты мне объяснить должен, что там и как.
Боря, наверное, и сделал бы это, если бы Рощин попросил его другим тоном, но теперь отрицательно покачал головой.
– Ты чего головой мотаешь?
– Мне некогда.
– А ты найди время, – сказал Вовчик и схватил его за ухо. В этот момент вошел преподаватель, и Рощин нехотя отпустил свою жертву, но с этого дня жизнь Бори стала невыносимой. Его одноклассники в глубине души были рады, что задирают не их, и делали вид, что не замечают Бориных мучений. Вовчик же не упускал ни одной возможности ущипнуть Борю, дернуть его за волосы или пнуть локтем в бок. Иногда то же самое проделывал Ленчик. Они не торопились к своей жертве, зная, что она от них никуда не уйдет. Не на этой перемене, так на следующей, не в школе, так после уроков, не сегодня, так завтра, но свою порцию он все равно получит. Боря стал бояться перемен, старался выйти из класса вместе с учителем, а потом вместе с другим учителем войти. Он прятался от своих мучителей, но это не помогало.

Отец видел, что Боря изменился, и несколько раз пытался поговорить с ним, но сын отмалчивался. Наконец, уже после окончания учебного года, улучив момент, Яков Семенович запер Борю и сказал:
– Я тебя никуда не выпущу, пока ты все мне не расскажешь. И Боря рассказал.
– Что ты думаешь делать? – спросил отец.
– Переведи меня в другую школу, – попросил Боря.
– Там может оказаться другой Рощин.
– Тогда поговори с его матерью.
– Чем она занимается?
– Работает на заводе.
– А отец у него есть?
– Нет, он умер.
– Откуда ты знаешь?
– Я однажды слышал, как он сказал это своему дружку. Он хвастал, что после смерти отца он стал главой семьи и мать его во всем слушает.
– Понятно.
– Что мне делать?
– Нанести ему два точных удара: один ногой по яйцам, а второй в голову. Бить надо изо всей силы, чтобы он уже не встал. И если ты быстро уложишь Рощина, то его приятель не успеет вмешаться.
– А потом?
– Потом то же самое проделаешь со Сметаниным.
– Я не умею, я никогда не дрался.
– Значит, придется научиться, другого выхода нет.
Боря и сам часто мечтал о том, что расправится со своими обидчиками, и отец как будто прочел его тайные мысли.
– Что молчишь? – спросил Яков Семенович.
– Я не сумею.
– Значит, терпи и не жалуйся.
– Неужели тебе все равно?
– Я готов тебе помочь и прослежу за тем, чтобы у тебя все получилось, но делать ты все должен сам.
– Как?
– Сделай чучело, отметь место, в которое должен бить, и тренируйся. Лето только начинается, и ты можешь упражняться на улице. Потом я поговорю с мамой и ты перенесешь чучело домой. Кроме того, тебе нужно отработать боксерские движения. Я куплю две килограммовые гантели. Прыгай с ними минут по двадцать и работай руками, как на ринге. Это тебе пригодится, чтобы увереннее себя чувствовать, но самое главное – удары ногой.

– Я же могу их покалечить, – сказал Боря.
– Не можешь, а должен.
– Но как же...
– Если тебе их жалко – терпи.
– Я не могу терпеть, ты не представляешь, что это такое. Ты, наверное, учился с нормальными ребятами.
– Я очень хорошо представляю, поэтому и предлагаю тебе выяснить отношения с ними раз и навсегда. Ты должен поставить их на место, потому что, если будешь молчать, жизнь твоя превратится в сплошной кошмар. Это война, а значит, и вести себя нужно как на войне. Я тебе раньше никогда не рассказывал, но, наверное, зря. Ты знаешь, что я был в гетто?
– Да, мама мне говорила.
– А еще что-нибудь она тебе говорила?
– Нет.
– Ну, тогда слушай.
– Фашисты нас не особенно охраняли, и через некоторое время из лагеря бежала небольшая группа евреев. Они столкнулись с отрядом латвийцев, которые называли себя народной армией и поддерживали порядок в районе. Они задержали беглецов и передали их немцам, а командира группы закопали живьем. Фашисты всех расстреляли. Мы узнали об этом из специального приказа, который нам с удовольствием зачитал наш бригадир. Мы понимали, что оставаться в лагере нельзя, и решили действовать по-другому. Сформировав отряд в пятьдесят человек, мы пошли на прорыв и первым делом захватили хутор, через который шла единственная дорога на волю. В нем мы расстреляли всех мужчин. Все они были членами народной армии. Остальных мы собрали в сарае, облили бензином и подожгли. Многим удалось бежать, но мы специально их не трогали, чтобы они рассказали о случившемся. После этого из гетто убежали все, кто мог.
В лесу мы образовали партизанский отряд. А поскольку командование осуществляла советская армия, наш отряд слился с русским отрядом. У моего друга Изи была шуба, а это в лесу большая ценность, и один из русских командиров предложил обменять ее на пачку папирос, хотя знал, что мой друг не курит. Изя, естественно, отказался и посоветовал «старшему брату» во время следующего рейда убить немецкого офицера и взять его шубу себе. Вскоре группа, куда входил мой друг, отправилась на задание. Первым делом партизаны пошли в ближайшую деревню к девочкам, которые оказались патриотками: партизанам они давали бесплатно, а немцам – только за продукты.
Командир отряда со своими друзьями решил отметить встречу, а Изю поставили охранять избу. Он простоял на холоде часа два и, решив, что за это время бойцы уже успели развлечься, вошел внутрь, но был самый разгар веселья. «Ребята, имейте совесть!» – сказал он. «Ты нарушил приказ», – закричал уже хорошо выпивший командир, – и застрелил его на месте, а шубу забрал себе. Вернувшись, он сказал, что Изя расстрелян за трусость.
– В тот же день я с несколькими друзьями пошел в деревню и попросил девочек рассказать, что произошло на самом деле, а поскольку времени у нас не было, предупредил, что если они будут врать или играть в молчанку, мы их всех перережем. Они не поверили, а одна даже стала пародировать наш акцент. Я тут же расквасил ей морду, и они все рассказали. В следующий раз мы попросились на задание вместе с группой партизан, которые убили моего друга.
Улучив момент, мы их всех перестреляли, а вернувшись, доложили, что они пали смертью героев. Шубу, естественно, мы принесли с собой. Все поняли, что произошло, и после этого нас никто не трогал.
Боря сидел ошарашенный. Он не мог поверить, что его отец способен на такое, и смотрел на него широко открытыми глазами. Отец видел, какое впечатление произвел его рассказ, и не жалел о том, что немного сгустил краски.
– Это был единственный способ выжить, – сказал Яков Семенович, – если бы мы так не поступили, то не вернулись бы с фронта, я не женился бы на твоей матери и тебя не было бы на свете. Так что ты должен быть мне благодарен.
– Спасибо, – тихо сказал Боря.
– Но это еще не все, – продолжил отец, – твоя мама, прежде чем выйти за меня замуж, предупредила, что рожать больше не будет. Она достаточно намучилась при родах первенца, который прожил всего три дня, и больше рисковать не хотела. Конечно, тогда я с ней спорить не стал, но потом сумел ее переубедить. Ведь для каждого из нас это был второй брак. Наши первые семьи погибли во время войны, и я думаю, втайне она тоже хотела ребенка, но это уже другая история.

Продолжение следует

Продолжение

На следующий день Боря сделал из мешка подобие чучела и стал тренировать удар ногой. Когда он уставал от этих однообразных упражнений, то прыгал с гантелями. Ни то ни другое ему не нравилось, но отрабатывать точность удара было необходимо. Недели через три он купил воздушные шары и стал привязывать их на нитке к мешку так, чтобы шар находился на уровне головы. После удара ногой он хватал шар и разбивал его о свое колено. Было это непросто, потому что от малейшего движения воздуха шар могло отнести в любом направлении. Хотя Боря чередовал упражнения, они быстро ему надоедали. По совету отца он делал их по полтора часа в день, а для того чтобы выдержать такую нагрузку, во время прыжков с гантелями представлял себе, что бьет Вовчика или Ленчика. К концу лета его движения были доведены до автоматизма. За два месяца он сильно вытянулся и по росту почти догнал Рощина, а постоянные тренировки сделали его уверенным в себе. Тем не менее, перед первым сентября он сильно нервничал и плохо спал.
– Не бойся, – сказал Яков Семенович, провожая его в школу, – и не спеши, жди пока Рощин сам подойдет к тебе, смотри ему прямо в глаза, а когда он приблизится на нужное расстояние, бей. И никакой жалости.

Все произошло, как и предсказывал отец. На большой перемене Вовчик, ухмыляясь, направился к Боре.
– Ну, как отдохнул, Коган? Наверное, к морю ездил. Я вижу, ты загорел, не то что мы тут. Надеюсь, теперь ты будешь помогать мне с математикой, а то ведь в прошлом году по твоей милости я из двоек не вылезал.
Боря молча смотрел на него.
– Ну, что молчишь? Или язык со страху проглотил?
Боря действительно боялся предстоящего столкновения, а Рощин, подходя к нему, уже твердо решил избить Борю, что бы тот ни сделал. Он видел, что бывшая жертва стала почти с него ростом и раздалась в плечах, так что теперь особенно важно было доказать свою силу.
Вовчик протянул правую руку, чтобы ущипнуть Когана, но Боря опередил его, ударив ногой в пах. Рощин глухо охнул и согнулся пополам, но еще до того как он упал, Боря схватил его за волосы и со всей силы припечатал физиономией к своему колену. Все это заняло не более пяти секунд. Еще через пять секунд Ленчик тоже был на полу, а Боря, подтащив Вовчика к его ближайшему приятелю, схватил обоих за волосы и изо всей силы ударил головами. Он собирался проделать это еще несколько раз, но кто-то схватил его сзади медвежьей хваткой.
– Отпусти, гад, – крикнул Боря, пытаясь высвободиться.
– Не пущу, ты их убьешь.
– Не твое дело.
– Мое, – возразил незнакомец.
Как Боря ни пытался вырваться, сделать он ничего не мог. Он даже был не в состоянии пошевелиться.

Незнакомца звали Саша Иванов, это был его первый день в школе, и с этого дня началась дружба, которая связала ребят на всю жизнь.
Они очень много времени проводили вместе. Часто помогали Сашиному отцу ремонтировать его допотопную «Победу», за что получали право катать на ней своих одноклассников. Иванов-старший был отличным механиком, и к нему за помощью обращались почти все соседи по гаражу. Со временем он стал доверять ребятам простой ремонт, благодаря чему у них всегда были карманные деньги.
* * *
Вскоре после разборки с Рощиным Яков Семенович завел с Борей разговор об институте. Они обсуждали эту тему и раньше, но до сих пор дело ограничивалось воспитательным монологом. Яков Семенович внушал сыну, что бежать жизненный марафон ему придется с гирями в руках, и если он не хочет прийти к финишу последним, то работать ему придется гораздо больше, чем другим. Для начала надо получить медаль, чтобы легче было поступить в институт, а потом выбрать хорошую специальность, которая обеспечит кусок хлеба.
Но Боря еще ничего не выбрал. Несмотря на то, что он уже неплохо изучил устройство легковых автомобилей, делать это своей специальностью он не собирался. Кроме того, он твердо знал, что в медицинский тоже не пойдет. Там нужно учить латынь, а он не любил иностранные языки. После того как он понял, что поездки за границу ему не светят, он и английский учил спустя рукава. На вопрос отца, куда он собирается поступать, он ответил:
– В историко-архивный.
Яков Семенович шутку не оценил и разразился длинной тирадой о том, что для мужчины это не специальность. Конечно, она почти не требует затрат умственной энергии, потому что запомнить даты и события может любой дурак, но зато и семью прокормить с такой специальностью тоже невозможно. Самое же главное, история, которая на первый взгляд кажется безобидной наукой, является крайне опасной, ибо одни и те же события можно толковать по-разному, а неправильная интерпретация иногда приводит к весьма печальным последствиям. Он сам видел это, когда учился в институте. Четверо его сокурсников в общежитии исполнили сценку, пародировавшую семинар по марксистско-ленинской философии, которую вел Петр Юрьевич Гайлис.

Миниатюра была такая. Преподаватель спросил, в чем состоит роль человеческого фактора в борьбе идеологий. Студенты подняли руки, и он выбрал одного из них. Тот встал и вылил ковш воды. Преподаватель одобрил его ответ и попросил другого студента дополнить. Тот поднялся и вылил стакан воды. Третий студент сказал, что хочет добавить и вылил рюмочку воды. Преподаватель похвалил всех за хорошую подготовку и сказал:
– А теперь разрешите обобщить, – и вылил ведро воды.
После этого артистов выгнали из института и забрали в армию, но они еще легко отделались: сыграй они свою миниатюру на несколько месяцев позже, могли бы загреметь в лагеря.
– В отличие от истории, техника всегда остается конкретной, – сказал Яков Семенович, – и закон Ома одинаково справедлив для капиталистов, для коммунистов и для жителей неприсоединившихся стран. А самое главное, в гуманитарных институтах нет военной кафедры, и после получения диплома придется идти в армию.
– Ну и что? – спросил Боря, – все мои минские родственники служили.
– У них не было выбора. Самый высший уровень их образования – техникум, но если бы они могли избежать армии, то наверняка сделали бы это.
– Я говорил с ними, и все они вспоминали армейскую жизнь с удовольствием.
– Ты другой, ты там можешь сломаться, потому что в армии таких как Рощин – каждый второй.
– Да я не очень туда и стремлюсь. Это я так просто сказал.
– Ну и хорошо, а что касается Минска, то скоро ты поедешь туда на очередную свадьбу.
– А вы с мамой?
– Маме некогда, а мне уже тяжело, – сказал Яков Семенович.
Свадьба состоялась через полтора года. Боря встретился на ней почти со всеми родственниками, но особенно ему было приятно повидаться с Фимой.
* * *
Они познакомились, когда им было по пять лет. Отец привез его на несколько дней, и Боре сразу понравилось в этом огромном доме с многочисленными пристройками, где жили три поколения его родственников.
Тогда он впервые увидел их вместе и тут же мысленно разделил на две большие группы – родители и дети. Одни все еще энергичные, жизнерадостные, но уже с проседью и лысиной, а другие – только набирающие силу. Дети были очень похожи на родителей – ребята на отцов, а девушки на матерей. Наверное, сильны были фамильные гены, и природа не хотела отдавать того, что путем естественного отбора накопила за много поколений. Вокруг них была аура физического здоровья и душевного спокойствия. Даже его инвалид-отец среди них чувствовал себя гораздо лучше.

Боря так понравился им всем, что они упросили Якова Семеновича оставить его в Минске на все лето. Ведь мальчику нужен свежий воздух, а здесь вокруг дома много фруктовых деревьев и огород, на котором Боря отработает свой постой. Он будет полоть клубнику и собирать смородину вместе со своим двоюродным братом Фимой.
Отца не нужно было долго уговаривать. Он вернулся в Ригу, оставив Борю в этом гостеприимном доме.
С тех пор каждый раз, когда Боря приезжал в Минск, родственники говорили ему, как он вырос и повзрослел. Он тоже видел, как менялись его тети и дяди, становясь еще более седыми, лысыми и морщинистыми. Они искренне радовались каждой встрече, и, попадая к ним, он чувствовал себя как дома, запросто общаясь со всеми. Он с удовольствием подходил к одному из своих многочисленных кузенов и, хлопнув по плечу, спрашивал как дела, а выслушав рассказ, переходил к следующему.
Увидев Фиму после длительного перерыва, Боря повторил фразу, которую сам слышал в Минске много раз: «Как ты вырос».
За полтора года, пока они не виделись, Фима действительно вымахал в огромного детину и выглядел гораздо старше своих лет.
– Да уж, я времени зря не терял, – согласился тот.
– Я слышал, ты теперь учишься в физико-математической школе?
– Учусь.
– И как тебе там?
– Нормально.
– А куда ты пойдешь после окончания?
– В МГУ. Жаль только, что он находится в Москве. Родители не смогут мне помогать, ведь моя сестра после развода осталась с двумя детьми, и они в первую очередь должны заботиться о ней.
– Я сначала тоже хотел в МГУ, но отец сказал, что туда берут только очень умных и только чистокровных арийцев.
– У любого правила есть исключения.
– И ты надеешься быть одним из них?
– Третьим из них. Первые два – это мои одноклассники – Сеня Альтшуллер и Леня Гольдин. Они вошли в пятерку призеров на Всесоюзной олимпиаде по физике и декан физфака лично пригласил всех пятерых на свой факультет. Он обещал им зачисление без экзаменов и повышенную стипендию.
– Надо же, – удивился Боря.
– Поэтому я и буду туда поступать. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Ты ведь тоже рисковал, когда набил морду Рощину. Как он, кстати, больше тебя не трогает?
– Нет, он с матерью куда-то переехал.
– А Сметанин?
– Остался на второй год.
– Вот видишь.

Фима Кац чем-то напоминал Сашу Иванова. Оба были высокие, сильные, уверенные в себе и готовые идти напролом. Сам Боря тоже мог действовать решительно, но для этого ему нужно было все заранее обдумать, хорошо отрепетировать и психологически подготовиться.
После возвращения из Минска он колебался, выбирая между МГУ и автодорожным, но когда Фима, сдав выпускные экзамены, приехал в Москву, вопрос был решен. Двоюродный брат быстро уговорил его штурмовать самый лучший вуз Советского Союза. Ведь даже если он и не поступит, то приобретет опыт сдачи экзаменов. Правда, его медаль в данном случае никаких преимуществ не даст, потому что 95 % поступающих в МГУ – медалисты.
В тот год в Университете было двадцать семь человек на место, но после письменной математики подавляющее большинство отсеялось. Ребята знали, что они прошли в следующий тур. Фима решил все задачи, а Боря – три из пяти.
– Ну что ж, друзья, теперь начинается самое трудное, – сказал им Яков Семенович, – потому что на устном экзамене подход к вам будет индивидуальный и возможны всякие неожиданности.
– Я готов, – сказал Фима.
– Я тоже, – подхватил Борис.
– Для начала вам нужно узнать, когда следующий экзамен.
Через два дня перед входом на факультет уже висели составы групп, время экзамена и номер аудитории. Когда ребята искали свои фамилии, то увидели, что группы сформированы по национальному признаку. Яков Семенович, узнав об этом, сказал:
– Я не ожидал, что они будут действовать так откровенно. Если хотите, я могу поехать на экзамен с вами.
– Это ничего не изменит, – возразил Фима. – Я думаю, даже если нас будут предвзято спрашивать и необъективно оценивать, все равно есть шанс. Нужно только ответить так, чтобы даже они ни к чему не смогли придраться. Приняли же моих друзей Альтшуллера и Гольдина.
– Я от всей души желаю, чтобы ты оказался прав, – сказал Яков Семенович. – Но рабы, даже если и не разделяют взглядов хозяев, все равно выполняют их приказы, хотя бы для того, чтобы не потерять свое место.
– Рабов можно припугнуть.
– Нет, с ними нельзя действовать, как с Рощиным.
– Почему?
– Потому что тогда вместо МГУ вы попадете в тюрьму.
– Ладно, не будем, – согласился Фима. – Я просто покажу экзаменаторам фотографии, которые висят у милиции с грифом «особо опасные преступники», скажу, что это мои братья и они слезно просят поставить мне то, что я заслуживаю, иначе не ручаются за последствия.
– Ха-ха, – не улыбаясь, сказал Яков Семенович.

Устную математику принимали два экзаменатора, которые, как многостаночники, спрашивали по нескольку человек одновременно. Бегло просмотрев ответы на билет, они тут же давали абитуриентам дополнительные задачи. Первую Боря решить не смог. За ней последовала другая, над которой он бился также безрезультатно. В это время преподаватель, спрашивавший Фиму, сказал:
– Ну, если вы не можете решить такой простой пример, то вообще непонятно, что вы здесь делаете.
Борин экзаменатор, прогуливавшийся по аудитории, подошел к коллеге и спросил:
– А что он получил по письменной математике?
– Пятерку.
– Наверное, списал.
– Я вам сдавать не буду, – зло сказал Фима. – Я подам апелляцию и буду отвечать комиссии.
– Апелляционной комиссии для вас никто устраивать не станет, это университет, а не суд присяжных.
Фима молча встал, подошел к столу и начал искать свой экзаменационный лист.
– Что вы делаете? Вы заслужили двойку, и я вам ее поставлю, – сказал экзаменатор, подходя к нему.
Фима схватил его за рубаху, повернул руку так, что воротник сжал его горло, и, медленно выговаривая каждое слово, сказал:
– Если я получу двойку, ты получишь в пятак, понял?
Экзаменатор оторопел от боли и наглости. Была середина 60-х годов, и абитуриенты МГУ относились к преподавателям с должным пиететом, а этот вел себя как уличный хулиган. До сих пор такого рода инцидентов у экзаменатора не было, и он растерялся. Распоряжения ему были даны устно, и он прекрасно понимал, что если возникнут неприятности, все свалят на него. Кроме того, этот Кац здоров как бык, и неизвестно, что у него на уме.
Боря смотрел на брата, как завороженный. Сам он никогда бы не решился на такое, но пример Фимы так подействовал на него, что он встал, подошел к столу и сказал:
– Я тоже буду отвечать комиссии.
К задыхавшемуся преподавателю наконец вернулся дар речи и, стараясь выглядеть решительным, он с трудом проговорил:
– А ну отпусти.
Фима оттолкнул его и, найдя экзаменационный лист брата, протянул его Боре. Отбирать у них документы никто не решился.

На апелляционной комиссии Боря и Фима ответили на все вопросы, но по неписаному закону им поставили тройки, а следующий экзамен по английскому они сдать не смогли.
Фима вернулся в Минск, а Боря вместе с Сашей Ивановым поступил в Московский автодорожный институт. Там, как и в школе, предметы давались ему легко, и после первого семестра он даже получил повышенную стипендию, но разница между повышенной и обычной была настолько незначительной, что стараться не стоило. Он и не усердствовал, особенно если дело касалось общественных дисциплин.

Продолжение следует

Продолжение

III
В институте Боря подружился с Володей Мухановым. Его новый товарищ не прошел по конкурсу в театральное училище и выбрал автодорожный только потому, что здесь был один из лучших студенческих театров миниатюр. Володя приехал в Москву из небольшой деревни под Богородском (так он упорно называл Ногинск). У руководителя студии – артиста Лужина – Муханов узнал, что купить билеты в хорошие московские театры можно только по записи. В начале сезона надо было встать в очередь, а потом каждую неделю приезжать на перекличку. Через несколько месяцев докликавшиеся до победного конца могли приобрести билеты на десять спектаклей.
Володя уговорил друзей отмечаться вместе, и первое время они ходили втроем, но скоро он остался один. Терять свою очередь он не хотел. В ней театралы обменивались впечатлениями об игре артистов и о нашумевших постановках, а ему это было не менее интересно, чем сами спектакли. Получив билеты по себестоимости, он решил впредь не тратить времени и покупать их у спекулянтов. Деньги на это достались ему от бабушки Алены. Алена была еще жива, и Володя надеялся, что когда-нибудь она расскажет ему свою историю. Пока же он знал очень немного.

В семь лет бабушка стала горничной хозяйки имения – княгини Лидии Аверьяновны Долгорукой. Барыня была очень властной, не терпела возражений, поэтому ее единственный сын Олег, учившийся в гимназии, всегда придумывал какой-нибудь предлог, чтобы не возвращаться на каникулы домой. Лидии Аверьяновне же, несмотря на строгость, присущи были и любовь, и нежность, и все свои нерастраченные чувства она излила на служанку. Она привязалась к девочке, выписала для нее учебники и руководила ее образованием, а в качестве дополнительных уроков русского языка заставляла Алену читать письма и под диктовку писать ответы. Так Алена узнала, что Олег окончил гимназию, но вместо того чтобы поступать в университет, пошел в кавалерийское училище. Там он быстро освоил верховую езду и все виды оружия, а после первого курса приехал домой, чтобы покрасоваться перед матерью в кавалерийском мундире. Двенадцатилетняя Алена влюбилась в него с первого взгляда и бегала за ним как хвостик, выполняя любое его поручение. Олег не мог не заметить ее отношения и чтобы не обижать девочку, иногда угощал ее конфетами, а при расставании поцеловал в лоб и подарил свою фотографию. Алена была разочарована, она считала себя достаточно взрослой для поцелуя в губы, но подарок хранила бережно и часто подолгу его рассматривала. Она с нетерпением ждала писем молодого барина, но бурная жизнь не оставляла ему времени на подробные отчеты, к тому же он не хотел делиться с матерью всеми своими приключениями. Подробно он написал лишь об одном.
Он тогда гостил у своего одноклассника в Малороссии. Молодые люди почти каждый день в полной форме катались верхом, чтобы произвести впечатление на соседских барышень. Во время одной из таких прогулок они оказались около еврейского местечка и, увидев пожар, свернули туда.

Там полным ходом шел погром. Молодые офицеры и сами относились к евреям без большой любви, но спокойно наблюдать за избиением и грабежом не могли. Олег пустил своего коня галопом и, не тратя времени на уговоры и выстрелы в воздух, рубил погромщиков направо и налево. Его друг следовал его примеру. Неожиданность атаки, ярость кавалеристов и преимущество конных над пешими обратили грабителей в бегство. Но организатор, планировавший поживиться во время погрома и заранее договорившийся со скупщиком, был взбешен и стал стрелять в молодых людей. Олег прикончил его на месте, а потом начал помогать раненым.
В тот раз убитых было немного, а из покалеченных тяжелее всех пострадал часовщик. Дом его сгорел и, поскольку у него ничего не осталось, он решил попытать счастья в России. Олег дал ему письмо к матери, и часовщик со своим сыном направился в имение Долгоруковых. Там Алена прочла Лидии Аверьяновне послание Олега, а потом вместе с ней выслушала рассказ пострадавшего. Хозяйка поселила погорельцев в летнем домике, а когда часовщик окончательно выздоровел, дала ему денег и рекомендательное письмо своим дальним родственникам в Москву. Он поблагодарил барыню и сказал, что он немного понимает в драгоценных камнях, и если княгине понадобится его помощь, он для нее сделает все, что в его силах.

После этого от Олега долго не было никаких вестей, но от общих знакомых Лидия Аверьяновна узнала, что он бросил кавалерийское училище и стал играть в труппе какого-то провинциального театра. Княгиня не могла в это поверить. Конечно, она знала, что ее сын непредсказуем, но не допускала мысли, что он станет артистом. Она считала эту профессию плебейской и сгоряча даже хотела лишить Олега наследства. Специально для этого она поехала в город, но ее адвокат в это время был в Крыму, и Лидия Аверьяновна отложила свой план, а потом остыла, надеясь, что сын, в конце концов, перебесится. В Москве барыня зашла к часовщику. Он уже открыл свою мастерскую и работал с сыном Лазарем, который быстро осваивал специальность ювелира.
Между тем Алена из тощего цыпленка превращалась в красивую девушку. Это не осталось незамеченным, и управляющий княгини стал проявлять к ней интерес, все более настойчиво добиваясь ее внимания. Алена написала подробное послание Олегу, упомянув также, что управляющий безбожно обворовывает Лидию Аверьяновну. От молодого хозяина тотчас же пришел ответ. Он сообщал, что приедет со своим другом сразу после ярмарки, а поскольку его приятель любит вкусно поесть, просит, чтобы их хорошо приняли. Друг его проверит, как в имении ведется хозяйство, поговорит с управляющим и выяснит, почему в последнее время доход так резко сократился. Послание это было адресовано матери, но Алена знала, что в действительности Олег писал ей.
Ярмарка была одним из немногих развлечений сельских жителей, и они ходили туда не только чтобы купить продукты, но и чтобы потолкаться в пестрой толпе и посмотреть выступление бродячих артистов. Алена, к тому же, хотела отвлечься от грустных мыслей. Она не очень рассчитывала на помощь молодого барина, а по опыту других служанок знала, что долго сопротивляться управляющему не сможет. Бросить службу и уехать она не могла, потому что на ее жалованье жила больная мать.
Размышляя об этом, она подошла к помосту, на котором выступали два артиста. Сначала один из них изобразил молодую женщину, а другой художника, который так нарисовал портрет молодухи, что она, увидев рисунок, упала в обморок. Потом они появились на сцене в облике двух цыганок и стали приглашать всех желающих узнать свое будущее, а поскольку таковых не находилось, одна из цыганок с ужимками и гримасами вытащила на помост управляющего и посадила его на стул, а вторая тут же стала гадать ему на картах. Вместо обычной дальней дороги, казенного дома и несчастной любви гадалка, скорчив удивленную физиономию, сказала, что красавчик, сидящий перед своими односельчанами, – мошенник, что он обворовывает свою хозяйку и тискает всех деревенских девок, но скоро путь ему преградит туз пик. Он уже приехал под видом шестерки бубен и в самом ближайшем будущем оторвет управляющему причинное место. Услышав этот приговор, управляющий хотел ударить гадалку, но она ловко увернулась от удара. Управляющий выругался и под хохот толпы ушел от цыганок.
Дождавшись конца выступления, Алена подошла к артистам и сказала гадалке:
– Здравствуйте, Олег Венедиктович.
Не в состоянии скрыть удивления, Олег покачал головой:
– Ты ошиблась, красавица.
– Нет, не ошиблась. Я бы узнала вас в любом гриме. Ведь у меня есть ваша фотография.

Олег внимательно посмотрел на девушку. Она сильно изменилась, но, так же как и раньше, не могла скрыть своих чувств. Он улыбнулся и попросил, чтобы она ничего не говорила матери, а он, как и обещал, завтра утром приедет в имение.
Когда Алена ушла, он все время вспоминал ее влюбленный взгляд и, почувствовав, что в имении его ожидает легкая победа, собрал свои пожитки и в тот же вечер отправился в путь.
Войдя в дом, он услышал звуки борьбы, доносившиеся из дальнего угла. Это управляющий пытался изнасиловать Алену. Олег в два прыжка подбежал к нему и стал его безжалостно бить. Неизвестно, чем бы закончилась схватка, если бы на шум не вышла барыня.
Олег прожил у нее несколько дней и уехал в город, а вскоре Алена сказала хозяйке, что беременна. Лидию Аверьяновну это не удивило. Она сразу поняла, к чему приведет заступничество Олега, и в глубине души была даже рада этому, она давно хотела внуков.
Управляющий, оставшись без работы, стал всем говорить, что Алена связалась с заезжим клоуном. В деревне знали правду, но молодой барин в имении не показывался, а бывший управляющий так часто и так настойчиво повторял свою ложь, что ему удалось убедить односельчан. Вскоре он ушел в банду, орудовавшую в окрестностях Богородска, и больше его никто не видел.
Олег быстро забыл свой мимолетный роман, и только когда княгиня написала, что у него родилась дочь, решил посмотреть на ребенка. Он доехал до Богородска на поезде, оттуда взял бричку и все время подгонял кучера. В конце концов, лошади понесли, бричка перевернулась, и Олег разбился насмерть. Он даже не успел узнать, что дочь его назвали Евдокией.
Похоронив Олега, Лидия Аверьяновна резко постарела. Чувствуя, что долго не проживет, она отдала Алене коллекцию фамильных драгоценностей, взяв с нее слово, что кольцо с изумрудом она подарит своей дочери на свадьбу. Алена понимала, что такой подарок будет поводом для пересудов, и, чтобы они не возникли раньше времени, сама никогда не надевала украшения, а после смерти княгини закопала их на ее могиле.

* * *
После Второй мировой войны мужиков в деревне почти не осталось, и когда Евдокия решила выйти замуж за сына управляющего – Тихона, Алена не стала ее отговаривать, но жить в своем доме молодым не позволила. Они поселились в заброшенной избе на краю деревни. На свадьбу Алена подарила своей дочери кольцо, и по деревне поползли самые невероятные слухи. Говорили, что у Алены есть целый сундук с бриллиантами, которые она украла у княгини. Нашлись энтузиасты, которые несколько раз под разными предлогами обыскивали ее дом, но, ничего не обнаружив, оставили Алену в покое. Через год у молодых родился сын Володя, и Алена, взяв из своего наследства серьги, отвезла их к Лазарю. Ювелир, посмотрев их, сказал, что это слишком дорогое украшение, продать его будет непросто, и ему потребуется некоторое время, чтобы найти покупателя. Когда сделка состоялась, он написал Алене, и она приехала в город. Вручая ей деньги, он попросил впредь не подвергать его искушению.
– Сколько ты хочешь за свою честность? – спросила Алена.
– Средние комиссионные при таких операциях составляют пятнадцать процентов.
Она дала ему семнадцать, а остальное положила на несколько сберкнижек и оставила их у Лазаря. Он не очень хотел хранить их у себя, но человек, купивший серьги, сказал, что они – часть коллекции князей Долгоруковых, и если вдруг появятся остальные предметы, с удовольствием их приобретет. Лазарь прикинул, сколько составят семнадцать процентов от возможной суммы, и решил от хранения сберкнижек не отказываться.
Через несколько лет после рождения сына Тихон завел пассию, которая пристрастила его к самогону. Однажды по пьянке он продал кольцо с изумрудом. Проспавшись, хотел выкупить свадебный подарок жены, но собутыльник, выторговавший у него кольцо за бесценок, сказал, что если он действительно хочет заработать, пусть потрясет свою тещу, у нее наверняка есть и другие брюлики. Тихон пытался поговорить с Аленой, но она прогнала его из дому. С тех пор он стал всем жаловаться, что теща поломала ему жизнь. Запои его сделались чаще и стали сопровождаться драками. В такие моменты Евдокия старалась выпроводить Володю из дома. Если это удавалось, он пережидал у бабушки, если нет – делил побои наравне с матерью. Он с раннего детства мечтал о том дне, когда сможет дать отпор отцу. Рискнул он это сделать в четырнадцать лет. Тихон тогда вернулся домой смертельно пьяный и пытался поймать жену, чтобы выместить на ней свою злость. Володя схватил полено и, трясясь от страха, заорал:
– Тронешь мать – убью.
– Молчать, сучий выкормыш, – икая, ответил отец.
– Это ты сучий выкормыш, – крикнул Володя, наступая, – я потомок русского князя.

Тихон остановился, и, казалось, даже чуть протрезвел от такого заявления, а потом начал истерически хохотать.
– Дур-р-рак! Бабке своей поверил, шлюхе малахольной. Ты вместо того чтобы ее слушать, лучше бы узнал, где она брюлики прячет. Она хочет их с собой в могилу взять, сука старая. Да я из-за нее и пить начал. Да если бы не она, я бы человеком был, я вон во время войны до сержанта дослужился, а были бы у меня деньги, я бы в город поехал, в институте-университете выучился, начальником бы работал, меня бы личный шофер возил, я бы вообще... я бы... – он сел на табурет, обхватил голову обеими руками и заплакал.
В следующий раз, когда он вернулся домой пьяный и вновь попытался избить мать, Володя изо всей силы ударил его поленом. Отец потерял сознание. Володя связал его, заткнул рот кляпом и в течение нескольких дней жестоко бил, а в понедельник утром развязал. Тихон был совершенно обессиленный, ужасно себя чувствовал и все еще хотел опохмелиться. Он с трудом встал и ушел на работу, но так там и не появился. Не вернулся он и домой, а через неделю его нашли замерзшим около самогонного аппарата, который стоял в лесу, и которым по мере необходимости пользовалась вся деревня.
После этого Алена вновь поехала в Москву и в каждую сберкнижку в качестве второго владельца вписала своего внука, а когда он окончил школу и собрался поступать в театральное училище, сказала, что оставила для него деньги у Лазаря.
Володя прекрасно знал ювелира, который каждое лето жил у бабушки Алены со своим внуком Додиком. Именно им Володя впервые стал показывать свои сценки-пародии на односельчан. Имитируя их поведение, он так точно передавал голос, интонацию и жесты, что легко можно было узнать каждого. Дед Лазарь посоветовал ему поступать в театральное училище и даже привез несколько книг с биографиями великих артистов. Это поощрение вдохновило Муханова, и при каждом удобном случае он разыгрывал миниатюры собственного сочинения. Однажды он изобразил цыганку, которая предлагала погадать на картах. Среди зрителей в тот день оказалась и его бабушка. Она так расчувствовалась, что в конце представления даже заплакала, безуспешно пытаясь скрыть свои слезы.
Приехав в Москву, Володя пришел к ювелиру. Тот вручил ему сберкнижки и сказал:
– Можешь взять их все сразу, а можешь брать по одной, чтобы твои друзья не знали, сколько у тебя денег.
– По одной, – тут же решил Володя и подумал, что скорее доверил бы деньги этому ювелиру, чем своему отцу.
* * *
После летней сессии Боря с Володей поехали в студенческий лагерь.
Руководителем лагеря был полковник Сергей Никитич Кочерга. В первый же день он собрал всех отдыхающих и сказал, что в отличие от гражданского толкования демократии, когда каждый делает, что хочет, под его руководством в лагере будет демократия военная. Это означает, что он будет приказывать, а все будут соглашаться. Каждый отдыхающий должен по крайней мере один раз отработать на общественно-полезных работах, сокращенно ОПР, а чтобы все ограничилось только одним разом, надо строго выполнять внутренний распорядок, так как за нарушение дисциплины можно получить наряд вне очереди. Утром все должны выходить на линейку, а после отбоя быть в палатках. Ночью из палатки можно отлучаться только в туалет.
Каждый студент должен выбрать спортивную секцию, ежедневно повышать свое мастерство, и в составе одной из пяти команд принимать участие в соревнованиях по различным видам спорта. Капитаны команд составят график дежурств в столовой, которую, по мере надобности, они будут переоборудовать в клуб и готовить для различных культурных мероприятий. В лагере будет работать танцевальная студия под руководством артистки театра музкомедии Гали Кореневой. Она же поможет желающим организовать концерт художественной самодеятельности. Он лишь убедительно просит доморощенных авторов не рифмовать его фамилию со словом карга, потому что это уже давно набило оскомину. Тем же, кто не прислушается к его совету, он это припомнит, когда они будут сдавать Государственный экзамен по военной подготовке. Как они, возможно, знают, этот экзамен состоит из технической и строевой частей. Он, естественно, принимает строевую.
Дополнительными культурными мероприятиями являются просмотр художественных фильмов и встреча с юмористом Виктором Савкиным, который сам оканчивал Автодорожный институт и участвовал в студенческой команде КВН, а теперь полностью сменил род деятельности и стал профессиональным писателем.
Затем полковник представил своих коллег, а когда назвал имя Гали Кореневой, она выступила вперед и сказала:
– Я приглашаю в свою студию всех желающих и гарантирую, что через две недели они овладеют азами мастерства настолько, что впоследствии самостоятельно смогут разучить любой незнакомый танец. Вот смотрите, – она подошла к полковнику и сделала с ним несколько кругов вальса. Ко всеобщему удивлению, начальник лагеря неплохо танцевал, и хотя он наверняка договорился с Галей заранее, выглядело это весьма эффектно.
– А ведь Сергей Никитич почти не занимался танцами, – сказала Галя, когда они закончили, – но если бы он захотел, то через несколько лет упорного труда вполне смог бы участвовать в кордебалете любого провинциального самодеятельного театра в качестве молодого, подающего надежды плясуна.

У Гали была удивительная пластика, редкое чувство ритма, она знала не только бальные, но и современные танцы.
Каждое занятие она начинала с того, что разучивала со всей группой отдельные элементы, потом многократно повторяла их под музыку, а в конце разбивала своих учеников на пары и, выбрав партнера, танцевала с ним перед остальными. Она всегда находила повод похвалить любого ученика и только потом указывала на его недостатки. Через несколько дней она выбрала своим партнером Борю и, предложив остальным повторять их движения, сказала:
– Начинаем сначала. Мужчина левой рукой должен взять правую руку девушки, а правой крепко обнять ее за талию. Девушка должна положить левую руку на плечо партнера.
Пока она говорила, Боря опустил свою правую руку гораздо ниже талии. Галя без тени смущения переложила ее обратно и сказала:
– А вот этого делать не надо, чтобы партнерша не подумала, будто ее талия ничем не отличается от нижнего бюста. Надеюсь, что у меня разница чувствуется? – она посмотрела на Борю. Он опять опустил свою правую ладонь и, пошарив ею, утвердительно кивнул.
Затем они показали только что разученный танец, и Галя предложила Борису выступить с ней на концерте, для чего нужно было остаться на дополнительные репетиции. Когда все ушли, она сказала:
– У тебя отличное чувство ритма, но ты держишься неуверенно. Это производит плохое впечатление. Посмотри на Сергея Никитича. Он ведь танцует как кочерга, а ведет себя как король, поэтому никто не замечает его ошибок. Веди себя так же, докажи, что ты мужчина.
– Я готов.
– Подожди, я сейчас включу музыку.
– Что, прямо здесь и обязательно под музыку?
– Да, но сначала как танцор.
– А потом?
– Потом посмотрим.
Они репетировали около получаса, и хотя Боря очень старался, он все время чувствовал себя ведомым. В  конце Галя посоветовала ему попрактиковаться еще.
– Тихо сам с собою? – спросил он.
– Почему же, вечером будут танцы, там ты сможешь выбрать желающую.
– Я хочу с тобой.
– Очень?
– Очень!
– И что же ты предлагаешь?
– Когда все лягут спать, пойти за околицу, на один из стогов.
– Чудак, эти стога уже по минутам расписаны.
– Можно обойтись и без них.
– Ладно, приходи ко мне после отбоя, только так, чтобы тебя никто не видел.
Когда все уснули, Боря незаметно проскользнул к ней. Галя была его первой женщиной, и немудрено, что и здесь он чувствовал себя ведомым. Вернувшись в свою палатку, он, не раздеваясь, свалился на кровать. Утром соседи пытались его растолкать, но он сквозь сон отбивался, а когда они ушли, опять заснул. Начальник лагеря, возможно, и не заметил бы его отсутствия, но в тот день Боря должен был пройти инструктаж перед дежурством по лагерю. Не увидев его, Кочерга пошел в палатку и, застав Борю в кровати, дал ему наряд вне очереди. После обеда, когда все Борины друзья отдыхали, он с другими провинившимися должен был закладывать фундамент будущего клуба. Во время ужина Володя Муханов с наигранным сочувствием стал расспрашивать друга, не очень ли он устал и, выслушав его ругательства, сказал, что у Зощенко есть рассказ, который ему наверняка понравится.
– Про что? – спросил Боря.
– Про кочергу. Мы собирались инсценировать его в театре, так что я помню его наизусть, если хочешь, могу тебе прочитать.
– Давай.

Боре рассказ очень понравился, и весь вечер он переделывал его применительно к своим обстоятельствам. Выплеснув таким образом адреналин, он показал свое произведение Володе и успокоился. Ночь, как и накануне, он провел у Гали, а утром опять проспал построение и получил очередной наряд. Теперь полковник, уже знавший нарушителей в лицо, сам искал их во время линейки, и, не найдя, щедро раздавал наряды. После этого Борис решил зачитать свой опус на концерте. Он взял книжку, обернул ее в блестящую бумагу, чтобы не видно было названия, и вложил свой текст между страницами. Володя пытался его отговорить, но безрезультатно. Выйдя на сцену, Боря стал читать свою фантазию на тему рассказа Зощенко. Со стороны создавалось впечатление, что исполняется произведение из книги. В интерпретации Бори звучало оно так:
«В студенческом лагере злостного нарушителя дисциплины постоянно назначали костровым. Он заметил, что главное его орудие – кочерга – почти насквозь прогорела, и доложил об этом по инстанции. Начальник лагеря, недолго думая, решил заменить испортившийся инвентарь новым и купить несколько дополнительных единиц, но поскольку он был отставником, то особой грамотностью не отличался и не знал, как правильно сказать: пять кочерег, пять кочерыг или пять кочерыжек. Промучившись несколько часов, он так и не смог составить предложение из этого существительного с этим числительным и, чтобы упростить задачу, в заявке на покупку нового оборудования написал, что лагерю требуются три кочерги и еще две. Узнав об этом, студент-нарушитель сказал, что им в лагере хватает и одной кочерги, ведь она у них такая важная, что они пишут ее с большой буквы, а произнося, принимают стойку смирно».

Продолжение следует

Продолжение

Номер был встречен бурными овациями, тем более что подавляющее большинство не читало Зощенко. Пожалуй, кроме Володи Муханова и Бори был лишь один человек, который знал этот рассказ очень хорошо, – начальник лагеря, Сергей Никитич Кочерга. Во время обучения в военной академии товарищи так часто цитировали ему Зощенко, что он выучил рассказ почти наизусть, и когда Боря уже собирался уйти со сцены, полковник объявил:
– За перевирание классики – наряд вне очереди.
– Сергей Никитич, это же художественная самодеятельность, так сказать, свободное творчество и фантазия на тему.
– Вот на стройке ты и будешь фантазировать на тему. Физический труд очень этому способствует, а за пререкание со старшими еще один наряд вне очереди.
– Не имеете права, по уставу не положено.
– Ты будешь продолжать спорить?
– Никак нет.
Все восприняли их диалог как продолжение номера. Иногда по предварительной договоренности с преподавателями ребята проделывали такие штуки. Они особенно нравились своей неожиданностью, но в данном случае это действительно был экспромт. После него Боря до конца смены почти каждый день работал на стройке, и за время летнего отдыха узнал, как кладут фундамент, мешают цемент и штукатурят стены. Вместе с другими штрафниками он проклинал свою судьбу и строящийся клуб такими отборными ругательствами, что здание наверняка было покрыто толстым слоем мата. Путевку на следующую смену Боря брать не стал, но зная, что Галя остается в лагере на пересменку, решил ее навестить.

Приехал он поздно вечером, и по дороге с трудом сдерживался, чтобы не побежать. Подойдя к лагерю, он заметил, что света в ее домике нет, и решил подождать, пока она вернется. Через некоторое время он увидел, что от нее вышел начальник лагеря.
Боря вспомнил, что после того как Кочерга отправил свою жену – Кочергиню – домой, Галя, сославшись на «навигацию», отменила их ночные встречи. Да и во время вводной лекции полковника она вела себя слишком уж непринужденно. Боря не был в нее влюблен, но ему было неприятно сознавать, что он лишь выполнял роль дублера. Наверное, если бы он зашел к ней, она бы ему не отказала, но у него почему-то пропало всякое желание, и он поехал домой.

* * *
Вернувшись, он позвонил Саше, и тот сразу нашел ему дело. Сам он в начале первого курса записался в кружок автолюбителей и, сделав с руководителем дизайн будущей машины, стал собирать для нее детали. Кое-что он делал сам в мастерской института, но большую часть находил на свалках или приобретал за бесценок у автолюбителей, побывавших в аварии и потерявших надежду восстановить свою машину. Он и после летней сессии остался в Москве для того, чтобы закончить свой грандиозный проект. Помощь друга оказалась весьма кстати, потому что он хотел еще до начала учебного года получить разрешение ГАИ и покатать ребят на собственном авто. Однако осуществить этот план Саше не удалось, а первого сентября студентам объявили, что они должны ехать на картошку, и дали на сборы один день.
Когда они сели в автобус, Боря увидел Елену Федоровну Крылову и обрадовался. Она провела у них два семинара по математике, заменяя основного преподавателя, и на первой же перемене ребята стали обсуждать, сколько ей лет. Девушки с некоторой ревностью присоединились к дискуссии, и, в конце концов, решили, что ей не больше двадцати семи. Им очень нравилась ее демократическая манера вести занятия, но как только Володя Муханов попытался перейти невидимую границу двусмысленной шуткой, она одной лишь затянувшейся паузой поставила его на место. Высокая, с королевской осанкой и прекрасной фигурой, она очень нравилась Боре. Конечно, в какой-нибудь Франции ее сочли бы полноватой, но на его российский вкус она была в самый раз. Он жалел лишь, что их отношения ограничивались встречами в коридорах института. Но колхоз – это совсем другое дело. Это свобода, которая начиналась с момента посадки в автобус. Руководитель лагеря, полковник Кочерга, очень хорошо понимал это, и как только они прибыли на место, заставил ребят расставлять мебель, а девушек – убирать помещения. Он как будто задался целью уморить их работой. По собственному опыту он знал, что если у молодых людей есть силы, то ночью они ему покоя не дадут. Он и сам был таким в военной академии.
К вечеру пионерский лагерь принял вполне жилой вид, но полковнику этого показалось мало. Он назначил бригаду добровольцев, которая должна была часть столовой превратить в сцену, подключить освещение и настроить музыкальные инструменты. Боря ворчал, так же, как и остальные, однако Сергей Никитич, не обращая внимания на хмурые физиономии студентов, зычно командовал, куда что подвинуть и что к чему прибить.
На следующее утро всех разделили на несколько больших групп, и каждая выехала на свое поле. Руководителем Бориной бригады оказалась Елена Федоровна Крылова, а отправили их на самую нудную работу – сбор картофеля. Крылова пересчитала грядки, а когда все разбились на пары, сказала:
– Начинайте, ребята, но помните, что вам здесь жить еще три недели, так что хорошо рассчитайте силы и глубже, чем на метр, не копайте.

Она хотела поднять настроение подопечных, которые были обеспокоены плохой погодой. Низкие серые тучи грозили в любую минуту разразиться дождем, а поскольку теплушки еще не привезли, то все могли в первый же день вымокнуть до нитки.
Через час Крылова объявила первый перерыв, и когда студенты закурили, спросила, знают ли они что-нибудь о ближайших окрестностях.
Колхоз находился недалеко от Можайска, и они назвали Бородино, но кроме того, что это связано с решающей битвой войны 1812 года, никто ничего вспомнить не мог. Тогда Крылова стала рассказывать сама. Начала она с наиболее ярких моментов биографии известных военачальников, украшая их пикантными подробностями, чем сразу же приковала всеобщее внимание. Вскоре вокруг нее собралась вся группа, а она начертила план расположения войск и стрелками показывала маневры противников во время битвы. Студенты уже забыли о надвигающемся дожде, сопереживая событиям 150-летней давности. Рассказывала Елена Федоровна со знанием дела, оставаясь преподавателем даже в поле, хотя здесь, в рабочей одежде, все выглядели как близнецы. Во время следующего перерыва студенты, не сговариваясь, собрались вокруг нее, и она продолжила рассказ. В последующие дни она перешла к декабристам, а от них – к царской фамилии. Тогда это была тема если и не запрещенная, то уж во всяком случае, не очень хорошо известная. Студенты слушали ее, раскрыв рты, и ей приятно было рассказывать такой благодарной публике. Во время одного из перерывов к ним незаметно подошел начальник лагеря. Полковник остановился за спиной у Крыловой и слушал с явным интересом, а когда она закончила, сказал:
– Елена Федоровна, вы обязательно должны устроить лекцию. Польза от этого будет огромная. Мы можем и местных пригласить. Проведем, так сказать, культурно-просветительную работу среди аборигенов. В  наших общих интересах хорошо организовать досуг, а я, как руководитель, сделаю все, от меня зависящее. Я ведь привез из института музыкальные инструменты, взял кинопроектор и договорился, чтобы мне два раза в неделю давали новые фильмы, но ваша лекция гораздо интереснее.
– Вы мне льстите, товарищ полковник.
– Сергей Никитич, – поправил он.
– Сергей Никитич.
– Нет, Елена Федоровна, я говорю правду. – Он, улыбаясь, смотрел на нее. Опытный дамский угодник, он действовал прямой атакой, используя самое древнее оружие – лесть. Говорили, что он не пропускал ни одной юбки, какое бы тело эта юбка ни прикрывала.
– Лекция требует большой подготовки, – сказала Крылова.
– Сейчас ведь вы не готовились, а получилось очень хорошо. Просто здорово. Подумайте, Елена Федоровна.
– Хорошо, подумаю.

На следующий день перед началом танцев полковник сказал, чтобы ребята побыстрее раскачивались, а то к моменту, когда они проснутся, вечер уже закончится. Затем, показывая пример, он сам пригласил нескольких преподавательниц. Увидев это, одна из студенток вытащила его на ритмичный танец, и он, пародируя своих подопечных, начал так забавно дергаться, что вызвал всеобщее веселье.
Поздно вечером пришли местные. Были они под хорошим градусом, но вели себя тихо. Осмотревшись, они стали танцевать, и, поскольку прошли хорошую тренировку в соседнем доме отдыха, делали это не хуже своих сверстников из города. Один из них пригласил Елену Федоровну, не разглядев в полутемном зале, что это преподаватель. Она посоветовала ему выбрать кого-нибудь помоложе. Он увидел, что ошибся, но отступать не хотел.
– А я хочу с вами, – настаивал он, – что вы имеете против?
– Ничего, просто я устала.
– Но вы ведь танцевали со своими, чем я хуже?
– Я не говорю, что ты хуже, ты даже лучше. Поэтому я и предлагаю тебе выбрать более подходящую партнершу, – ответила Крылова и отвернулась, показывая, что разговор окончен.
– В таком возрасте, а все из себя целку строит, – процедил он сквозь зубы. За секунду до этого музыка кончилась, и его реплику услышали окружающие. Боря подскочил к нему и сказал:
– Извинись.
Магнитофон опять заиграл, и парень зло прошипел:
– Тебя не спросили.
Он был немного выше Бори, более крупного сложения и держался как заводила. Он не мог себе позволить второго фиаско подряд, и когда Боря повторил свое требование, парень придвинулся к нему и сказал:
– А ну вали отсюда, пока я тебя по стенке не размазал.
Боря не шелохнулся, пытаясь сосредоточиться и вспомнить свои тренировки с чучелом. Его поведение взбесило парня, но за мгновение до того, как он привел свою угрозу в исполнение, Боря повторил серию, которую так тщательно репетировал три года назад. Прошла она не очень гладко, но желаемый результат был достигнут, и забияка оказался на полу. Сразу же после этого к ним подошел полковник и стал громко отчитывать Бориса за хулиганское поведение, но Боря почувствовал, что Кочерга одобряет его действия.
– Товарищ полковник, это была самооборона, – сказал Боря.
– Молчать, когда с тобой старшие разговаривают. А вы, – он обратился к местным, – уходите пока я не позвонил участковому.

Угроза подействовала. Местные хорошо знали, что участковый церемониться не будет. Из всех правил коммунистического воспитания деревенский детектив особенно хорошо знал одно: когда бьют по заднице, доходит до головы, а поскольку особой точностью ударов он не отличался, то во время его дисциплинарных взысканий провинившиеся на себе чувствовали всю убедительность его аргументов. Жаловаться на него было бесполезно. Районное руководство относилось с пониманием к его способам борьбы с нарушителями, и ребята не хотели лишний раз проверять эти способы на себе.
На следующий день на картофельном поле Боря оказался без напарника, и ему пришлось начать работу одному. Он мог бы попроситься на погрузку. Это было не так нудно, и вполне заменило бы тренировку, но тогда он работал бы на отшибе и пропустил рассказы Елены Федоровны. Вскоре она подошла к нему и спросила, не нужен ли ему помощник.
– Конечно, – ответил он.
– Примешь меня в свою бригаду?
– С удовольствием.
Они начали собирать картошку, и после нескольких ничего не значащих фраз Боря сказал, что у нее явно выраженный талант рассказчика, и спросил, не передались ли ей литературные способности Ивана Андреевича.
Крылова промолчала.
– А действительно, кем вам приходится Крылов? – спросил Боря.
– Мужем, – ответила она, – зовут его Эдуард Платонович, и к баснописцу он не имеет никакого отношения.
– А как ваша девичья фамилия?
– Волконская.
– Я так и думал.
– Почему?
«По вашему поведению, интеллекту и осанке», хотел сказать он, но это выглядело бы слишком напыщенно, и он только пожал плечами.
– Почему? – повторила она.
– Я чувствую представителей голубых кровей.
– Как?
– Вот посмотрю на человека и чувствую.
– И что же ты чувствуешь, глядя на меня?
– Что у вас в роду были очень достойные люди.
– Конечно, были.
– Расскажите, Елена Федоровна.
– Это семейные предания, и я не знаю, насколько они соответствуют действительности.
– Тем более.
– Как-нибудь в следующий раз.
– Расскажите, – повторил он тоном, которым маленькие дети просят конфеты.
Она, не улыбаясь, посмотрела на него и сказала:
– У меня предки были самые разные.
– Тем более, Елена Федоровна! Тем более, – уже серьезно сказал он, – и если вы считаете, что про их жизнь никто кроме родственников знать не должен, я даю вам слово молчать как рыба. Торжественно клянусь, – он поднял правую руку.

Крылова ничего не ответила, и несколько минут они работали молча.
Боря терпеливо ждал, и она начала рассказывать.
– У меня в роду был офицер, который перешел на сторону большевиков. Он разделял идею равенства и братства и активно помогал новой власти, но во время войны его объявили врагом народа и арестовали. На воле остались жена и дочь. Их не взяли, потому что одна была очень больной, а вторая – слишком маленькой. Жена уже умирала, но с ней произошла поразительная метаморфоза. Почувствовав ответственность за судьбу ребенка, она силой воли отсрочила смерть и занялась воспитанием девочки. Только когда дочь закончила институт, ее мать позволила себе отойти в лучший мир.
– А замуж вы вышли до ее смерти?
– Да, она меня и сосватала. Крыловы были ее друзьями, но им повезло гораздо больше, они остались живы, а мой тесть даже стал академиком.
– Это по его учебнику мы занимаемся?
– Да, – сказала она и замолчала, видно жалея о своей откровенности. Боря подумал, что в ответ должен рассказать что-нибудь о своих предках, но поскольку он толком о них ничего не знал, то стал врать, что является дальним родственником любавического раввина.

– Тогда твоя фамилия должна быть Шнеерсон, – сказала Елена Федоровна.
– По женской линии она такая и есть, – не моргнув глазом, снова соврал он, но чтобы не попасть впросак, стал лихорадочно думать, как перевести разговор на другую тему. В этот момент он заметил группу местных ребят, которые остановились недалеко от них и что-то обсуждали. Боря прервал разговор на полуслове.

Одно дело меряться силами, когда вокруг все свои, и совсем другое – в чистом поле. Ребята были абсолютно трезвые, но он не знал, что у них на уме. Поножовщина здесь была обычным явлением, а Боря совсем не хотел оказаться жертвой своего рыцарского поведения. Он с опаской наблюдал за местными, прикидывая, что можно использовать для обороны. Лопатой удержать четырех человек было невозможно. От группы отделился его вчерашний противник, и Борис испытал очень неприятное чувство. С деланным безразличием он оперся на лопату, но держал ее так, что мог при необходимости быстро ею воспользоваться. Парень подошел и извинился перед Еленой Федоровной. Она молча кивнула, но он не уходил.
– Говори, – сказала она, – я слушаю.
– Ребята просили узнать, можно ли нам в следующий раз прийти на танцы.
– Если вы будете в нормальном состоянии, то можно, – ответила она, – а еще передай им, что в субботу перед танцами у нас будет лекция о Бородино. Ты знаешь, что там было?
– Да, там наши с французами дрались, – сказал он. Когда парень ушел, Боря сказал:
– Непостоянная вы женщина, Елена Федоровна. Вы же сказали Кочерге, что лекцию устраивать не будете.
– Знаешь, Боря, мне жалко молодых людей, которые живут в деревне. Те, кто похитрее, давно уже сбежали отсюда, особенно девушки. Общаться им не с кем, книги читать они не привыкли, все время в телевизор смотреть скучно. Они бы, наверное, работали в собственном хозяйстве, но этого их лишили, а батрачить на государство они не хотят. Для них даже драка – и то событие. Набьют друг другу морду, а потом вспоминают об этом целый год. Жалко их, – повторила она.

«Удивительная женщина», подумал Боря. Он ездил в колхоз каждый год, но относился к этому как к плате за привилегию жить в Москве, и всегда хотел лишь побыстрее отработать свою трудовую повинность.
– Ну что ты на меня так смотришь? Или считаешь, что я не права?
– Вы абсолютно правы, просто я никогда не задумывался над этим, – сказал он и хотел добавить, что у нее благородная душа и чуткое сердце, но это выглядело бы слишком высокопарно, и он промолчал.
– Твое счастье, что не задумывался. Так и продолжай. Жить легче. А я вот иногда задумываюсь и только расстраиваюсь.
Они проговорили весь день, и когда возвращались, почувствовали, что их взаимный интерес стал обращать на себя внимание окружающих. Чтобы это не бросалось в глаза, на следующее утро Боря попросился на погрузку, и начальник лагеря тут же удовлетворил его желание. Боря испытал какое-то непонятное чувство. С одной стороны, он был рад, что на корню обрубил все возможные домыслы однокурсников, а с другой – испытал странную пустоту.

На следующий день, когда грузчики уже проработали часа два, к ним подъехала милицейская машина. Из нее вышел какой-то небритый тип неопределенного возраста. Участковый, сопровождавший его, сказал, что это пятнадцатисуточник. Он совершенно безопасен, в прошлом он был школьным учителем, а теперь спился и попадает к ним, когда жена выгоняет его из дома. Зовут его Петрович.
– Здорово, каторжники, – приветствовал он ребят.
– Мы студенты, это ты каторжник, – ответил Боря. Он хотел сразу поставить небритого на место.
– Это как посмотреть, – возразил тот, – у меня восьмичасовой рабочий день с перерывом на обед. Денег, конечно, мне не платят, но и ты здесь миллионером не станешь. К тому же, если я захочу, то в любой момент могу плюнуть на все, и никто мне ничего не сделает. Я ведь и приехал сюда добровольно, потому что мне скучно одному в кутузке сидеть. Еды меня все равно не лишат, крыши над головой тоже. Вон и начальник тебе подтвердит, – добавил он, кивая в сторону участкового.
– Умный ты чересчур, Петрович, – сказал тот, садясь в машину, – кончай трепаться и делай, что тебе говорят. Вечером я за тобой приеду.
– Вот видишь, – удовлетворенно сказал небритый, – после работы меня на персональной машине доставят в отапливаемое помещение. А у тебя рабочий день десять часов, платят тебе шиш с вычетом за бездетность, плюнуть на работу ты не можешь, потому что тебя из института попрут. Питаешься ты, может быть, и лучше меня, но живешь в пионерском лагере, в комнате с двадцатью соседями. Так что ты – каторжник, – заключил бывший учитель.
– Откуда ты знаешь, где я живу?
– Да к нам такие гаврики каждый год приезжают.
Вероятно, он продолжал бы свои разглагольствования, но в это время подъехала машина, и они начали погрузку. Кидать мешки ребятам нравилось гораздо больше, чем ковыряться в земле, а для Бори эта работа вполне заменяла тренировку, но ему уже хотелось обратно в поле.

Через два дня начальник лагеря вернул его на сбор картошки, потому что слишком много было желающих грузить. Боря стал опять работать с Еленой Федоровной, и перед отъездом в Москву попросил у нее телефон, но она, покачав головой, сказала:
– Это все равно ни к чему не приведет.
Боря и сам понимал, что шансов у него нет, она – представитель древнего дворянского рода и, несмотря на очевидную симпатию, в самом лучшем случае относится к нему как старшая сестра. Он тоже должен был бы относиться к ней как брат, но по ночам его беспокоили сны, в которых она играла совсем другую роль...
Когда начались занятия, Боря проследил за Крыловой и несколько раз как бы невзначай оказывался вместе с ней в трамвае. Они непринужденно беседовали, но все его попытки встретиться с ней в более подходящем месте оказывались безрезультатными. Сталкиваясь в институте, они продолжали приветливо здороваться и улыбаться друг другу.
А через полгода они встретились в Свердловске. Елена Федоровна привезла туда институтскую команду для участия в математической олимпиаде, а Боря приехал на сборы по карате. До недавнего времени он вообще не знал о существовании этого вида спорта, но после того как новый преподаватель физкультуры повесил объявление, приглашавшее всех желающих на тренировки, Боря решил посмотреть, что это такое. На первых занятиях он показал, что неплохо владеет элементарными приемами, и его вместе с более опытными спортсменами пригласили на сборы.

Столкнувшись в фойе Свердловской гостиницы, они сначала удивились, а потом обрадовались, и Боря пригласил Крылову в ресторан. Он не питал никаких иллюзий, и поэтому чувствовал себя совершенно раскованно. Беседа текла легко, музыка им не очень мешала, и они прекрасно провели время. Он несколько раз танцевал с ней, и каждый раз прижимал ее все сильнее. Она не сопротивлялась, и во время последнего танца Борю захлестнуло желание. Оно было настолько сильным, что в какой-то момент он сбился с ритма и чуть не наступил ей на ногу, а когда они сели, сказал:
– Извините, Елена Федоровна, моя вина. Я ведь в танцевальном смысле совершенный неуч. Еще в школе я попросил одну одноклассницу взять надо мной шефство. Она не могла мне отказать, потому что я занимался с ней физикой, и мы оба пытались обучить друг друга тому, к чему не имели ни малейших способностей. На выпускном вечере, наблюдая за мной, она сказала, что я танцую с грацией молодого медвежонка.

Продолжение

Кассирша, в недавнем прошлом сама выступавшая на сцене, с первого слова заподозрила обман, а когда увидела железнодорожный билет, только утвердилась в своих подозрениях. Тем не менее, разыграв радостный интерес, она сказала:
– Надо же, я ведь сама из Свердловска! А где вы живете?
– На улице Красных Коммунаров.
– Какой это район?
– Октябрьский.
– Так значит, мы с вами соседи! В какой школе вы учились?
– В тринадцатой.
– Не может быть! Это бывшая гимназия, в мое время она была женской школой.
– Вряд ли, – возразил Боря, – тринадцатая школа находится в современном здании. Может быть, после принятия закона о совместном обучении гороно решило перенумеровать все школы? Когда я вернусь, обязательно это выясню и, если хотите, могу вам написать подробный отчет.
– Не надо, – сказала кассирша, – вот контрамарка. Все места в зале будут заняты, и вам придется стоять.
– Постою с удовольствием, большое спасибо.
– Не за что. Только не забудьте сдать железнодорожный билет.
Боря отдал деньги, взял контрамарку и спросил:
– Так, значит, вы действительно жили в Свердловске?
– Нет, конечно, но вы взяли билет в общий вагон, а командировочные всегда ездят в купе. В остальном играли неплохо. Заходите, я могу иногда давать вам билеты.

* * *
Осенью Бориса опять послали в колхоз, и он встретился с Леной только когда начались занятия. Они столкнулись в коридоре и оба почувствовали, что расставание было слишком долгим. После занятий он поехал ее провожать. По дороге она рассказала, что, пройдя курс лечения, вернулась домой и честно пыталась исполнять супружеские обязанности, но забеременеть не могла, и Эдик опять уехал в Воронеж.
Она снова стала встречаться с Борисом, и теперь уже не скрывала этого от мужа. Однажды перед ее приездом к Коганам родители Бори пошли на какой-то двухсерийный фильм, но в кинотеатре через несколько минут после начала сеанса пропал свет и зрители должны были уйти несолоно хлебавши. Софья Борисовна позвонила нескольким знакомым, но одних не оказалось дома, другие были заняты, а поскольку шел дождь, она с мужем вынуждена была спрятаться в собственном подъезде. На их беду Боря в тот вечер чувствовал необычный подъем, и его родителям пришлось ждать гораздо дольше обычного. В то время в их городке участились кражи. По слухам, грабители прятались в подъездах, а когда жильцы заходили в дом, оглушали их чем-нибудь тяжелым и снимали с жертв все мало-мальски ценное. Толком никто ничего не знал, поэтому на всякий случай боялись всех, и родители Бори опасались, что в темном подъезде соседи их не узнают и вызовут милицию.
Первым их обнаружил сосед с четвертого этажа. Он, как обычно, был пьян и прошел мимо, слегка покачиваясь, а потом, как будто вспомнив что-то, вернулся и, икнув, спросил, не собираются ли они кого-нибудь ограбить.
– Нет, – ответил Яков Семенович.
– А что же вы здесь делаете?
– Да понимаешь, – сказал Яков Семенович, – мы потеряли ключ и ждем, пока сын вернется из института.
– Пойдем ко мне, а то если вас здесь увидят, могут милицию вызвать. Сами знаете, что у нас в городе творится.
Коганы с благодарностью согласились.

На следующий день Борис повел Лену в кафе и в лицах рассказал ей вчерашнее происшествие, добавив, что теперь он должен будет заплатить соседу сорокаградусной валютой. Выслушав его, она сказала:
– Это не может продолжаться до бесконечности. Я не хочу ставить твоих родителей в такое глупое положение.
– Они мне на свое положение не жаловались.
– Они и не будут жаловаться, ты их сын.
– И твой будущий муж.
– Боренька, у нас слишком велика разница в возрасте. Недавно я посмотрела наши колхозные фотографии и еще раз почувствовала это, – она протянула ему снимки. На них он увидел розовощекого, хорошо упитанного юношу и обаятельную молодую женщину, которая, по его мнению, в жизни была гораздо красивее.
– Надо же, как я изменился, – сказал он, – если так и дальше пойдет, то скоро я буду выглядеть старше тебя.
– Не притворяйся, Боря, посмотри, что со мной стало. Я не хочу ждать, пока ты меня бросишь, давай расстанемся сейчас, когда нам есть что вспомнить.
– Пока нам нечего вспоминать. Вернемся к этому разговору лет через сорок, может, тогда воспоминаний прибавится.
– Эдик снова хочет восстановить семью. Он переезжает в Воронеж и уговаривает меня поехать с ним.
– Я тебя никуда не пущу.
– Милый ты мой мальчик, – сказала она, ласково целуя его в щеку, – сейчас ты еще не можешь понять, что хочешь невозможного, но скоро это пройдет.
– Я не хочу, чтобы это проходило.

* * *

Лена поехала с мужем в Воронеж. Как и раньше, они не ругались и не ссорились. Отношения их были ровными, но никакого влечения друг к другу они не испытывали. Недели через три они пошли в театр, и в антракте Лена почувствовала, что Эдуард нервничает.
– Она здесь? – спросила Лена.
– Да, – ответил он.
– Познакомь нас.
– Ты с ума сошла.
В этот момент к ним подошла элегантно одетая женщина и, поздоровавшись, сказала:
– Эдик, познакомь меня со своей женой.
– Знакомьтесь, – пробормотал он.
На следующий день Лена встретилась с любовницей мужа tet a tet и, проговорив с ней несколько часов, вернулась в Москву.
Вскоре Лена подала на развод, но когда Боря захотел переехать к ней, она отрицательно покачала головой и сказала:
– Нам надо расстаться.
– Почему?
– Потому что я старше тебя, потому что у меня не будет детей...
– Будут, Леночка, – перебил он, – обязательно будут. Ты не могла родить, потому что не любила Эдика, а от меня ты родишь. Мне вчера приснился сон, что мы женились и у нас родились близнецы. Они совершенно не похожи друг на друга, но зато один – вылитый я, а другой – вылитая ты. Мы назвали их Яша и Дима. И все было бы ничего, но ты так донимала меня своими разговорами о возрасте, что мы, в конце концов, развелись, а детей поделили. Фамилии у них тоже стали разные у Яши – Коган, у Димы – Волконский. Мой сын, как истинный еврей, чувствовал, что ему не хватает матери, и в том, что мы развелись, обвинял меня, а потом в один прекрасный день назло мне крестился, поступил в духовную семинарию и стал попом. А твой, как настоящий русский хотел общаться с отцом и чувствовать мужика в доме. Он считал, что во всем виновата ты, в пику тебе сделал обрезание, принял иудаизм и поступил в ешиву. Так в одном и том же городе два родных брата служили двум разным богам. Яков Коган служил Христу, а Дмитрий Волконский – Ягве. Своей беспорочной службой они искупили наши грехи, и мы с тобой сошлись опять. Правда, мы потеряли самые лучшие годы, исковеркали жизнь детям, стали посмешищем для знакомых, но, в конце концов, приняли правильное решение. Я предлагаю тебе принять это решение сразу. А если уж у нас не будет детей, я усыновлю твоего четвероногого, лохматого и хвостатого сыночка. Ведь он более правоверный еврей, чем я, потому что ему сделали обрезание на полную катушку.
– Ты так много говоришь, что не даешь мне слово вставить.
– Ну, извини, вставляй.
– Я выхожу замуж и уезжаю в Ленинград.
– Да... – Боря почувствовал странную слабость. Он не знал, правда это или она только что выдумала замужество и переезд, он чувствовал лишь, что она твердо решила расстаться. Он хотел сказать ей что-нибудь хорошее на прощанье, но боялся расплакаться. Он привык к Лене, общение с ней расширило его кругозор, заставило по-другому взглянуть на мир, сделало мужчиной. Благодаря ей он стал более спокойным, а при подготовке к экзаменам, в отличие от своих неженатых товарищей, не засматривался на каждую проходящую девушку и легко мог сосредоточиться на учебе. Лена поощряла его старание и во многом благодаря ей он несколько раз получал повышенную стипендию. Он бы с радостью женился на ней, но она зациклилась на том, что старше его, а ведь известны счастливые браки людей с гораздо большей разницей в возрасте.

* * *

Студенты, как обычно, собрались у Жени Гончарова. Он жил один в огромной четырехкомнатной квартире в центре Москвы. Родители его большую часть времени проводили за границей. Они были советниками посольства по науке, а точнее, как по секрету сообщил Женя сокурсникам, занимались промышленным шпионажем. Их работа очень хорошо оплачивалась и была практически безопасной. Только однажды супругов Гончаровых выслали из Англии. Это было сделано в качестве ответного шага на действия советского правительства, объявившего нескольких английских подданных персонами non grata. Правда, и изгнание с Альбиона пошло Гончаровым на пользу: им повысили зарплату и отправили в США, а Женя вместо посылок из Европы стал получать посылки из Америки. Это почти всегда гарантировало ему успех у девушек.
В тот день Володя Муханов на вечеринку опоздал. Он приехал прямо с репетиции с двумя подружками – коллегами по театру. Когда они вошли, веселье было в полном разгаре. Увидев их, Женя закричал:
– А вот и артисты подгребли, они сейчас нам что-нибудь изобразят.
– Сейчас мы можем изобразить только голодных хищников, – сказал Володя, – так что для начала нас надо накормить.
– Зачем же ты женился, если тебе дома даже поесть не дают? – спросил Женя.
Володя недовольно посмотрел на однокурсника. Он не любил говорить на эту тему, и ничего не ответил. После полутора лет жизни в общежитии он переехал на частную квартиру, а еще через полгода заключил фиктивный брак с ее хозяйкой. Это было чисто деловое соглашение, за которое он должен был заплатить большую сумму. Он не хотел показывать своей жене, что у него есть такие деньги, и договорился отдавать долг постепенно. Таким образом он надеялся защитить себя на случай, если хозяйка квартиры захочет развестись раньше, чем он получит московскую прописку. Девушки, которые с ним пришли, знали об этом и, не обращая внимания на Женин вопрос, направились к столу. Подкрепившись, вновь прибывшие стали показывать сценки из жизни на центральном рынке, в которых внимание продавца – южного человека в огромной кепке-аэродроме – отвлекала симпатичная покупательница, а ее приятели очень ловко пользовались этим.
Зрители бурно выражали свой восторг и громко аплодировали. Один из них, маленький, худенький Витя Еремин устроился рядом с самой крупной девушкой – Наташей Караваевой. Видно было, что ему лучше принять горизонтальное положение, но места для этого на диване не было, и он сидел плотно сжатый Наташей с одной стороны и Мишей Ларионовым с другой. Он то и дело закрывал глаза, и голова его падала на плечо Наташи, а Наташа тут же ее отталкивала. Голова Вити на секунду принимала вертикальное положение, он просыпался, открывал глаза, смотрел на актеров, следуя общему настроению, громко смеялся, и вновь засыпал, роняя голову на Наташино плечо. После этого все повторялось снова. Его сосед справа – Миша Ларионов – хоть и аплодировал вместе со всеми, сидел задумавшись.

Миша поступил в институт после армии и был на несколько лет старше своих однокурсников. В Москве у него не было ни родственников, ни знакомых, и, чтобы свести концы с концами, он устроился ночным сторожем. Времени на учебу у него не оставалось, и он часто обращался к своим товарищам за помощью. Как-то раз, готовясь с ним к очередному семинару по математике, Борис увидел задачи, которые ему дали на приемных экзаменах в университет, и выругался.
– Ты что? – спросил Миша, и Борис рассказал о своей неудавшейся попытке поступления в МГУ. Ларионов удивленно покачал головой. Он не мог поверить, что человека не приняли в Университет только потому, что его фамилия Коган. Он был здоровый, добродушный и немного неуклюжий парень. Родился он в сибирской глуши, во время службы в армии познакомился со столичными ребятами и, послушав их рассказы, решил обосноваться в Москве. Сделать это он мог, только поступив в институт. Он стал готовиться и проявил такую настойчивость, что его отпустили на приемные экзамены еще до окончания службы, а когда он поступил, демобилизовали на несколько месяцев раньше, чем положено.
– Ты чего такой грустный? – спросил его Женя.
– На работу идти надо.
– А ты не иди.
– Жить не на что будет.
– Тогда иди.
– Обязательно пойду, поэтому я и грустный.
– Пригласи к себе девочек, чтобы они тебя развлекали.
– У меня даже времени нет, чтобы приличных девочек найти. Днем учусь, ночью работаю, вечером отсыпаюсь.
– Чего искать, ты ведь живешь в общаге, бери первую попавшуюся и вперед.
– Нет, я хочу это делать спокойно, регулярно, в своей квартире и в нормальных условиях.
– И с Мэрилин Монро.
– Не обязательно. Мне достаточно, чтобы она была москвичкой.
– Зачем тебе москвичка?
– Здесь возможности больше, Женечка. Ты не знаешь, что такое жизнь на периферии. Даже и в Москве непросто, если тебе никто не помогает. Были бы у меня такие условия, – он сделал широкий жест рукой, показывая на обстановку квартиры, – я бы за десять лет защитил докторскую, а за пятнадцать стал академиком.
– Я именно это и собираюсь сделать, – сказал Женя.
– Ну и молодец.
– Так и тебе никто не мешает быть молодцом.
– Конечно, никто не мешает, но никто и не помогает. В этом разница.
– А женитьба на богатой невесте поможет? – спросил Саша Иванов, слышавший этот разговор.
– Не помешает.
– У меня есть богатенький клиент, который очень хочет выдать свою дочь замуж. Она на последнем курсе института, и он боится, что ее распределят в какую-нибудь Тьмутаракань.
– Ты ее видел?
– Да.
– Ну и как?
– Она... не Мэрилин Монро.
– Не хрома, не коса, не горбата, эпилепсией не страдает?
– Нет.
– А как ее зовут?
– Света.
– Сколько лет?
– Она сейчас на четвертом курсе, значит ей, наверное, двадцать один.
– Подходит, – сказал Миша, собираясь уходить.
А вечеринка продолжалась. Одни пели под гитару, другие танцевали, третьи курили и обсуждали последние события в институте. Состав этих групп постоянно менялся. Время летело незаметно, и, взглянув на часы, Борис охнул: была половина первого. На метро они с Сашей еще могли успеть, но вот на автобус, который уходил от конечной станции, явно опаздывали. Вероятность того, что они поймают машину, была очень мала, а шлепать домой пешком им не хотелось, и они попросили Женю оставить их на ночь. Он бы, наверное, и согласился, если бы еще раньше не договорился с Володей и его подружками.

Пока он думал, как поделикатней выпроводить однокурсников, Муханов сказал, что поймает ребятам такси. Они отнеслись к его обещанию скептически. В то время поймать такси в Москве было так же сложно, как и встретить члена политбюро. Даже днем это было почти нереально, а уж ночью зеленый огонек появлялся только около крупных ресторанов. Но даже если пустое такси и оказывалось рядом, не было никакой гарантии, что оно остановится. Водители сами выбирали себе клиентов по каким-то только им известным признакам.
Володя надел кепку-аэродром и вышел на улицу. Шанс был один из тысячи, но через минуту появилось такси, а когда Муханов проголосовал, машина остановилась, и из окна ее высунулся водитель.
– Паслуший, дарагой, – сказал Володя, – мэне в Красногорск, плачу сколька скажэшь. Давэзош?
– Довезу, – ответил тот.
В эту машину и сели Саша с Борисом.
– Много мы тебе заплатить не сможем, – сказал Саша, как только они тронулись. Водитель понял, что его обманули, но спорить было поздно. Спустя несколько минут он сказал, что так легко купился, потому что взял их в очень богатом районе. Живут в нем если и не тузы советской столицы, то, во всяком случае, короли и дамы. Среди них могут быть большие ученые, партийцы среднего звена, воры в законе и деловары типа того парня в кепке, который его остановил.

* * *
«Богатенький клиент» был директором одного из крупнейших магазинов Москвы. Он знакомил свою дочь с разными ребятами, но молодые люди, как правило, ограничивали дружбу с ней одной встречей, а последний неудавшийся ухажер и эту встречу сократил до неприличного минимума. Света стала комплексовать, и, чтобы не расстраиваться, вообще уже не хотела ни с кем знакомиться. Отец насильно посадил ее в машину и привез в гаражи. Там он оставил машину Саше, а сам заговорил с Мишей Ларионовым, который случайно – как рояль в кустах – оказался рядом. Миша охотно рассказал, откуда он приехал, где служил и на кого учится, а затем стал делиться своими планами на будущее. В них входило получение московской прописки, защита сначала кандидатской диссертации, потом докторской, затем получение звания профессора и должности заведующего кафедрой. Во время рассказа он то и дело посматривал на Свету. Девушка, почувствовав его интерес, оттаяла, а ее отец продолжал расспросы. Конечно, он не верил в быструю карьеру этого деревенского парня, но сомнения свои показывать не стал. Если молодые люди женятся, он сделает Мишу своим заместителем. В торговле людей с высшим образованием почти нет, и совсем неважно, какой именно диплом у человека, главное – бумага с печатью. А все эти идеалистические бредни пройдут сами собой, когда у парня появится семья и он увидит, какова разница между зарплатой кандидата наук и доходами директора большого магазина.

Заурядная внешность Светы не отпугнула Мишу Ларионова, и через месяц он уже переехал к ней, а еще через три месяца пригласил однокурсников на свадьбу, которую нужно было форсировать в силу ряда обстоятельств. Особенно из этого ряда выделялось одно обстоятельство в виде быстро растущего живота новобрачной.
Свадьба проходила в одном из лучших ресторанов Москвы. На невесте было исключительно красивое платье и фата, которая не очень сочеталась с ее животом. Женя Гончаров, поздравляя своего однокурсника, сказал, что тот сделал большой шаг к намеченной цели и теперь они начинают гонку за звание академика в равных условиях.

Продолжение следует

Продолжение

Света обожала своего мужа и очень быстро уговорила его бросить работу. Тесть полностью компенсировал убытки молодой семье. Миша стал высыпаться и проводил больше времени за учебниками. В положенный срок у них родился мальчик, которого назвали Миша Второй, подразумевая, что Первым был глава семьи. Ребенок оказался очень слабым и много болел, у него постоянно возникали серьезные осложнения, и никто не мог понять, чем это вызвано. Он развивался медленно, и рассчитывать на его выздоровление было невозможно.
Чета Ларионовых решила завести еще одного, и когда Света была на девятом месяце, врачи вынесли Мише Второму смертный приговор. Вся семья морально была к этому готова. Света, хотя и смирилась с тем, что ее первенец умрет, старалась эту смерть предотвратить и одновременно делала все возможное, чтобы следующий ребенок родился здоровым. Когда на свет появился мальчик, она назвала его Мишей. Это был уже третий Миша в семье, но Света, все еще надеясь спасти Мишу Второго, стала кормить его молоком, которое предназначалось для Миши Третьего. То ли от этого, то ли от того, что в его организме произошел перелом, Миша Второй начал поправляться.

V
На пятом курсе студенты учились всего один семестр, после которого состоялось распределение. От него зависело не только, где будет работать выпускник, но и где он будет делать диплом. В зале заседаний собрались представители разных предприятий. Студенты заходили туда по одному, и когда очередь дошла до Бори, председатель комиссии спросил:
– Где вы хотели бы работать, товарищ Коган?
– Во Всесоюзном Научно-исследовательском институте автодорожной промышленности.
– Кирилл Владимирович, это к вам.
– У меня нет мест, – ответил мужчина средних лет с мясистым, отекшим лицом и недружелюбными глазами.
– В таком случае, товарищ Коган, мы вам можем предложить завод по изготовлению двигателей внутреннего сгорания. Кажется, он находится недалеко от вашего дома.
– Нет, я туда не хочу.
– У нас есть еще филиал ВАЗа.
– А почему все-таки не в НИИ? Если у вас действительно нет мест, то непонятно, что вы здесь делаете, – сказал Боря Кириллу Владимировичу.
– Вам русским языком говорят, что у меня нет мест, – ответил тот.
– У меня средний балл 4,7, это достаточно хорошая рекомендация, – обратился Боря к председателю комиссии.
– Конечно, – согласился тот, – но что я могу сделать? Поработайте сначала на заводе, а когда откроется вакансия в НИИ, пойдете туда.
– Мне надо подумать.
– У нас нет времени, товарищ Коган, ведь не могут же представители предприятий собираться здесь только ради вас еще раз. Нам предстоит трудоустроить семьдесят человек.
– Я хочу заниматься научной работой.
– Наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями.
– Тогда дайте мне свободный диплом.
– Мы не имеем права.
– Я должен подумать, – повторил Боря.
– Позовите, пожалуйста, следующего, а пока мы будем с ним работать, думайте.
– Хорошо.
– Что случилось? – спросил Саша, когда Борис вышел из аудитории.
– Мне предложили филиал ВАЗа.
– Ты же хотел НИИ.
– Туда Коганов не берут.
– Стой здесь и никуда не уходи, – сказал Саша, – когда я получу направление, мы запьем твое горе, я плачу.
– Ладно.

Когда на комиссию вызвали Сашу, он сказал, что сконструировал машину, которая заняла первое место на всесоюзном конкурсе самоделок.
– Я получил медаль ВДНХ и денежную премию и хотел бы продолжить работать в этом направлении.
– Отлично, – оживился Кирилл Владимирович Тураев, – у меня тоже есть машина, и если бы было время, я бы с удовольствием все делал сам. При нашем сервисе это не только дешевле, но и надежней. Давай так, я тебя возьму в НИИ, а ты будешь следить за моим «Жигуленком». – Он хохотнул и добавил: – Это, конечно, шутка, а если серьезно, то у нас для молодых способных ребят отличные перспективы.
– Какие? – спросил Саша.
– Через пару лет аспирантура и кандидатская диссертация, а потом, если повезет, и докторская.
– В общем, научная деятельность.
– Да, – подтвердил Тураев, – и раз ты сам сконструировал машину, это как раз для тебя.
– Нет, я предпочитаю практику, ну, например, движок в машине перебрать или неисправность устранить, а вам нужны люди, которые любят исследовательскую работу. У меня есть на примете один такой человек, я сейчас его позову, – Саша открыл дверь и окликнул Бориса.
– Я договаривался с тобой, а не с ним, – сказал Тураев, когда молодые люди вошли.
– Но ведь у вас есть место, Кирилл Владимирович, вы сами только что сказали.
– Я это сказал тебе.
– Что же, получается, для меня место есть, а для Когана нет? Это наводит на очень печальные размышления, Кирилл Владимирович, и если мои подозрения подтвердятся, то у вас могут быть серьезные неприятности. Я ведь наш разговор на магнитофон записал, – Саша вынул из бокового кармана пиджака кожаный футляр на ремешке и покрутил им в воздухе, – очень удобная штука, мне ее дал один человек, который недавно вернулся из Японии. Смотрите, симпатичный магнитофончик, правда. – Саша опять покрутил футляр у носа Тураева и добавил: – Пленку я оставлю себе, а копии пошлю в ваше Министерство и в редакцию «Комсомольской правды». Что вы на это скажете?

Начальник отдела кадров сидел молча, зло уставившись на Сашу, а тот жестом пригласив Бориса к столу, сказал:
– Напиши свою фамилию печатными буквами и распишись. Борис не стал возражать, а когда они вышли, спросил:
– Кто это тебе магнитофон дал?
– Какой магнитофон?
– Японский.
– То, что я крутил перед Кирюхиным носом – это советский калькулятор в японском футляре, я его всегда для понта ношу. Я знал, что Кирюха этого не поймет, а вот ты! Я  думал, что у тебя мозгов больше. Еврей называется. Правильно тебя на завод распределяли. Там тебе самое место.
– И ты думаешь, твой фокус что-нибудь изменит?
– Конечно, – уверенно ответил Саша, – ведь Кирюха, кроме всего прочего, алкаш.
– Откуда ты знаешь?
– Я это вижу, ты уж мне поверь, и когда я придумаю, как это использовать, я дам тебе знать.

Через неделю Саша приехал к Борису, сказал, что хочет поговорить с Кирюхой, и подсоединил к телефону небольшую приставку. Затем он набрал номер и сразу же стали слышны гудки на другой стороне линии.
– Але, это НИИ автодорожной промышленности? Позовите, пожалуйста, Тураева к телефону... Кирилл Владимирович?
– Да.
– Здравствуйте, с вами говорит капитан Лебедев, инспектор ГАИ. Кирилл Владимирович, неделю назад вы стали свидетелем ДТП на углу Ленинградского проспекта и улицы Пономарева. Столкнулись автомобили ГАЗ-М21 и «Запорожец».
– Вы меня с кем-то путаете, я ничего не видел.
– Нет, я вас ни с кем не путаю, потому что не видеть это мог только слепой или... – Саша сделал паузу и усмехнулся так, что его смешок легко можно было услышать на другом конце провода, – ...пьяный в стельку, да и тот, если бы не увидел, то наверняка бы услышал, потому что сразу же за ударом раздались детские крики. По свидетельству очевидцев, движение в обе стороны остановилось, и никто не мог проехать.
– Да говорю же вам, я ничего не видел и, насколько я помню, движение там было совершенно нормальным.
– У вас девятая модель Жигулей, номерной знак ...?
– Да.
– Вы ехали по указанной улице в пять часов двадцать минут от Ленинградского проспекта.
– Я точно не помню, но вполне возможно, обычно я в это время возвращаюсь с работы.
– Кирилл Владимирович, ребенок находится в больнице. Мы очень надеемся, что он выздоровеет, но родители его в ужасном состоянии, и что они могут предпринять, мы не знаем.
– Да у меня за последние восемь лет не было ни одного предупреждения.
– Я не говорю про последние восемь лет, я говорю про конкретный день. У  нас есть запротоколированные показания постового. Он пытался вас остановить, но вы проигнорировали его требования. Он записал номер вашей машины и попросил оказавшегося рядом прохожего быть свидетелем. Прохожий отказался, но поскольку его задержали за переход улицы на красный свет, постовой предложил ему сделку: свидетельские показания в обмен на штраф. Пока они торговались, выяснилось, что машина принадлежит вам, после чего молодой человек согласился. Зовут его... сейчас, погодите минутку. Да, вот, Борис Яковлевич Коган.
– Откуда они узнали, что это была моя машина?
– Кирилл Владимирович, мы ведь живем в XX веке, в нашем управлении есть современная техника, и по номеру машины в базе данных мы можем быстро найти хозяина. Мы не прислали вам повестку и решили пока ограничиться звонком, но для того чтобы все было по букве закона, вы должны поговорить с товарищем Коганом. Дать вам его телефон?
– Да.
– Записывайте. ... Ну, всего вам доброго.

Саша положил трубку и посмотрел на друга.
– Кирюха, успокоившись, элементарно узнает, что там никакой аварии не было, – сказал Борис.
– Авария была, а его действительно пытались остановить.
– Почему же он не остановился?
– Скорее всего, потому что был пьян, но это неважно.
– Что же мне делать?
– Думай сам, теперь все зависит от тебя.

* * *
После переговоров с Тураевым Бориса взяли лаборантом в НИИ, и он стал делать диплом в недавно организованной лаборатории автоматики. Штатное расписание в ней утверждено не было, существовала она на хозрасчетные темы, и было непонятно, выживет ли она вообще, а если нет, то Тураев мог уволить молодого специалиста без лишних объяснений. Боря в институте получил лишь самое поверхностное понятие об автоматике и должен был учить ее по ходу работы над дипломом. Иногда он приходил на кафедру родного института для консультаций. Там делал диплом Саша, который, несмотря на желание перебирать двигатели, на завод распределяться все же не стал.
Однажды, встретив Бориса, он спросил:
– Ты здесь ничего необычного не заметил?
Боря посмотрел по сторонам.
– Нет, а что?
– Плакат видишь?
– Ну, вижу.
– Интеллигентные люди не говорят «ну, вижу», они говорят просто «вижу».
– Вижу, ну.
– Не «вижу, ну», а просто «вижу».
– Ну, вижу, ну.
Эту шутку они впервые услышали в Одессе и довольно часто ее повторяли, меняясь ролями. Им обоим она не надоедала, потому что напоминала их недавно закончившееся путешествие по югу. Перед дипломом они поехали туда на Сашиной машине. Володя присоединиться к ним не мог, поскольку уже два года во время каникул ездил на гастроли по различным городам Союза вместе с небольшой группой артистов, которую собрал Лужин.
– Почитай внимательно вон тот плакат.
Боря посмотрел в указанном направлении, потом присмотрелся, потом прочитал еще раз и ухмыльнулся.
– Моя работа, – похвастал Саша.

Он добавил всего одну букву и так ловко переписал две соседние, что это совсем не бросалось в глаза, но смысл плаката менялся кардинально. Теперь вместо стандартной и набившей оскомину фразы «Идеи Ленина побеждают», висевшей во всех местах общественного пользования, на стене красовалось злобное утверждение о том, что «Иудеи Ленина побеждают».
– Кто-нибудь видел? – спросил Боря.
– Мишка Ларионов.
– Ну?
– Я ж тебя учу, воспитанные люди не говорят «ну».
– Ну? – повторил Коган.
– Посоветовал мне перерисовать все взад.
– А ты?
– Я хочу провести научный эксперимент и посмотреть, сколько этот плакат здесь провисит.
– Я слышал, что ты вместе с Мишей диплом делаешь?
– Да, шеф считает, что дал нам многообещающую тему, и если все нормально пойдет, то она может стать основой для кандидатской.
– Кому?
– Нам обоим.
– Понимаю. А как у Мишки дела, я имею в виду, дома?
– Мне кажется, он счастлив, когда ему удается оттуда вырваться. Он, между прочим, способный парень. Просто для того чтобы добраться до своих способностей, ему пришлось разгрести много дерьма, но теперь он часто подает хорошие идеи. Я думаю, это связано и с тем, что Миша Второй уже вне опасности.
– А Света?
– Она взяла академический отпуск и носится с детьми, как клуша. – Мне вообще иногда кажется, что именно она виновата в болезни своего первенца.
– То есть?
– Понимаешь, маленькое человеческое существо – это звереныш. Он чувствовал, что был смыслом жизни и центром внимания всей семьи и хотел этого внимания еще больше, а взять его было неоткуда, вот он и болел. А когда родился второй ребенок, он понял, что все прошло, и даже если он умрет, родители это переживут. И назло им выздоровел.
– Ты мистик, Саша.
– Никакой я не мистик, я реалист. Ты только Мишке ничего не говори.

* * *
Незадолго до защиты диплома Саша должен был встречать отца, возвращавшегося из отпуска на юге. Саша не любил такую погоду и ехал очень осторожно. Шел мелкий противный дождь, дорога была скользкая, к тому же на нее занесло мокрые листья, которые представляли дополнительную опасность. Перед поворотом Саша увидел впереди огни и притормозил, но водитель приближающейся машины оказался не таким осторожным, и его вынесло на встречную полосу. Саша резко вывернул руль и, избежав лобового столкновения, слетел в кювет. Там мирно спали три алкоголика, напившиеся какой-то самодельной дряни. Экспертиза установила, что один из них умер еще до того, как его ударила машина, двое других тоже отравились и вскоре отправились бы к праотцам без посторонней помощи, однако удар убил второго и ранил третьего. Грузовик, из-за которого все это произошло, даже не остановился, а других машин на дороге не было.
Саша выбрался из кювета, но вместо того чтобы уехать и отрихтовать свою машину, привез всех пострадавших в больницу, рассказал, что произошло, и по просьбе секретарши составил протокол. Это было его ошибкой. Суд приговорил его к четырем годам тюрьмы. Не смогли ему помочь ни деньги, ни знакомства, ни адвокат.

Он отсидел от звонка до звонка, а вернувшись, прежде всего решил получить диплом и поехал на кафедру. Там он встретил Мишу Ларионова, и бывший однокурсник стал его расспрашивать, но Саша был немногословен. Жизнь в Сибири приятных воспоминаний не оставила. Ему там приходилось не сладко, однако 183 см роста и огромная физическая сила были хорошим козырем в борьбе за выживание. Помогло также и то, что Саша был прекрасным механиком, и все лагерное начальство обращалось к нему за помощью. Быстро закончив свой рассказ, Саша спросил, что произошло в его отсутствие.
– Тесть все эти годы пытался перетянуть меня в торговлю, и мне стоило огромного труда удержаться в науке, – ответил Миша, – я знал, что мне лучше не вступать в тяжбу с законом. Опасности я не чувствую, интуиция у меня отсутствует, и я попался бы при первой же ревизии. Я остался на кафедре, защитил диссертацию и стал доцентом.
Затем Миша Ларионов предложил другу инженерную должность, обещая ему помочь не только защитить диплом, но и поступить в аспирантуру. Он говорил, что в ближайшие три года он гарантирует Саше кандидатскую. Саша отрицательно покачал головой. Жизнь его пошла по другому руслу, и он не хотел начинать все сначала. Он себя нормально чувствовал в мастерской и, хотя работа у него была не такая чистая, как на кафедре, денег она приносила гораздо больше. Время упущено, и наверстать его нельзя.
– Все можно, – уговаривал Миша, – надо только хотеть. У меня есть знакомый аспирант, которому тридцать пять лет, но он совсем не считает себя стариком.
– Нет, Миша. Если ты очень хочешь проявить благотворительность, помоги Борису.
– Он теперь занимается совсем другими вещами.
– Какая разница, ему освоить все эти премудрости гораздо легче, чем мне.
– Понимаешь, Сашка, я не могу ему ничего обещать, а поэтому не хочу и обнадеживать. Судимость в нашей стране прощают, а вот национальность – нет. Ты же помнишь, чего тебе стоило распределить его в НИИ, а у нас начальник отдела кадров еще хуже, чем тот. Как его фамилия?
– Тураев.
– Вот именно. Ну, а что ты собираешься делать?
– Постараюсь организовать свою мастерскую по ремонту машин.

В начале приватизации чиновники всех уровней делали себе состояния на взятках, но Александр Иванов ухитрился никому не заплатить ни копейки. Деньги у него были, но когда чиновники прозрачно намекали, как можно ускорить решение вопроса, он доверительным тоном сообщал о своем тюремном прошлом, добавляя, что лично он ничего против ускорения не имеет, но должен отчитываться перед своими корешами, а как они поступят с человеком, позарившимся на их деньги, он не знает.

Продолжение следует

Продолжение

VI
Лаборатория автоматики выжила, и через год ее заведующий – Вадим Юрьевич Старков – хотел перевести Бориса на должность старшего инженера, но Тураев заявил, что по правилам, прежде чем получить повышение, человек должен проработать не меньше двух лет. Где он нашел такие правила, было неизвестно, но спорить с ним заведующий лабораторией не стал. Боря тоже не лез на рожон, в конце концов, на жизнь ему хватало, работа нравилась, и здесь, пожалуй, было больше шансов защититься, чем в традиционном автомобилестроении, поэтому он спокойно пропустил в аспирантуру сотрудника, принятого в лабораторию позже него.
Вместо учебы Борис почти весь год ездил по командировкам, а летом, в качестве компенсации за неудобства, Старков послал его в небольшой поволжский городок, где можно было прекрасно отдохнуть. Боре там задерживаться не хотелось. Он быстро нашел причину неполадок и, устранив их, несколько дней следил за работой станков. Убедившись, что больше его помощь не требуется, он написал подробную инструкцию и оформил командировку, а перед отъездом зашел в цех. Был обеденный перерыв, и он не торопясь направился туда, где стояли станки с числовым программным управлением. Приблизившись, он услышал разговор рабочих, сидевших по другую сторону станков и не заметивших его появления.
– Толковый парень этот Коган, – сказал один, – но защититься ему все равно не дадут.
– Почему же, мне сын говорил, что у них есть евреи на руководящих должностях, – возразил другой.
– Наверное, они из старых, теперь их даже в институты не принимают.
– А чего их учить, если они все равно в Израиль сматываются.
– Они потому и сматываются, что здесь у них все дороги закрыты.
Борис был поражен. Он считал, что эту государственную тайну в Советском Союзе знают только те, кого она больше всего касается, но, оказывается, даже в провинциальном городке ее обсуждали простые рабочие.

Вернувшись в Москву, он сказал Старкову, что хочет поступать в аспирантуру, и заведующий лабораторией тут же дал ему рекомендацию, но на экзамене по английскому Боря получил тройку. Его знания вполне соответствовали этой отметке, однако иностранный считался второстепенным предметом, и никто из поступавших никогда не получал ниже четверки, а сам экзамен был чистой формальностью. Одно появление экзаменуемого перед комиссией гарантировало проходной бал. Старков пообещал Борису, что в будущем году никакой осечки не произойдет, и он лично проследит за этим. Пока же Боря может продолжать работать над диссертацией и публиковать результаты исследований в отраслевом журнале, членом редколлегии которого был Старков.
До этого Боря никогда серьезно не думал об эмиграции, несправедливость он воспринимал как часть жизни. Он с детства знал, что ему все будет даваться труднее, чем его друзьям. Ничего не сделаешь, если он родился в этой стране с пятым пунктом. Гораздо хуже, если бы он родился слепым, хромым или горбатым. А так он всегда был начеку и в большинстве случаев мог увернуться от неизбежных ударов. Тем не менее, после неудачи с аспирантурой он сказал родителям, что хочет эмигрировать.
– Один ты там не выживешь, – ответила Софья Борисовна.
– Я поеду с вами.
– Нет, Боря, мы с отцом останемся здесь. Тут нам, по крайней мере, пенсию дадут.
– Там тоже дадут, я узнавал.
– Я в Америке не работала. Почему они должны меня содержать.
– Закон там такой, мама.
– Мы там ничем не сможем тебе помочь и будем лишь обузой. Тебе нужна жена. Вдвоем можно рисковать.
– Пока я буду жену искать, вся жизнь пройдет.
– В таких вопросах нельзя торопиться.
– Мама, люди разводятся перед эмиграцией, а ты мне предлагаешь жениться.
– Это глупые люди. Им на новом месте не с кем будет посоветоваться, не с кем слова сказать. Для них это будет не жизнь, а мука, ведь человек – животное общественное. Ты попробуй, поживи, ни с кем не общаясь. Здесь у тебя есть друзья и знакомые. Может, ты с ними не очень часто встречаешься, но они есть, и ты знаешь это. Там же у тебя не будет никого, а поддержка потребуется больше, чем где бы то ни было, – Софья Борисовна посмотрела на мужа, – а как ты думаешь, Яша?
– Я думаю, что жениться ему все равно уже пора, просто нормальный человек поехал бы в Америку и женился там по расчету, а наш лопух этого сделать не сможет, ему любовь нужна, поэтому ему лучше жениться здесь. Но ехать надо.
– Почему это надо?
– Вспомни историю. При царе было дело Бейлиса, в 50-х годах безродные космополиты и врачи-вредители, теперь антисионистский шабаш. Чем дальше, тем хуже. Жаль, что мы уже стары для таких путешествий.
– Все ясно, – перебила его Софья Борисовна и повернулась к сыну, – если ты действительно настроился ехать, то хотя бы английский выучи. Он тебе в любом случае пригодится.

Она знала, что у Бори не было способностей к языкам. Английский был одним из самых нелюбимых его предметов. В институте он сдавал зачеты по переводу технического текста, но поскольку отметок им не ставили, он совершенно не старался. Все его однокурсники относились к иностранному точно так же, ибо понимали, что он им никогда не понадобится.
Через несколько дней Боря сказал Старкову, что хочет поступить на курсы английского и просит его заплатить за обучение.
– Зачем тебе английский? – спросил Старков.
– Я хочу сдать экзамен в аспирантуру.
– Что же ты не стал поступать в университет марксизма-ленинизма после того, как получил четверку по философии?
– Философия нашей работе никакой пользы принести не может, а знание английского может, и очень большую. Если вы помните, нашу статью не взяли в журнал «Автоматика и телемеханика», потому что очень похожий материал изложен в американском патенте.
– Ну и что?
– Если бы мы знали об этом и перевели патент, то наверняка придумали бы, как его обойти. Сейчас тоже еще не поздно, но мы уже засветились, и теперь сделать это гораздо труднее. Кроме того, в Штатах есть руководство по оформлению патентов на изобретения, и оно нам тоже понадобится. Ведь автоматикой занимаются во всем мире, и если мы сумеем опередить конкурентов, то ваша лаборатория вполне может разрастись до отдела или даже до самостоятельного института.
– И мы построим всемирный центр исследования в Нью-Васюках.
– Напрасно ехидничаете, Вадим Юрьевич, при небольшом везении это вполне реально.
– Сначала нужно показать результаты.
– Они у нас есть, наши станки уже используют на нескольких предприятиях. Мы за это даже премии получаем, а если позаимствовать иностранный опыт, то будем получать еще больше. Кстати, японцы, немцы и разные прочие шведы публикуют свои работы на английском языке.
Старков и сам знал это и понимал, что железный занавес конкретно ему даже выгоден: немного изменив западные патенты, он вполне сможет внедрять их в производство как свои. Советское государство давно в этом поднаторело.
– Ладно, считай, что ты меня убедил, – сказал он Борису, – мы будем за тебя платить, но заниматься тебе придется в свободное от работы время.

Коган поступил на курсы английского, и первый месяц ездил на занятия три вечера в неделю, однако скоро это ему надоело. Желание эмигрировать уменьшилось, а возмущение тем, что его не приняли в аспирантуру, прошло. Ведь ни тройка по английскому, ни слова рабочего не были для него чем-то из ряда вон выходящим. Он все это знал с детства. Конечно, обидно терпеть несправедливость, но не он первый и не он последний. Нет правды на земле, а раз правды нет, то и не стоит учить иностранный так часто. Достаточно двух раз в неделю, или даже одного.
В результате освоение английского резко замедлилось, и Боря сумел перевести несколько статей своих американских коллег только в конце второго года обучения. Сделав это, он увидел, что, в отличие от него и его сотрудников, американцы ухитрились взять патент на каждое микроскопическое новшество. Родись они в XVIII веке, они, вероятно, запатентовали бы отдельно нитку, отдельно иголку, и отдельно сшивание двух кусков материи с помощью нитки и иголки, а уж за наперсток наверняка выхлопотали бы себе Нобелевскую премию. Наверное, в США действительно существует руководство по получению патентов, и, значит, выдумав в приливе красноречия эту книгу, он случайно попал в десятку.
Собственно говоря, в этом не было ничего необычного. Умение преподнести всегда оказывалось гораздо важнее того, что ты преподносишь. Яркий тому пример сам Старков, который обладал поразительной способностью оказаться в нужное время в нужном месте и сказать именно то, что от него хотели услышать.

VII
Володя окончил институт, получил диплом и начал работать, но инженерная карьера его не привлекала, и к своим обязанностям он относился, как к необходимому злу. Это чрезвычайно не нравилось его шефу, который хотел, чтобы подчиненные трудились по десять часов в день, семь дней в неделю. Но по закону, уволить Муханова раньше, чем через три года, он не мог, а к концу этого срока Володя перешел на общественную работу и стал освобожденным профоргом института. У него уже была постоянная прописка в Москве, но жил он еще со своей фиктивной женой. Она готова была развестись и разменять свою квартиру, однако предъявляла очень высокие требования к будущему жилищу. Володя обратился к маклерам, но они заломили такую цену, что он решил сделать все сам. После длительных усилий ему удалось найти желающих, один из которых жил в подмосковном Красногорске, а другой – в Лианозове. К этому времени Муханов истратил большую часть бабушкиного наследства и, когда пришел за последней сберкнижкой, дед Лазарь сказал:
– Если у Алены остались другие украшения, я готов их пристроить.
Он был не первый, кто говорил о богатствах бабушки. Володины односельчане тоже иногда повторяли слухи о бриллиантах, но сам он в эти рассказы не верил, считая, что если бы они существовали, бабушка Алена давно сказала бы ему о них. Он пожал плечами и ответил:
– Я в ее доме не видел ни одного стула из гостиного гарнитура мастера Гамбса.
– А ты посмотри получше, чем черт не шутит, – серьезно ответил старик.
– Обязательно посмотрю, а когда обнаружу, принесу вам на оценку.

Получив отступные, бывшая жена Муханова согласилась уехать на окраину Москвы, а сам он поселился за городом, рядом со своими друзьями. Разбирая вещи в своем новом жилище, он нашел тетрадь, где были записаны адреса и телефоны людей, с которыми ему приходилось вести переговоры об обмене квартиры. Он уже собирался выбросить ее, но, полистав, решил попытаться использовать имеющуюся информацию. Выбрав троих желающих, он нашел для них несколько вариантов обмена, позвонил им, напомнил о себе и сказал, что у него есть хорошая новость. Они внимательно выслушали его и договорились встретиться. Он показал каждому будущее место жительства и назвал цену за предоставляемые услуги. В общей сложности она была равна его двухмесячной зарплате. Никто даже и не подумал торговаться, и Володя решил, что это может быть хорошим приработком.
Через некоторое время заболела мать Муханова – Евдокия Олеговна. Он привез ее в Москву, выяснил, что ей надо делать операцию, и с большими трудностями устроил в больницу. После операции он забрал мать домой и больше месяца ухаживал за ней, а когда посчитал, что она выздоровела, предложил ей вернуться в деревню. Но она возвращаться не хотела. Ей очень нравилась Москва. Жить здесь было гораздо легче. Не надо пилить дрова, топить печку и ухаживать за огородом. Продукты всегда можно купить в магазине. Конечно, они не такие хорошие, как в деревне. Там колхозники на дальнем поле выращивали для себя овощи, которые, как и в добрые старые времена, удобряли навозом. Другие, на продажу, они щедро поливали разной химией. Продукты, полученные по новейшей технологии, были гораздо крупнее своих натуральных собратьев и совершенно безвкусные. В них никогда не заводились черви, и они месяцами не портились. Впрочем, в Москве даже они успевали сгнить, и Евдокия Олеговна не могла понять, в каких условиях надо было их хранить, чтобы довести до такого состояния.

Но все это было очень небольшой платой за удобства столичной жизни. Несмотря на недовольство сына, она продолжала жить с ним, а выгнать ее он не мог. Она до сих пор имела на него сильное влияние. В детстве он вообще ее побаивался. Тогда она была молодая дородная женщина, и в процессе воспитания сама часто применяла веками опробованные средства, которые впоследствии стали считаться антигуманными и непедагогичными. Когда у Евдокии Олеговны не осталось уже никаких признаков болезни, Володя твердо настроился отправить ее в деревню. Он говорил, что ее дом требует ремонта, что бабушка Алена уже стара, самостоятельно жить не может, и ей необходима помощь. Евдокия Олеговна не возражала, но все время оттягивала отъезд, а когда, наконец, наступил заранее назначенный день, она притворилась больной и так натурально разыграла свою хворь, что соседи по коммунальной квартире стали обвинять Володю в бессердечии. Слушая их упреки, он подумал, что в других обстоятельствах его мать могла бы быть неплохой артисткой. Он сделал еще несколько попыток избавиться от нее, но убедившись, что это не удастся, прописал ее у себя, купил справку, что ей полагается дополнительная жилплощадь, и после нескольких обменов въехал с ней в двухкомнатную квартиру.
Со временем он познакомился с чиновниками, оформлявшими ему документы, и с помощью одного из них приобрел путевку в специальный дом отдыха. Такого обслуживания он раньше не мог себе представить. Он жил в отдельном номере, каждый день ему меняли постельное белье, в столовой кормили деликатесами, которые в обычных магазинах почти никогда не продавались. В распоряжении отдыхающих были бассейн, гимнастический зал, теннисные корты и тренеры по любому виду спорта. В нескольких кинозалах можно было смотреть не только советские фильмы, но и иностранные, которые никогда не появлялись в прокате. Каждый вечер устраивались танцы с неизвестно откуда взявшимися симпатичными, доступными девочками.

Пожив в раю всего несколько дней, Володя твердо решил войти в круг избранных. Не он этот мир выдумал, не он установил правила игры, он лишь хотел хорошо жить, и деньги, как оказалось, были далеко не самым главным для достижения этой цели. Гораздо важнее была власть и связи. Володя видел, что первый секретарь какого-то подмосковного района с деревенским именем Трофим Спиридонович Артамонов, бесплатно имеет то, что ему самому не светит даже при наличии хорошего капитала. Муханов познакомился с этим толстым чванливым человеком и сделал все, чтобы понравиться ему. Потом с его помощью устроился инструктором в Красногорский райком и скоро влюбил в себя его дочь Аллу. Когда Трофим Спиридонович хватился, она уже собралась выходить за Володю замуж. Артамонов пытался было возражать, но Алла устроила истерику с битьем посуды и царапанием собственной физиономии, после чего ушла к Володе. Домой она вернулась только через две недели, когда зажили все царапины, а родители согласились на ее свадьбу.
Тесть без восторга отнесся к этому браку, но решил сделать молодым царский подарок. Не потратив ни копейки собственных денег, он начал пробивать им шикарную трехкомнатную квартиру. Однако это требовало времени, а пока, также без всяких капиталовложений, Трофим Спиридонович Артамонов договорился со своими чиновниками о поездке дочери и зятя в Германию.
До этого Володя за границей не был. Узнав о предполагаемой поездке, он сказал жене, что хочет посмотреть страну, а не бегать по магазинам.
– Что же ты там собираешься увидеть? – спросила она.
– Как люди живут, что они делают в свободное время. Как пьют пиво, стучат кружками по столу и едят сосиски с квашеной капустой. Я и сам хочу попробовать их пиво с сосисками, а если повезет, то и попасть в театр Брехта.
– Интересно, на какие шиши.
– Это не должно быть очень уж дорого. К тому же питаться мы будем консервами и возьмем с собой водку. Говорят, «Столичная» там очень высоко ценится. Но тратиться на покупку тряпок я не хочу. Когда мы вернемся, обещаю тебе достать все, что угодно.
О поездке в капиталистическую страну простой смертный не мог тогда даже мечтать, но и в «страну братского социалистического лагеря» попасть тоже было нелегко, а семью в полном составе за границу и вовсе старались не выпускать. Хотя бы одного представителя элементарной ячейки общества государство оставляло у себя в качестве заложника. Для Мухановых сделали исключение. Узнав об этом, Володин коллега Петр Слизняков, давно подавший заявление на путевку, тоже решил взять с собой жену. Он был склочник и интриган, ссориться с ним никто не хотел, и перед руководителем группы встал неприятный вопрос – кого из ранее утвержденных кандидатов оставить дома.
Предлог мог быть любой, можно было даже обойтись и без предлога, сославшись на решение высшего начальства, но руководитель хотел выглядеть объективным и, собрав комиссию, провел дополнительное собеседование со всеми соискателями. Им задавали вопросы по международному положению и истории КПСС, а когда очередь дошла до секретарши, ее стали спрашивать особенно придирчиво. Она, зная свою незащищенность, подготовилась лучше других и правильно ответила на все вопросы. Тогда руководитель группы поинтересовался, почему она хочет за границу, и все ли осмотрела на 1/6 части суши, именуемой Советским Союзом. Женщина все поняла и расплакалась. Она долго копила деньги на отпуск и перед пенсией хотела съездить в Германию для того, чтобы купить себе приличное зимнее пальто и привезти подарки внукам, однако ее планам не суждено было осуществиться. Члены комиссии вместо нее включили в туристическую группу жену Слизнякова. Конечно, им было жалко секретаршу, но они решили, что если она не уйдет на пенсию, то сможет поехать в будущем году...

Продолжение следует

Продолжение

Уже в самолете Володя увидел Егора Кузьмича Заречного, который был председателем колхоза-миллионера. Они иногда встречались в райкоме и, столкнувшись в новой обстановке, почувствовали себя давнишними приятелями, а после первой же экскурсии стали обмениваться впечатлениями. Другие члены группы в это время выясняли, где можно купить недорогую модную одежду.
В магазинах Берлина знали, для чего приезжают русские туристы, и относились к ним так же, как москвичи относятся к жителям дальних пригородов, выбрасывающих в столицу интендантский десант. Советских граждан легко можно было отличить не только по тому, что они ходили группой, послушно следуя за экскурсоводом и сопровождаемые недремлющим оком старшего. Было что-то необъяснимое в их поведении и в выражении лиц. Продавцы узнавали их сразу и довольно хорошо объяснялись с ними с помощью жестов и нескольких русских слов, которые молодые успели выучить, а старые вспомнить. Заречный пошел по магазинам вместе со всеми, но когда старик-менеджер на ломаном русском языке стал расхваливать ему женское пальто, председателя колхоза затрясло. Он выскочил из магазина и быстро зашагал в гостиницу. Ему показалось, что немец злорадствовал, глядя на покупателей из России, которые до сих пор не могли изготовить у себя ни красивой одежды, ни качественной обуви, ни современных бытовых приборов.
В конце следующего дня, после прогулки по городу и обязательного возложения цветов к подножию памятника советскому солдату-освободителю, когда группа из Красногорска возвращалась в гостиницу, Володя спросил Заречного:
– Что вы такой сердитый, Егор Кузьмич? Выпейте, у вас сразу настроение поднимется.
– Я в одиночку не могу. Заходи, выпьем вместе.
– Да поздно уже…
– Ничего не поздно, ты, небось, со своими друзьями в баньках до утра гудишь, а сейчас и одиннадцати нет. Приходи, и жену с собой бери, я угощаю.
Володя посмотрел на Аллу, но она отрицательно покачала головой:
– Нет, я устала и пойду спать, а ты иди, если хочешь.
– Хорошо, – сказал Володя, почувствовав, что жена явно не настроена заниматься любовью. К тому же наладить хорошие отношения с председателем колхоза никогда не помешает.

Егор Кузьмич действительно скверно себя чувствовал. Эта поездка напомнила ему события тридцатилетней давности, когда на Украине погибла его первая жена. В Заречном вновь проснулась ненависть к фашистам и отвращение к немецкому языку. Он вспомнил, с каким трудом ему удалось уйти добровольцем на фронт, и с какой злобой он там сражался. Вспомнил он и чистенькие деревни Германии, и аккуратные городки, в каждом из которых обязательно были хорошо оборудованный стадион, пляж с туалетами и какими-то кабинками непонятного назначения. Потом ему объяснили, что эти кабинки служили для переодевания. Все указывало на спокойную и благополучную жизнь, гораздо более удобную и богатую, чем в Советском Союзе. Это вызывало еще большую ненависть, но вернувшись с фронта, Заречный постепенно забыл военные впечатления. Теперь же, вновь оказавшись в Германии, он увидел, что здесь можно без всякой очереди купить и продукты, и одежду, и бытовую электронику. Но больше всего Заречного раздражали полицейские в форменных касках и с дубинками. Они напоминали ему эсэсовцев.
– Да это совсем другие люди, Егор Кузьмич, – пытался успокоить его Володя, – посчитайте, сколько лет прошло.
– Может, и прошло, но мне все равно хочется их задушить. Я видел, как продавцы ухмылялись, когда показывали нам свои товары. Старик наверняка воевал против нас во время войны, сам подумай, где еще он мог выучить русский. Я в этой стране спать не могу, мне все время кошмары снятся. А днем, когда вижу, как они живут, становится еще хуже. Они ведь проиграли войну, и у них в магазинах по пять сортов колбасы, а у нас?.. Лучше бы я сюда не приезжал.
– Да бросьте вы, Егор Кузьмич. Давайте лучше выпьем, – сказал Володя.
Заречный не отказывался, и через некоторое время, практически в одиночку, опустошил вторую бутылку. Изрядно захмелев, он спросил:
– Ты знаешь, кто первый поднял знамя над Рейхстагом?
– Конечно, знаю, Егоров и Кантария, – ответил Володя.
– Егоров и Кантария, – передразнил Заречный.
– А кто же?
– Я с Ашотом Мирзояном. И было это не знамя, а красное полотнище на палке, потому что мы очень спешили. Ведь к Рейхстагу в любой момент могли пробиться другие наши подразделения. – Заречный открыл третью бутылку, налил себе полный стакан и залпом его осушил.
– Мы охраняли Рейхстаг от своих, потому что сами хотели получить награды, но на следующий день приехали особисты и сорвали наше полотнище, а когда мы начали протестовать, один из них сказал, что это приказ Главнокомандующего. Жуков велел найти двух молодых ребят, представителей двух великих народов – русского и грузина, чтобы те все сделали, как положено. Хохол с армянином для этой цели не подходили. Потом прибыли военные операторы и стали совещаться, как лучше заснять историческое водружение знамени.

Володя с интересом смотрел на Заречного. Теперь, спустя столько лет, многие участники войны хвастали, что чуть ли не в одиночку выиграли Курскую битву или Сталинградское сражение, но рассказ этого человека казался ему весьма правдоподобным. И если он действительно не врал, то ему должно было быть очень обидно.
– А почему вы не взяли настоящее знамя? – спросил Володя.
– Потому что мы не знали, где оно находится. За его утерю все подразделение расформировывали, а командира расстреливали, поэтому он всегда держал знамя рядом.
– Где же он был, когда вы подошли к Рейхстагу?
– Черт его знает.
– А почему вы раньше об этом ничего не говорили?
– Жить хотел.
«Да, – подумал Володя, – его запросто могли обвинить в клевете и отдать под трибунал. Конечно, теперь к председателю передового колхоза, участнику парада Победы и орденоносцу проявят снисхождение и сочтут его рассказы пьяным хвастовством».
– Не могу я больше находиться в Германии, боюсь, уйду в штопор и набью кому-нибудь морду, – сказал Заречный, провожая Володю.
На следующий день старший группы сказал, что Егор Кузьмич заболел, и его отправили домой. Этот факт еще больше убедил Володю в правдивости рассказа Егора Кузьмича. Ведь в официальной версии действительно было очень много подозрительных совпадений. Количество людей, водрузивших знамя, их национальность и то, что съемочная группа со всем очень непростым оборудованием оказалась в нужный момент в нужном месте.
Володя не испытывал ненависти к немцам. Наоборот, видя их чистенькие городки и аккуратные постройки, думал, что Петр Великий недаром приглашал их в Россию. Народ и на самом деле талантливый.

После очередной экскурсии Муханов спросил гида, где находится недорогой пивной бар. Тот ответил, что может показать им одно интересное местечко, в которое как раз сегодня собирался пойти со своей девушкой. Там будет проходить осенний пивной фестиваль.
Володя обрадовался. Немецкого он не знал, и даже если бы ему все подробно объяснили, легко мог бы заблудиться.
Бар находился недалеко от гостиницы и выглядел очень скромно. Внутри стояло несколько длинных столов человек на двадцать каждый, рядом лавки, а в углу была площадка для музыкантов. Там уже расположились баянист, певец и барабанщик. Экскурсовод огляделся, но, не увидев своей девушки, предложил Мухановым сесть рядом. Вскоре подошла официантка и спросила, что они будут заказывать. Они жестами показали на кружку пива и сосиски. Официантка задала еще какой-то вопрос, но Володя разобрал только слово «пиво», а их экскурсовод пояснил, что оно здесь нескольких сортов. Темное, светлое и золотистое, причем каждый сорт может быть разных видов. В Москве Володя редко ходил в бары, но хорошо знал, что там выбора не было. Всем давали одно и то же – пиво бочковое, разбавленное. Подумав, он сказал гиду:
– Закажи на свой вкус.
– Возьмите одну кружку темного, а одну светлого, выпейте по половине и поменяетесь, – предложил тот.

Мухановы так и сделали. Пока музыканты настраивались, экскурсовод закончил первую кружку и заказал еще, а сосед напротив спросил у Мухановых, как им нравится немецкое пиво. Гид перевел. Володя ответил, что пиво им очень нравится, но они с одной кружкой планируют просидеть целый вечер, потому что денег на другую может и не хватить. Им же еще хочется посмотреть, как в барах люди поют песни и стучат кружками. Сосед Володи по его жестам все прекрасно понял, засмеялся и что-то сказал экскурсоводу, а тот перевел:
– Не беспокойтесь, заказывайте, этот парень заплатит. Я его знаю, он за вечер не напрягаясь выпивает кружек семь-восемь.
– Так это же семь литров! – удивился Володя.
– Он член элитного клуба любителей пива, а туда принимают только тех, кто выпьет двенадцать.
– За какое время?
– Специально время никто не ограничивает, но в полночь бар закрывается.
– Я, наверное, и эту кружку допить не сумею, – сказала Алла.
– Не беспокойся, я тебе помогу. Такого вкусного пива я еще не пробовал, – успокоил ее Володя.
– Попробуй еще золотистое, – предложил переводчик, и Володя кивнул.

Вскоре музыканты, приплясывая, пошли между рядами, приглашая всех посетителей следовать за ними. Сосед, угостивший Мухановых, взял Аллу за руку и повел за собой. Володе ничего не оставалось, как присоединиться. Вся процессия вытанцевала на улицу и, ведомая музыкантами, стала медленно продвигаться вдоль здания. Видно было, что участники хорошо знали маршрут, потому что, обойдя вокруг газетного киоска, повернули обратно. В этот момент Володя увидел своих сотрудников.
Слизняковы ухитрились выторговать в каком-то магазине большой ковер по сходной цене. Автобусы в это время ходили редко, а счастливые обладатели ковра не знали ни языка, ни маршрутов, и боясь, что их завезут неизвестно куда, тащили ковер на себе. Столкнувшись с Мухановыми, они остановились.
– Что вы здесь делаете? – спросил Слизняков-муж.
– Пьем пиво и танцуем, – ответил Володя, – разве не видно?
Слизняковы перевели взгляд на гида. Тот кивнул и вместе со всеми, пританцовывая, направился обратно в бар.
В тот же день Володю и Аллу вызвал старший группы и подробно расспросил, что они делали в пивной, кто там был, с кем они успели познакомиться, о чем говорили и почему не пошли отовариваться вместе с остальными членами группы. Володя ответил, что давно хотел попробовать немецкое пиво и вчера специально для этого пошел с женой в самый дешевый бар. Кстати, каждый из трех сортов пива, которые он вчера пил, гораздо лучше Жигулевского. К тому же он видел, как немцы, подвыпив, стучат кружками по столу. У него это вызвало неприятные ассоциации, и хорошо, что при этом не было Заречного, иначе в баре началась бы потасовка. Но, в общем, немцы оказались нормальными людьми. Они также любят встречаться со своими друзьями, петь и танцевать, только пьют не водку, а пиво, и войну начали потому, что были обмануты гитлеровской пропагандой.

Услышав эти часто повторяемые советской прессой слова, руководитель решил, что над ним издеваются, и внимательно посмотрел на Володю, но Муханов ответил ему открытым взглядом положительного героя советских кинофильмов. Поняв, что дальнейшие расспросы бесполезны, старший закончил беседу и пошел к Слизняковым. Похвалив их за проявленную бдительность, он заверил, что Мухановы ничего противозаконного не делали.

X

Когда Фима с женой приехал из Минска в Москву, время у него было расписано чуть ли не по минутам, но Борис заранее договорился с ним о встрече. Сначала Рая хотела устроить обед у себя, но узнав, что Борин кузен оформляет документы на выезд, передумала. До сих пор она не общалась с отъезжающими, а родители при ней никогда эту тему не обсуждали. Ей было интересно поговорить с будущими эмигрантами.
Среди родственников, собравшихся за столом, Рая с Борей оказались белыми воронами. Все остальные либо готовились к отъезду, либо были в подаче, либо уже получили разрешение. Ни у кого этот процесс не проходил гладко, и Зоя, жена Фимы, рассказала, как он брал на работе характеристику для ОВИРа. Его начальник, узнав о том, что Фима эмигрирует, пытался уволить его по собственному желанию. В противном случае он угрожал подать на Фиму в суд за сексуальные домогательства к лаборантке. В колхозе Фима якобы не давал ей прохода своими приставаниями. Фима, естественно, все отрицал, но положение было критическое, ведь если бы его выгнали с работы, то существовать им было бы не на что. И Зоя решила пойти ва-банк. Она приехала к мужу на работу, как фурия ворвалась в кабинет начальника и, размахивая перед его носом какой-то бумажкой, стала кричать, что Фима – импотент, и она была бы рада, если бы он попробовал внебрачные связи, но в их вонючем НИИ нет ни одной приличной девки. А эта коряга с обезьяньей мордой, которая хвастает своими успехами, – набитая дура, а вдобавок ко всему еще и слепая, потому что при наличии даже одного глаза, посмотрев на себя в зеркало, она бы убедилась, что с ее рожей невозможно соблазнить даже пьяного тинейджера.
Монолог этот исполнялся в кабинете начальника при закрытых дверях, а Фима охранял место действия от появления ненужных свидетелей. Зоя же закончила угрозы тем, что пообещала подать на НИИ в суд за клевету и сообщить об этом иностранным корреспондентам.
Насколько ее рассказ соответствовал действительности, никто не знал, но по необычно тихому поведению двоюродного брата Боря допускал, что роман Фимы с лаборанткой вполне мог иметь место, а за ним наверняка последовали разбирательство дома и скандал в НИИ. Как бы там ни было, Фиму оставили на работе, а родственники приукрашивали эту историю, добавляя к ней все новые и новые детали. В НИИ Фима сделался самым популярным человеком, но геройствовать ему довелось недолго, потому что через два месяца он получил разрешение на выезд.
Затем Зоин брат рассказал, как его не приняли в аспирантуру, даже не пытаясь замаскировать причину. Он сдал экзамены по специальности и по английскому, а перед экзаменом по марксистко-ленинской философии всех соискателей предупредили, что получившие тройку зачислены не будут. Тройку получил только он, Семен Иосифович Альтшуллер. Это при том, что он окончил физфак МГУ с отличием, а его работы уже публиковались в авторитетном международном журнале, и одна из них получила поощрительную премию.
Рая подумала, что эти отъезжанты совсем не похожи на жуликов и аферистов, какими их изображала советская пресса. Им, конечно, далеко до аристократов, но все они люди талантливые, а Зоя вообще могла бы играть Вассу Железнову без грима и репетиций. Под их влиянием Боря наверняка возобновит свои разговоры об эмиграции, и теперь ей будет гораздо труднее, ведь уезжают его ближайшие родственники, которых он очень любит.
* * *
Когда Борис приехал в Минск провожать своего двоюродного брата, Фиме было не до него. Говорили они урывками, и Фима все время отвлекался на более срочные дела. Только перед самым таможенным досмотром он сказал:
– Не выдумывай себе отговорки, плюнь на все и езжай.
– Я бы и сейчас плюнул, да Рая боится отцу карьеру испортить. Она его очень любит, а этот краснопузый слышать не хочет об отъезде. Он работает на военном предприятии с каким-то сверхсекретным допуском.
– Если ты ее убедишь, то он поедет за ней вместе со своим красным пузом. А допуск для юриста – это чушь собачья, он же не инженер, ничего в технике не понимает и никаких государственных тайн выдать не может.
– Кому ты это докажешь?
– Никому и не надо доказывать, действуй. Под лежачий камень, сам знаешь, а невесту твою легко можно расколоть. Я видел, как у нее глазки горели, когда мы говорили об Италии. Она сопротивляется только для вида, это в женской натуре, поверь мне, – он обнял брата, пожал ему руку и вместе с женой пошел на досмотр.
Таможенники трясли его почти час, а после того как он с большим трудом опять сложил все вещи в чемодан, бригадир сказал, что его золотое кольцо-печатка весит больше чем положено, и его надо выбросить.
– Выбросить? – переспросил Фима.
– Да, – подтвердил бригадир, услужливо подставляя корзину.
Фима посмотрел на провожающих, нашел глазами Борю, крикнул ему: «Лови!» и, бросив кольцо, пошел на посадку. Таможенники не решились его остановить. От него исходила такая злоба, что казалось, он прямо сейчас может выйти на ринг и набить морду чемпиону мира по борьбе без правил.

Вернувшись из Белоруссии, Борис опять заговорил с Раей об отъезде, но она находила миллион причин, по которым сейчас этого делать нельзя. Оба понимали, что это отговорки, но сильно настаивать Борис не хотел. Каждый раз, когда затрагивалась эта тема, настроение у Раи портилось, а его сиюминутные плотские желания всегда оказывались важнее глобальных жизненных задач. Правда, после писем от Фимы с рассказами о путешествиях по Италии и Австрии он вновь начинал теребить невесту, и однажды решился-таки поставить вопрос ребром. Ответ оказался неутешительным, и Борис воспринял это как разрыв, но на следующий день Рая, как ни в чем не бывало, стала обсуждать с ним подготовку к свадьбе, до которой оставалось совсем немного.
А вечером позвонил Фима. Он сказал, что находится в Нью-Йорке, и здесь за небольшую плату можно сделать вызов.
– Я пока не знаю на кого, – ответил Борис, – в данный момент мне нужно три вызова.
– Зачем?
– Один на меня с родителями, другой на меня с родителями и Раей, а третий на всю компанию.
– Это слишком дорогое удовольствие, – возразил Фима, – ты реши, кто едет, и скажи мне, потому что скоро я уже буду в Миннеаполисе, а там специалистов по изготовлению документов нет.

На следующий день Боря пошел к Поланским. Дверь ему открыл Лев Абрамович.
– Мне надо с вами поговорить, – сказал Борис.
– Проходи.
В гостиной были Нина Михайловна и Рая. Поланский, указав на стул, сказал:
– Садись, рассказывай.
– Вы, наверное, знаете, что мой двоюродный брат уехал в Америку.
– Да.
– Я собираюсь последовать за ним.
– А зачем же ты свадьбу затеял?
– Чтобы взять с собой Раю.
– Нет. Моя дочь останется здесь, и если ты ее любишь, то должен дать мне слово, что мысль об отъезде выкинешь из головы.
– Конечно, люблю, но именно поэтому и хочу увезти ее из этой антисемитской страны.
– Антисемитизм есть везде, и в твоей любимой Америке его не меньше.
– Тут он государственный. Ведь вы, наверное, знаете, что именно Советский Союз спровоцировал шестидневную войну, а когда Израиль разгромил армии восьми арабских стран, и русские люди заговорили о евреях с уважением, советская пропаганда сделала все, чтобы изменить это уважение на ненависть.
– Я не буду с тобой спорить, хочешь ехать – езжай, но без Раи.
– Ваша дочь взрослый человек, и сама решит, что делать. Запретить вы ей ничего не можете. Если она захочет...
– Не захочет! – оборвал его Поланский. Еще секунда, и он, наверное, прогнал бы Бориса, но Нина Михайловна схватила его за руку и утащила в соседнюю комнату. Боря не ожидал от нее ни такой решимости, ни такой физической силы.

Рая, бледная и осунувшаяся, сидела молча, и только когда родители вышли, прошептала:
– Согласись с моим папой, Боря. Посмотри, как он переживает. Если мы уедем, его выгонят с работы. Что он будет делать?
– Поедет с нами.
– Никуда он не поедет, – сказала Рая дрожащим голосом.
– За тобой – поедет.
– У него же допуск, его не выпустят.
– Он юрист, и никаких секретов не знает.
– Кого это интересует?
– В ОВИРе же не круглые идиоты, – сказал Боря и попытался ее обнять, но она отодвинулась.
В этот момент вошли Поланские. Нине Михайловне с трудом удалось убедить мужа, что свадьбу отменять поздно. Приглашения разосланы, ресторан заказан, деньги уплачены. И ладно бы только деньги, но позор-то какой! Как они будут выглядеть перед друзьями и родственниками, если свадьба расстроится? Пусть уж Рая выйдет замуж, а если брак окажется неудачным, развестись она всегда успеет. Нужно только сказать, чтобы молодожены повременили с детьми. Лев Абрамович, скрипя зубами, согласился. Войдя в гостиную, он угрюмо посмотрел на Бориса и сказал:
– Я надеюсь, ты достаточно трезвомыслящий человек, и понимаешь, что сказочки об Америке – сплошное вранье, при желании здесь тоже можно многого добиться, надо только захотеть. И, если вы женитесь, я помогу тебе устроиться на другую работу. Рая ехать никуда не может, потому что тогда у нас будут большие неприятности.
– А если она останется, то ее собственная жизнь будет одной большой неприятностью.
– Ты можешь предсказывать будущее?
– Нет, но я хорошо знаю прошлое, и не хочу испытывать то, что пришлось испытать моим родителям. Да и вам, кстати, тоже.
– Ты внутренний эмигрант, и я не желаю, чтобы ты стал членом моей семьи.

Боря пожал плечами.
– Ну, так и иди отсюда!
– Папа, папа! – закричала Рая. Она схватила Бориса, а Нина Михайловна опять утащила мужа в соседнюю комнату. Когда родители вышли, Рая заплакала.
– Я беременна, – сквозь слезы сказала она.
Борис замер. В прошлый раз она сказала это, ломая комедию перед своим отцом, а теперь...
– Ты не ошибаешься? – спросил он.
– Я несколько раз делала тест.
– Значит, у меня будет сын?
– Или дочь.
– Сын, – уверенно повторил он, и в нем стала подниматься волна какого-то необъяснимого тепла. Он испытал гордость, узнав, что эта красивая женщина носит его ребенка. Он опередил обоих своих друзей. Саша, правда, женат не был, но Володя в общей сложности был женат восемь лет на двух женщинах – и у него еще не было ни одного наследника, а он не успел жениться, и пожалуйста. Борис почему-то забыл Мишу Ларионова, у которого была всего одна жена и двое детей. Точно так же он забыл, что всего минуту назад хотел уйти из этого дома. Он обнял Раю и начал ее целовать, а когда в комнату вошли Поланские, сказал:
– Мы с Раей решили свадьбу не отменять. Я остаюсь.

XI
Лена недовольно запищала в своей кроватке, это был верный признак того, что пора менять пеленки. Борис встал, не включая свет, переодел ее, бережно положил обратно, вынес мокрые пеленки в ванну и, вернувшись, посмотрел на жену. Рая продолжала безмятежно спать, и он подумал, что если материнский инстинкт и существует, то природа по ошибке наделила им его. Он слышал каждый Ленкин шорох и вставал по первому ее требованию. Рая же ночью никогда не просыпалась, а утром, сладко потягиваясь, говорила, что родила идеального ребенка, который дает ей возможность отдохнуть. Отдыхала она основательно, и даже днем Ленке иногда приходилось требовательным криком напоминать, что пришло время кормления.
Рая вообще очень умело пользовалась статусом кормящей матери.

Когда Ленке было два месяца, она взяла ее с собой на экзамен по политэкономии. Соученики хотели пропустить ее без очереди, но она специально подождала, пока профессор, вечно хмурый старик, вышел в туалет. Когда он возвращался, она театрально поцеловала дочь и передала ее Борису.
– Это ваш ребенок? – спросил профессор, – и на лице его появилось подобие улыбки.
– Да, это Елена Борисовна. Мне скоро надо будет ее кормить, и если вы не возражаете, я бы хотела ответить без подготовки.
Профессор пропустил Раю вперед и кивнул на стол, где были разложены билеты.
– Пятнадцатый, – сказала она, – научное обоснование ускорения развития народного хозяйства в переходный период от социализма к коммунизму.
В этот момент из коридора раздался детский плач. Рая обеспокоенно посмотрела на дверь.
– Я думаю, вы подготовились к экзамену, – сказал профессор, – и если согласны на четверку, я могу отпустить вас к Елене Борисовне.
– Согласна.
Профессор поставил отметку и протянул зачетку Рае.
– Большое спасибо, вы даже не представляете, как вы меня выручили.
– Представляю, – возразил он, и на его лице опять появилось подобие улыбки. Казалось, он прекрасно понимал, что плач Елены Борисовны был записан на пленку, а когда Рая вошла в аудиторию и прочла вопрос, ее муж включил портативный магнитофон на полную громкость.

* * *
Борис перевел взгляд с жены на дочь и улыбнулся. Лена улыбнулась в ответ. А может быть, ему это только показалось. Хотя чего же ей не улыбаться? Наверное, ей снятся цветные игрушки, и она отдыхает перед тем, как начать новый день своей пока еще беззаботной жизни. Ей не надо вставать по звонку и спешить на работу, не надо думать о том, сколько осталось до семи утра, и успеет ли она еще хоть немного поспать. Вот он думает, и, чтобы не волноваться понапрасну, уже давно ставит будильник циферблатом к стенке.
После появления дочери день его начинался с того, что он ходил на молочную кухню за детским питанием, затем полусонный уезжал на работу, по дороге домой иногда выстаивал очередь за продуктами, а вернувшись, стирал пеленки и убирал квартиру. Особенно его изводила уборка дома. Жена и теща были помешаны на чистоте. Они считали, что все болезни от грязи, и эксплуатировали его бесплатный труд. Рая, правда, утверждала, что его труд вовсе не бесплатный, и найдется много желающих получать за этот труд то, что получает он. Наверное, так оно и было, но Боря в отчаянии видел, что ничего не успевает. Он почти забросил занятия спортом, а его организм требовал физической нагрузки, и чтобы хоть как-то поддерживать форму, он иногда бегал по утрам и занимался с чучелом. Правда, чучело было воображаемым, потому что настоящее ставить было некуда. Бегал же он, только если после очередной смены пеленок ему не удавалось заснуть. Почувствовав, что сегодня будет именно такой день, он встал, надел тренировочный костюм и вышел на улицу. Холодный утренний воздух взбодрил его, он наскоро размялся и побежал. Ноги сами несли его по знакомым дорожкам парка, а мысли также по знакомым маршрутам неслись, перескакивая с одной на другую.

Он не представлял себе, как люди имеют по нескольку детей. Как его собственные родители смогли воспитать его без бабушек и дедушек, без горячей воды и центрального отопления. Его мама работала в поликлинике и на «скорой», а инвалид-отец, вдобавок к функциям домработницы, раз в неделю ездил за продуктовыми заказами для ветеранов войны. Родители получили квартиру, только когда ему исполнилось пять лет, и основные трудности были уже позади. До этого они жили в доме, где нужно было топить печку, а воду носить ведрами из колодца.
А у него есть все, и теща в придачу. Правда, за помощь она пьет его кровь, но тут уж ничего не поделаешь, другой платы она не принимает. И ладно бы только это, а то из-за своих глупых предрассудков она не позволила ему договориться с бабой Нюрой, хотя та явно предлагала свои услуги. Встретив как-то Бориса, баба Нюра спросила, скоро ли Рая собирается рожать.
– Если вы будете сидеть с моим ребенком, я уговорю ее сделать это прямо завтра, – ответил он.
Боря рассчитывал, что жена и теща ухватятся за предложение бабы Нюры, но Нина Михайловна безапелляционно заявила, что по народным приметам ничего нельзя делать заранее, и потребовала, чтобы Борис до рождения ребенка ни с кем не договаривался. Ни Лев Абрамович, ни Рая не хотели с ней спорить, и в течение нескольких дней он сражался один, но силы были слишком неравны, и битву он проиграл. Несмотря на то, что товарищи Нины Михайловны по партии называли религию опиумом для народа, а приметы – пережитками капитализма, она сама ни за что не хотела эти пережитки нарушать. В конце концов, Боря сдался и, встретив Муханова, пожаловался ему на упрямство тещи.
– Но ведь Рая только на пятом месяце, – сказал тот, – все равно договариваться еще рано.
– Ничего не рано, бабу Нюру могут увести в любой момент.
– Неужели она такая незаменимая?
– Конечно, родители всех ее предыдущих воспитанников отзывались о ней только в превосходной степени.
– Даже те, которые живут на втором этаже? – спросил Володя, вспомнив, как его друг познакомился с нянькой.
– Те особенно.
– Ладно, не расстраивайся, все еще может измениться.

Что-то Боре не понравилось в интонации друга, и он уже жалел, что поделился с ним своими неприятностями. В последнее время ребята виделись редко, и он только сейчас вспомнил, что жена Муханова тоже беременна, и значит, Володя его прямой конкурент, а уж он-то не посмотрит ни какие приметы, и после таких рекомендаций наверняка захочет заполучить бабу Нюру.
Несколько дней Боря искал предлог, чтобы зайти к бабе Нюре, но, не придумав ничего лучшего, взял дефицитные продукты и позвонил в ее дверь. Она предложила ему чаю и стала рассказывать про своих внуков. Он внимательно слушал, а потом сказал, что принес ей продукты из заказа. Сама она была очень непривередлива и могла ограничиться малым, но ей наверняка доставляло удовольствие баловать внуков и белой рыбой, и красной икрой.
– Я не могу это принять, Боря, – покачала она головой, – я уже обещала Володе сидеть с его ребенком.
– Что же вы меня не подождали?! – в отчаянии воскликнул он.
– Я ждала, – ответила она, – но ты мне так ничего и не ответил. Наверное, твои женщины были против.
– Это теща, она боялась договариваться о чем бы то ни было до рождения. Говорила, что это плохая примета.
– Может, она и права, кто знает.
– Э-эх, – только и сказал Боря. По собственной глупости он потерял самую лучшую няньку в округе. Сначала не смог переубедить тещу, затем растрепал все Муханову, а, в довершение всего, несколько дней раздумывал над сакральным вопросом, что делать.

* * *
Когда Борис сказал Старкову, что опять собирается в аспирантуру, тот предложил прогуляться по коридору. Убедившись, что их никто не слышит, заведующий лабораторией сказал:
– Боря, ты, наверное, знаешь, что сейчас представителям твоей национальности особенно трудно устроиться на работу.
– В этом плане ничего не изменилось с царских времен, – ответил Коган.
– Изменилось. Официально в нашей стране все народы равны, но поскольку теперь евреям разрешили эмигрировать, в отношении них существует правило трех «не»: не принимать, не увольнять, не повышать. Я пытался сделать тебя руководителем группы и почти уломал нашего общего друга Тураева, но вчера Рудик Брускин попросил характеристику в ОВИР.
– Не может быть!
– Не прикидывайся, Боря, вы же с ним друзья, и он наверняка тебя предупредил, но это неважно. Важно то, что теперь в руках товарища Тураева очень сильный козырь, и он непременно им воспользуется. Я предлагаю тебе переждать, а как только все уляжется, помогу поступить в аспирантуру.
– Я уже и так пропустил туда всех желающих.
– Раньше ты сам не особенно рвался, а после того, как ты начал учить английский, я вообще решил, что ты собираешься уезжать.
– Спасибо за идею, я подумаю, – сказал Борис.

Вечером он все рассказал Рае, она поделилась с отцом, и Лев Абрамович обещал что-нибудь придумать, а пока он предложил им отдохнуть в Одессе. Там всего несколько лет назад благодаря его инициативе завод построил ведомственный дом отдыха.
Ему удалось добиться разрешения на строительство в горсовете и одержать сложную дипломатическую победу над своими недоброжелателями в Министерстве. Он гордился этим не меньше, чем выигранными делами. На него писали анонимки, обвиняя в некомпетентности и воровстве. Некоторые говорили, что Поланский ничего не понимает в строительстве, что он выбрал место на краю обрыва и подвергает опасности жизнь сотен отдыхающих. В результате была создана межведомственная комиссия, которая для изучения дела выехала в Одессу. Когда директор одного из уральских заводов увидел место будущего санатория, он сказал Поланскому:
– Слушай, старик, продай мне право на строительство. Вы, москвичи, и так можете поехать куда угодно, а для сибиряков отдых в Одессе – это как путешествие в рай. Тебе лично я гарантирую персональный люкс на весь сезон, а если ты сам не сможешь отдыхать, то пришлешь сюда родственников. Давай прямо сейчас заключим договор, ты же юрист и знаешь, как это делается.
– Нет, старик, – в тон ему возразил Лев Абрамович, – у тебя денег не хватит. Мой дом отдыха будет приносить заводу такую прибыль, которая тебе и не снилась.
– Ну, мне-то ты сказки не рассказывай, я знаю, что рентабельностью здесь и не пахнет.
– Если путевками награждать победителей соревнования, окупится все что угодно. Представляешь, как это повысит производительность труда.
Директор посмотрел на собеседника, но, не заметив даже тени улыбки на его лице, только махнул рукой и сказал:
– Эх, ты, святая простота.

Но Поланский оказался прав. Всего десять лет спустя, когда империя зла начала разрушаться, и завод потерял государственные заказы, профсоюзное начальство стало продавать путевки в дом отдыха новым русским, и это сильно поправило пошатнувшийся бюджет завода.
Борис с Раей прекрасно провели время, а когда вернулись, Рая первым делом захотела обнять дочку.
– Леночка, иди ко мне, – сказала она.
Но Леночка идти к ней не хотела. Вместо этого она отступила назад, поближе к бабушке.
– Не бойся, Леночка, это твои родители, – сказала Нина Михайловна. – Ну, скажи, где мама?
– Вон, – ответила Лена, указывая на Раю пальчиком и еще дальше отходя от нее.
– Правильно, а где папа?
– Вон, – сказала Лена, прижимаясь к бабушке.
Нина Михайловна была удивлена. Она, конечно, искренно считала, что дочь с зятем уделяют недостаточно внимания внучке, и неоднократно напоминала им об этом, но никак не ожидала, что за месяц Лена так от них отвыкнет. Рая расплакалась и сказала, что она больше никуда без Лены не поедет. Не нужно ей никакого отпуска, если после него родная дочь ее не узнает. И целый год, до следующего лета, она держала свое слово.
Осенью из техникума ушел на пенсию преподаватель электроники, и Поланский спросил Борю, не хочет ли он занять эту вакансию. Зарплата там не меньше чем в НИИ, а с увеличением стажа она повышается автоматически, и если Борю привлекает педагогическая карьера, то Лев Абрамович может поговорить с директором техникума. Они давно знают друг друга, потому что завод часто оказывает техникуму шефскую помощь и трудоустраивает почти всех его выпускников.
Боря написал заявление, заполнил необходимые документы, прошел собеседование, и его приняли на работу. Начать свою деятельность он должен был на колхозном поле, собирая картофель со своими подопечными.

XII
Володя пригласил ребят в Ленком на «Юнону и Авось», а сразу же после спектакля вместо кафе позвал к себе.
– У тебя новости? – спросил Борис.
– Да.
– Какие?
– Приедем ко мне, узнаешь.
– А по дороге ты сказать не можешь?
– Нет, боюсь спугнуть.
У Муханова дома ребята сразу же обратили внимание, что Володя обращается к своей жене неестественно нежно. Борис покосился на ее живот. Она перехватила его взгляд и сказала:
– Не смотри ты на меня как школьник, я действительно беременна.
– А вы с бабой Нюрой говорили?
– Конечно, она даже обрадовалась, сказала, что завершает свою карьеру, поэтому каждый мой ребенок будет для нее дополнительным стимулом.
– И много ты собираешься рожать?
– Еще по крайней мере двоих. Я считаю, что в нормальной семье должно быть три ребенка.
– Смелая женщина, – сказал Боря.
– Это не смелость, а необходимость. Для того чтобы население страны хоть немного увеличивалось, в каждой семье должно быть в среднем трое детей. Недаром говорят, что Бог троицу любит.
Боря и сам хотел второго ребенка, и беременность Аллы возбудила в нем долго дремавшую зависть. Его другу не надо было вставать ни свет ни заря, чтобы отводить сына в детский сад, а с работы мчаться сломя голову, чтобы вовремя его забрать, думая при этом, как втиснуться в переполненный автобус. Володя будет продолжать жить так, как будто у него ничего не изменилось, только появится еще одна маленькая живая игрушка. Баба Нюра будет кормить его детей, выводить их на прогулку, иногда даже стирать пеленки, а он так и будет играть в самодеятельном театре и, не переламываясь на работе, получать зарплату инструктора. Он может быть уверен, что его чада будут вымыты, накормлены и ухожены.

Мухановы накрыли стол, и ребята выпили за будущее прибавление семейства. Потом Володя стал изображать своих сотрудников, а Саша рассказал о том, как он собирается в очередной раз переделать машину.
– Мог бы свою Антилопу гнуть в другое время, – заметил Борис, – а то мы из-за тебя добирались на автобусе.
– Не ворчи, лучше скажи, что у тебя нового.
– Ничего, – ответил Коган, – машину я не переделываю, ребенка не рожаю, а встречаясь с бабой Нюрой, смотрю на нее, как на любимую девушку, которая по моей глупости вышла замуж за другого. Теперь же к этому чувству добавится горечь из-за того, что скоро она будет воспитывать второго ребенка моего счастливого соперника. Новость это или нет?
– Нет, – сказал Володя, – это уже давно не новость, ее даже и вспоминать не стоит.
– Ребята, уже поздно, – перебил Саша, зная что для них это больная тема, – нам пора домой.
– Да, – согласился Борис.
На автобусной остановке они увидели Горюнова.
– Здравствуйте, Василий Николаевич! – обрадовался Коган.
– Привет, остряк из Риги, ты здорово изменился. Похудал, возмудел. Ну, рассказывай, как жизнь.
– Прекрасно, Василий Николаевич. Теперь я ваш коллега, работаю в техникуме, воспитываю молодое поколение.
– А в личной жизни?
– Я женился.
– Молодец, поздравляю.
– Спасибо, но с поздравлениями вы немного опоздали, у меня уже дочь невеста.
– Надо же, как быстро время летит. Ты бы хоть меня с ней познакомил.
– Вы ее видели в парке вместе с моей женой и даже хотели их обеих написать.
– Так это была твоя жена! Я ее прекрасно помню.
– Она вас тоже.
* * *
Случилось это, когда Лене было три месяца. Рая пошла с ней в парк, села на скамейку и, подождав, пока дочь заснула, стала читать, изредка поглядывая на коляску. Книга увлекла ее, и она вспомнила о кормлении, только когда услышала детский писк. Обычно к этому времени Лена, уже получившая положенную ей порцию материнского молока, блаженно спала в своей кроватке. Расписание соблюдалось очень строго, потому что когда Рая опаздывала, дочь поднимала громкий крик. Вот и сейчас Лена уже начала выражать недовольство во всю силу своих маленьких легких. Рая посмотрела вокруг. На противоположном берегу пруда какой-то художник писал с натуры. Она повернулась к нему спиной и приложила Лену к груди. Лена сразу же успокоилась, и ее личико выразило блаженство. В минуты кормления Рая чувствовала свою неразрывную связь с этим маленьким, беспомощным существом. Это была ее плоть и кровь и она, улыбаясь, следила за дочерью. Кормление доставляло ей физическое удовольствие и, как утверждали врачи, было очень полезно для ребенка. Рая хотела кормить грудью до тех пор, пока у нее будет молоко. Летом это было просто, осенью же она собиралась договориться с кем-нибудь из подруг, чтобы ей писали лекции под копирку. Ведь ей, как кормящей матери, должны были разрешить свободное посещение занятий. Рая оторвала взгляд от дочери и увидела художника, который стоял рядом и смотрел на нее как завороженный.
– Нравится? – спросила она, ничуть не смутившись.
– Да, очень. Вы не могли бы мне позировать?
– Нет, у меня муж ревнивый.
– Я его упрошу.
– Говорите шепотом, вы разбудите мою дочь.
– Дайте мне свой телефон, и я вообще замолчу, – прошептал он.
– Не дам.
– Я вас умоляю. Вы даже не представляете себе, как будете выглядеть на полотне. Это же готовый шедевр. Материнство в чистом виде. Мне не придется ничего выдумывать. Вы так смотрели на ребенка, что это нужно запечатлеть.
– Нет.
– Если вы все-таки надумаете, позвоните, – сказал мужчина и сунул ей в руки клочок бумаги со своим телефоном.
Вечером Рая рассказала о своей встрече Борису.
– Ты хоть выяснила, как зовут этого типа? – спросил он.
– Нет, мы там были одни, и я хотела побыстрее выйти на людное место, но если тебя это очень интересует, посмотри в коляске, я, кажется, бросила его телефон туда.
На бумажке было написано имя Горюнова и его телефон.

* * *
– Почему же твоя жена не согласилась? – спросил Василий Николаевич.
– Ваш вид не внушал ей доверия.
– Так ты ей скажи, что я хороший.
– Чем вы можете это доказать?
– Я могу тебя с другом прямо сейчас пригласить на рюмку чая.
– Ну что ж, это весомый аргумент, – заметил Коган.
– Я не пойду, – сказал Саша, – мне завтра надо рано вставать.
– Тогда нам придется чаевничать вдвоем.
Одной рюмкой их чаепитие не ограничилось и, хотя они выпили на брудершафт, Борис никак не мог обратиться к своему бывшему учителю на «ты».
Горюнов рассказал, что недавно в школе сменился директор. Им стал бывший инструктор райкома партии. Преподавать он мог только историю и, вызвав Горюнова в свой кабинет, сказал, что если тот хочет иметь полную ставку, ему придется осваивать новые предметы.
Василий Николаевич догадывался, о чем с ним будут говорить, и заранее подготовился. Он предложил встречный план – увеличить количество уроков рисования, и доказывал, что это необходимо любому человеку. Директор, как и следовало ожидать, не соглашался.
– Вот посмотрите, – сказал Горюнов, протягивая директору листок бумаги. На нем был изображен педсовет, во время которого их коллективу представляли будущего руководителя. За докладчиком недобрым взглядом наблюдала завуч, которая, сидя в ступе, крепко держала в руках помело. В школе все знали, что она рвалась к власти и страшно расстроилась, когда эта власть досталась другому. На второй части карикатуры, которую Василий Николаевич предусмотрительно оставил дома, он изобразил самого директора, прятавшего свои копыта в просторных башмаках, рога – в шляпе, а хвост – в широких штанах. Кроме того, отсутствовал и общий вид аудитории, в которой заседали члены педагогического коллектива, гораздо больше похожие на героев романа Оруэлла «Скотный двор».

Директору очень понравилась та часть рисунка, которую ему показали, и разговор продолжался уже в более доброжелательном тоне. Горюнов сказал, что сейчас заканчивается строительство клуба, и руководство завода могло бы нанять его для росписи стен клуба. Директор позвонил начальнику отдела кадров завода, и вскоре Горюнов был принят на должность штукатура. Он имел право работать в удобное для себя время, и обязан был согласовывать сюжет своих будущих картин с секретарем парторганизации. Встретившись с партийным боссом, он предложил изобразить на стенах «Космическую одиссею», которую хотел написать, как и мастера Возрождения, по сырой штукатурке. Начинаться «Одиссея» должна была с вида Байконура в момент запуска в космос первого человека, а заканчиваться встречей Гагарина в Москве в тот момент, когда какой-то человек, прорвавшись через милицейский кордон, подбежал к машине и вручил первому космонавту цветы.
Этот эпизод неоднократно повторяли по телевизору во время годовщины запуска человека в космос, и многие, наблюдая его, видели, что охрана даже не пыталась остановить восторженного чудака, бежавшего к правительственной машине с огромным букетом. Это был один из немногих моментов в истории, когда гордость граждан за свою страну была настолько сильна, что они прощали правительству все обиды и вместе радовались достижениям. Вася был уверен, что сможет передать это настроение, потому что чудаком, подарившим цветы, был он. Ему было тогда двадцать лет, и сделал он это на спор. Он уговорил милиционера, сдерживавшего толпу, пропустить его к проезжающей машине и подбежал к национальному герою в точно рассчитанный момент. Горюнов собирался изобразить на картине яркий весенний день и радующихся людей. Молодых и старых, мужчин и женщин, слуг народа и их бесправных хозяев.

Выслушав Горюнова, секретарь парторганизации предложил более традиционный сюжет – Первомайскую демонстрацию с членами политбюро на мавзолее, но Вася убедил его, что в таком случае, при изменении состава высшего органа власти надо будет менять действующих лиц картины. Если же кого-то объявят врагом народа, то делать это придется в обязательном порядке и срочно, а поскольку ДК простоит долго, то вероятность исправлений в будущем очень велика. Картины же, написанные на сырой штукатурке, не переписывали даже мастера Возрождения. И Вася рассказал главному коммунисту завода, как папа Павел Третий, сопровождаемый своим церемониймейстером Бьяджо да Чезена, пришел смотреть работу Микеланджело в Сикстинскую капеллу и попросил Бьяджо высказать свое мнение. Церемониймейстер, не любивший художника, сказал, что эти фигуры были бы более уместны в трактире. Микеланджело, узнав об этом, нарисовал папского церемониймейстера в аду среди грешников, а когда тот обратился к папе с жалобой и попросил заставить художника убрать его портрет из ада, понтифик ответил:
«Если бы Микеланджело поместил вас в раю, я мог бы еще что-то сделать, но в аду у меня нет никакой власти».
Выслушав эту историю, секретарь парторганизации махнул рукой, давая Горюнову карт-бланш.

Через полгода Боря решил посмотреть росписи Горюнова. Заехав в ДК, он с удивлением обнаружил, что закончена лишь одна стена. Он спросил у рабочих, где художник. Ему ответили, что несколько месяцев назад Василий Николаевич упал с лестницы, переломал себе все, что только можно, и больше на работе не появлялся.
Борис сразу же поехал к нему. Горюнов передвигался по квартире с палочкой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он Василия Николаевича, первый раз обратившись к нему на «ты».
– Неважно, – ответил тот.
– Что случилось?
– Заходи, расскажу.
Борис пробыл у своего учителя два часа, а придя домой, застал тестя, который только что вернулся из командировки.
– Боря, мне надо с тобой поговорить, – сказал Лев Абрамович.
– Мне тоже.
Поланский хотел сказать зятю, что во время испытаний нового оборудования получил большую дозу радиации. Она не была смертельной, но значительно ослабляла иммунную систему и повышала вероятность летального исхода даже при легкой болезни. Случилось это не в первый раз, но раньше ни у кого не было счетчика Гейгера, а теперь какой-то ушлый инженер привез с собой несовершенную самоделку и, продемонстрировав ее начальнику полигона, указал на опасность, а тот, чтобы не вызывать панику, не нашел ничего лучшего, как «случайно» уронить капсулу. Все безропотно это проглотили, тем более, что выбора все равно не было: ведь до гостиницы они могли добраться только на специальном автобусе, который приезжал за ними в конце дня. Лев Абрамович хотел рассказать все это зятю, но начал с того, что, как ему казалось, должно было интересовать Бориса гораздо больше.
– Боря, мне уже тяжело водить машину, и я бы хотел оформить ее на тебя.
– Не надо, – ответил Коган.
– Почему?
– Потому что вы свою машину очень любите и будете считать, что я обращаюсь с ней недостаточно хорошо.
– Ты же ездил на Сашиной, а он, наверное, любит свою не меньше.
– Наверное, но мы с ним друзья.
– А с тобой мы родственники.
– Это совсем другое дело, взгляды родственников на жизнь могут сильно отличаться. Я, например, считаю варварством лишать пострадавшего человека денег, которые ему необходимы на лекарства.
Лев Абрамович вопросительно посмотрел на Бориса.
– Вы сделали это с Горюновым.
– Это он тебе сказал?
– Да.
– А он не добавил, что его адвокат потребовал от завода компенсацию, равную его зарплате за десять лет?
– Нет.
– Ну, так я выступил именно против этого, и иск был решен в пользу завода. Судья выяснил, что Горюнов получает по бюллетеню от своей работы, и если он за год не поправится, то получит право на пенсию по инвалидности.
– На пенсию не проживешь.
– По заключению врача, он должен скоро выздороветь.
– У него нарушена координация движений, а для художника это конец карьеры.
– Ему совсем не обязательно быть Рафаэлем.
– У него талант милостью Божьей, а вы отняли у него надежду вернуться к любимому делу. Он даже приличные лекарства купить не в состоянии.

Лев Абрамович подумал, что он сам находится в гораздо более плачевной ситуации, потому что судиться с Министерством обороны не только бесполезно, но и опасно. Его признают абсолютно здоровым, обвинят в разглашении государственной тайны, и могут даже лишить пенсии. Во всяком случае, его недоброжелатели в Министерстве сделают для этого все возможное.
– Я выхлопотал Горюнову бесплатное лечение в заводском санатории в Одессе, и его мать согласилась прекратить иск, – сказал Поланский.
– Да как же ей не согласиться, Вася сейчас не может себя обслуживать, и без матери он вообще бы концы отдал, а денег на приличного адвоката у них нет, и тягаться с заводом им не под силу.
– В том, что произошло, завод не виноват. Твой друг получил травму на временной работе, и с ним поступили в полном соответствии с законом. Ты бы, наверное, тоже не стал платить за лечение человека, который сломал ногу, когда ставил тебе забор.
– Нет, но я бы не стал платить и хоккеистам, которые на вашем заводе, кроме тройной зарплаты, получают премию за каждую победу и за каждый гол. Это, по-вашему, законно? Они ведь официально считаются любителями и должны играть только в свободное от работы время. Или у вас разные законы для разных людей?
– Такова наша система, и я ее изменить не могу.
– При вашей системе государством управляют воры и преступники.
– Государством всегда управляют воры и преступники, а система эта такая же моя, как и твоя.
У Бори на секунду мелькнула мысль, что Поланский прикидывается верноподданным только потому, что ему это удобно. Он прожил здесь жизнь и, наверное, считал, что ему поздно что-то менять. Но Борю уже понесло.
– Нет, не такая же, я к вашей партии никакого отношения не имею.
– А мы с Ниной Михайловной имеем, так что?
– То, что вы члены банды, вы все время единогласно голосуете «за», платите взносы своим паханам, и для того, чтобы выслужиться перед ними, лишили помощи человека, попавшего в беду. В нормальном обществе таким людям помогают.
– В любом обществе нужно приспосабливаться к действительности, такова жизнь.
– Не могу я приспособиться к вашей действительности. Здесь никогда не знаешь, что произойдет завтра. Даст ваша партия указание всем диссидентам отрезать правое яйцо, вы и не пикните.
– А ты молчи, тогда останешься с полным комплектом.
– Не могу я молчать, когда вы так поступаете с порядочным человеком.
– Успокойся, я помогу твоему другу, – сказал Лев Абрамович.

XIII
Пока Поланский был в командировке, на завод прислали комиссию, главной целью которой было снять директора. Ещё совсем недавно для этого достаточно было указания министра. Теперь же требовался формальный повод. Директор знал это и отчаянно сопротивлялся. Он издал специальный приказ о поощрении усердных работников и наказании безответственных.
Нина Михайловна, боясь оказаться в числе последних, ходила на работу больная. Боря убеждал её взять бюллетень. Он говорил, что она может заразить детей, а их здоровье гораздо важнее любого утренника и ничего страшного не произойдёт, если они не выучат пару новых песенок. Но Нина Михайловна не хотела подводить коллектив, она была убеждена, что её работа может повлиять на результаты проверки, а это, в свою очередь, отрицательно отразится на её муже. Боря не понимал, прикидывается она или искренно так считает, но на всякий случай объяснил ей, какой бардак царит в каждом цеху, и при желании любого начальника можно посадить лет на пять. Члены комиссии всё это прекрасно знают и проверять детский комбинат не будут.
Убедить тёщу не удалось и несколько дней она ходила на работу, заражая детей, но её трудовой энтузиазм не спас директора, и Поланский, вернувшись из командировки, уже должен был отчитываться новому начальнику.

Звали его Александр Владимирович Трушин, было ему сорок два года, и во время первой встречи он внимательно приглядывался к руководителю юротдела. Лев Абрамович подробно рассказал о своей поездке на полигон, а потом перешёл к текущим делам, одним из которых была тяжба с подшефным колхозом, продолжавшаяся несколько лет. Колхоз «Путь к коммунизму» заказал на заводе дорогое оборудование и, воспользовавшись тем, что к оговоренному сроку оно не было сделано, отказался его покупать. Подобный трюк подопечные проделывали довольно часто, и до сих пор им прощали долги, но на сей раз стоимость станков выражалась семизначными цифрами, и Лев Абрамович решил не уступать.
Колхоз считался передовым и совсем отказаться от своих обязательств не мог. Он был одним из немногих рентабельных хозяйств, но разбогател не на молоке, мясе или картошке, а на скобяных товарах. Делали их в подсобном цеху, который был организован в конце 30-х годов как мастерская по изготовлению колючей проволоки. Тогда на неё был очень большой спрос, и председатель, Егор Кузьмич Заречный, молодой, энергичный и очень осторожный человек, быстро уловил конъюнктуру и, несмотря на то, что сам сильно недовыполнил план по раскулачиванию местных богатеев, ухитрился остаться вне учреждений, использовавших его продукцию. Впоследствии колхоз стал выпускать гвозди, а совсем недавно Егор Кузьмич решил перейти на изготовление шурупов и метчиков с помощью новейших станков с числовым программным управлением. Эти станки он и заказал заводу, но вскоре выяснил, что в обслуживании они весьма капризны, эффективно работать на них могут только высококвалифицированные специалисты, а ремонт их безумно дорог.
Лев Абрамович, встречаясь с председателем на партхозактивах, пытался убедить его вернуть долг, но тот всё время находил уважительные причины отсрочить платежи. У него была простецкая физиономия курского крестьянина, под которой скрывался очень хитрый мужик и отличный хозяин.
Он никогда не избегал Поланского, но если тому удавалось перевести разговор на невыплаченные долги, всегда рассказывал ему, почему именно сейчас у него нет ни копейки и приходится экономить на мелочах. Недавно, например, он нанял шабашников для постройки жилого дома, и, поскольку они себя очень хорошо зарекомендовали, заключил с ними договор на строительство свинарника. Конечно, они заломили бешеную цену, но иметь с ними дело всё равно выгодно, ибо они работают быстро, и свинарник окупится за пару лет, так что нынешнее поколение советских свиней хоть и не доживёт до коммунизма, но зато пойдёт на убой из современного, оборудованного по последнему слову техники помещения, а не из старого и грязного, построенного ещё при культе личности и больше похожего на один из лагерей Гулага.
Строительство выгоднее всего начать именно сейчас, потому что под «Продовольственную программу» у государства можно получить большой заём на очень выгодных условиях. «Выгодные условия» на его языке означали, что долг он отдавать не собирается.

В следующий раз он оправдывался тем, что приобрёл дорогущее медицинское оборудование для колхозной больницы и вынужден был повысить зарплату врачам. Ведь если у них не будет стимула остаться в деревне, они сбегут в Москву, которая находится всего в часе езды. Так что лишних денег у него нет, и в данный момент он долг отдать никак не может.
Судиться с ним было безнадёжно, потому что органы власти всегда поддерживали хромающее сельское хозяйство, и Лев Абрамович обратился за помощью в своё Министерство. Завязалась война авторитетов, а судья, не зная чью сторону принять, всё время откладывал слушание.
– Сделайте всё возможное, чтобы вернуть затраченные деньги, – сказал директор, выслушав рассказ, — а то они нам вообще на голову сядут. Что у вас ещё?
– Ещё... есть у меня одно запутанное дело. – И он рассказал о Горюнове, выразив сомнения в правильности собственных действий.
– Дело закрыто? – спросил Трушин.
– Да.
– Ну так и оставьте его в покое, у вас, наверное, и без того много работы.
На этом они расстались, и некоторое время новый директор Льва Абрамовича не беспокоил. Поланский к этому не привык: предыдущий руководитель очень часто с ним советовался. Он не хотел неприятностей и по мере возможности перекладывал ответственность на начальника юротдела. Трушин же относился к своему теперешнему назначению, как к промежуточной ступени. Ему нужно было показать, что он провёл реорганизацию, в результате которой работа завода значительно улучшилась, а для того чтобы его реформы выглядели более весомо, он стал отправлять на пенсию руководителей высшего и среднего звена. Лев Абрамович иногда встречал своих бывших сотрудников у гаражей, где они проводили целые дни, не зная чем себя занять. Он несколько раз приходил туда, чтобы поддержать их, но кроме горьких упрёков и жалоб на директора, ничего не слышал. Это действовало на него угнетающе, и он отгонял от себя мысли о надвигающихся неприятностях. Он считал, что бороться с ними надо по мере их поступления. Вскоре, однако, неизбежное произошло.

Директор вызвал Поланского, сказал, что прекрасно понимает, как ему трудно работать после облучения. Конечно, это не значит, что Лев Абрамович должен сразу закончить свою трудовую деятельность, но ему пора подумать о постепенном уменьшении нагрузки.
– Для начала мне надо подумать о том, на что я буду жить, – ответил Поланский.
– Я гарантирую вам персональную пенсию, – сказал директор и через несколько дней издал приказ о назначении нового начальника юротдела. Роль Поланского оговорена не была, и Трушин полагал, что Лев Абрамович уйдёт сам, однако Поланский продолжал работать и не уступал своего места в кабинете. Теперь, больше чем когда бы то ни было, он хотел быть среди людей, в привычной обстановке. Он понимал, что сидеть дома, вспоминать о последней командировке и думать о будущем, которого осталось не так уж много, слишком тяжело. Он и сейчас продолжал сторониться своих бывших коллег, устроивших своеобразный мужской клуб у гаражей. Он не хотел становиться членом этого клуба, считая что общение с неудачниками и пенсионерами сделает и его неудачником и пенсионером, пусть даже и персональным. А может, и ещё хуже — брюзжащим и всегда недовольным стариком.
Его упрямство неприятно удивило Трушина, и он издал новый приказ, в котором освобождал Льва Абрамовича от занимаемой должности в связи с плохим состоянием здоровья и уходом на заслуженный отдых. Поланский доработал до конца дня, а уходя демонстративно ничего не взял из своих вещей. Дома он рассказал о случившемся жене. Она ждала этого, и, как могла, старалась его успокоить. Она предложила ему самую действенную с её точки зрения меру — нянчить внучку. До сих пор он был лишён этого удовольствия и теперь мог наверстать упущенное, а потом что-нибудь наверняка подвернётся.
– Нет, – решительно возразил он, – я буду добиваться восстановления в должности. На меня весь завод смотрит, и каждый мой шаг доносят директору. Город у нас маленький, и если я соглашусь на роль деда, Трушин решит, что я сдался.
– Ты, наверное, стесняешься показываться с Леной, чтобы люди не поняли, какой ты старый, – сказала Нина Михайловна, пытаясь хоть как-то растормошить его, – это глупо, я же не стесняюсь быть бабушкой, а я женщина, и на меня ещё многие молодые мужчины заглядываются.
– Ну и молодец, так и продолжай, а я буду бороться.
– Как?
– По пунктам опишу все его противозаконные действия и отправлю жалобу в Министерство, а копии в горком партии и газету «Правда».
– Отправьте ещё одну в журнал «Мурзилка», – посоветовал Борис.
– В «Мурзилку» я отправлю тебя.
– С этими людьми бороться бесполезно, – сказала Нина Михайловна, — ты только здоровье подорвёшь и нервы расшатаешь. У тебя есть приличная пенсия, я ещё работаю, так что с голоду мы не умрём.
– Ты на мою пенсию не проживёшь.
– Ну, так устройся куда-нибудь. На заводе свет клином не сошёлся.
– Конечно, не сошёлся, но сначала я хочу, чтобы меня восстановили на прежней должности. Пусть все видят, что на новое начальство тоже есть управа.
– Ты лучше подумай, как тебе инфаркт не получить.
– Мне и кроме инфаркта есть от чего ноги протянуть.
– От чего? – спросила Нина Михайловна. Поланский какую-то долю секунды колебался, не зная, говорить ей об облучении или нет, но ещё до того, как решение было принято, он повторил давно привычное:
– Из-за тебя, конечно!

Военную кампанию против директора он начал с того, что купил печатную машинку и стал учиться печатать десятью пальцами. Одновременно он приступил к сочинению писем. Это было для него привычным делом, но сейчас он особенно старался, многократно исправляя, переделывая и оттачивая каждую фразу. Нарушений закона в приказах директора было больше чем достаточно, и каждое из них, умело выставленное напоказ и проанализированное со всех сторон, становилось весомым аргументом в пользу Поланского.
Из описаний Льва Абрамовича Трушин представал закоренелым преступником, заслуживающим если не высшую меру, то, по крайней мере, пожизненное заключение в тюрьме строгого режима. Раньше Поланский часто пользовался бюрократическими пружинами советской системы, хорошо знал, где они находятся, и нажимал на них с точно выверенной силой. Борьба с директором стала целью его жизни, и хотя домашние считали её безнадёжной, он продолжал сражение с завидным упорством. Письма он отправлял с уведомлением, а копии хранил в специальной папке, где также имелась информация о том, кому и когда были посланы оригиналы.
Через два месяца он получил открытку из Министерства о том, что его жалоба рассматривается и, как только решение будет принято, ему сообщат, а ещё через месяц его вызвали в райком партии. Поланский пошёл туда с большими надеждами, но инструктор, задав несколько ничего не значащих вопросов, стал говорить о том, что завод выпускает оборонную продукцию, которая особенно важна в момент острой политической борьбы между двумя социальными системами, и директору такого ответственного предприятия нужны молодые, энергичные помощники. Лев Абрамович же, при всей своей высокой квалификации и богатом опыте, уже не может работать с прежней отдачей, особенно после того, что с ним случилось, но зато теперь у него есть персональная пенсия, и он заслужил право наслаждаться спокойной жизнью.
Трушин, в качестве признания его заслуг, обещал предоставлять ему бесплатную путёвку в заводской дом отдыха по крайней мере два раза в год.
– Я всё это приму только после того, как меня восстановят на прежней должности, – сказал Поланский, – а пока этого не произойдёт, прошу меня не беспокоить.
– Но мы хотели уладить... – начал было инструктор.
– Ты меня понял? – перебил его Поланский.
– Вы даже не выслушали...
– Ты меня понял? – повторил Поланский таким тоном, что инструктор больше уже ничего улаживать не захотел.
– Ну, как? – спросила его Нина Михайловна, когда он вернулся.
– С сильным не борись, на бедной не женись, – только и ответил он.
Однако сам он, давно женившись на бедной, продолжал бороться с сильным.
Пока бюрократическая машина переваривала его письма и в войне наступило затишье, он решил исправить свою ошиб­ку в деле Горюнова и отправился к художнику.
Василий Николаевич, увидев его на пороге своей квартиры, в нерешительности остановился. Поланский поздоровался и, не дожидаясь приглашения, шагнул внутрь. Горюнов невольно отступил и пошёл следом. Оглядевшись, Лев Абрамович сел и, пригласив Васю последовать его примеру, сказал, что на суде вёл себя неправильно и теперь хочет помочь. Сам он в данный момент сделать этого не может, но зато порекомендует очень хорошего адвоката, своего друга, который денег за работу брать не будет.

Горюнов уже вполне сносно себя чувствовал. Он вместе с матерью два месяца провёл в заводском доме отдыха в Одессе и там впервые после госпиталя взялся за карандаш. Слишком уж колоритным показался ему сосед по столу. Человек этот был мелкой партийной сошкой, всё время ходил с недовольной миной и жаловался, что попал в санаторий второго сорта. Он вспоминал, как в прошлом году отдыхал в пансионате Четвёртого Главного Управления, где всё было по высшему разряду. Каждый день там меняли постельное бельё, вечером на дискотеку привозили девочек, а в закрытом кинотеатре показывали фильмы, которые никогда не появятся в прокате. Говорилось это брюзгливым тоном и с перекошенной физиономией. Горюнов просто не мог удержаться и нарисовал на него несколько шаржей. Получились они неплохо, и Вася стал делать скетчи других отдыхающих, а, вернувшись домой, возобновил работу масляными красками.
– Почему вы вдруг изменили свои взгляды? – спросил он Поланского.
– Жизнь заставила, – ответил Лев Абрамович и, почувствовав, что лучший способ завоевать доверие – рассказать про себя, описал собственную ситуацию, нового директора завода, эпистолярную войну и вызов в райком, где какой-то самовлюблённый сморчок уговаривал его уйти на заслуженный отдых.
– Я, наверное, знаю этого человека, – сказал Горюнов и показал Льву Абрамовичу шарж на своего знакомого из дома отдыха.
– Это он, – подтвердил Поланский, едва увидев рисунок, – здорово ты схватил его сущность, молодец. Ты ведь, наверное, уже думаешь, как и на меня карикатуру нарисовать!
– Конечно.
– Валяй, – милостиво разрешил Лев Абрамович, – но только, пожалуйста, не рисуй моего друга. Он очень педантичный адвокат из обрусевших немцев, юмора не понимает, особенно если смеются над ним. Его зовут Антон Иванович Шмидов, вот его телефон.

Антон Иванович намеревался получить с завода очень большую компенсацию за нетрудоспособность Горюнова. Он написал в местную газету статью о тяжёлом материальном положении художника, о том, как он получил травму, и о постоянных отсрочках суда. Несмотря на то, что на очередном заседании Шмидов часто цитировал свою статью, дело снова было отложено, а Горюнова уволили из школы.
Тем временем письма Льва Абрамовича привели в движение сложный бюрократический механизм, который медленно и со скрипом начал раскручиваться. В конце концов, директор завода должен был восстановить Поланского в прежней должности, но прямо признать своё поражение он не мог и издал длинный запутанный приказ об очередной реорганизации, в результате которой Поланский вновь оказался во главе юротдела.
После этого увольнение строптивого подчинённого стало для Александра Владимировича Трушина вопросом престижа. Через неделю после победного выхода Льва Абрамовича на работу, директор объявил ему выговор за то, что обед у него вместо положенного часа растягивается на полтора. Он прекрасно знал, что Поланский был на строжайшей диете и ходил обедать домой. Поланский написал объяснительную записку, в которой просил разрешения работать по индивидуальному графику. Директор вместо ответа потребовал справку от врача.
Лев Абрамович пошёл к участковому терапевту, но у того были специальные указания «не потакать старческим прихотям склочных пенсионеров», и Поланский ничего не добился. В результате, до конца недели он получил ещё два выговора, которые в совокупности с первым давали формальный повод для увольнения. Теперь оно уже было окончательным и, собрав вещи, Лев Абрамович ушёл с завода, на котором проработал большую часть жизни. Ни горечи, ни сожаления он не испытывал. Им овладела апатия. Он пошёл в гаражи, надеясь поделиться неприятностями со своими бывшими коллегами, но, как назло, там никого не было.
Он выложил из машины вещи, переоделся и начал наводить порядок, рассчитывая встретить хоть кого-нибудь, но все как будто вымерли. Он с ревнивой завистью смотрел на людей, которые возвращались с работы. Они жили полноценной жизнью, такой, которая до сих пор была и у него. Так никого и не дождавшись, он отправился домой. Не успел он открыть дверь, как раздался телефонный звонок.
– Алё, – сказал он, поднимая трубку.
– Здравствуйте, Лев Абрамович, это вам Заречный звонит. Помните такого?
– Конечно.
– Я по делу.
– Хотите вернуть долг заводу?
– Да вы что! Как только вам это в голову могло прийти!
– Виноват, Егор Кузьмич, даже и не знаю почему я вас в этом заподозрил. На меня, наверное, затмение нашло, не иначе. Я ведь давно знаю, что вас не объегоришь и не подкузьмишь.

В трубке раздался заразительный смех. Заречный последний раз слышал эту шутку в юности, но после того как он в девятнадцать лет стал председателем колхоза, фамильярность из лексикона его знакомых исчезла, а уж когда он закончил сельскохозяйственную академию и сделал свой колхоз миллионером, даже ближайшие друзья стали его называть по имени отчеству.
– Вы не теряете присутствия духа, Лев Абрамович, это хорошо,– отсмеявшись, сказал председатель, – я слышал, что вы больше не работаете на заводе, а у меня как раз недавно освободилась должность юриста.
– Откуда вы знаете, меня уволили всего несколько часов назад.
– Так ведь шлюхами земля полнится, Лев Абрамович. Конечно, масштабы в колхозе не те, однако работы у нас тоже хватает. Если вас это интересует, мы можем встретиться и поговорить.

Поланского это очень интересовало и он полетел бы на встречу прямо сейчас, но он выдержал необходимую паузу и ответил:
– Я могу приехать к вам в конце следующей недели.
– Хорошо, жду вас в четверг в двенадцать часов. Мы пообедаем в нашей столовой. Кажется, американские бизнесмены называют это деловой ленч.
После этого разговора Поланский ожил. В выходные он уже не стесняясь пошёл гулять с внучкой, а в будни стал готовить свой старенький «Москвич» к техосмотру. Чтобы заполнить оставшееся до встречи с Заречным время, он проводил в гараже целые дни. Казалось, техосмотр стал для него вопросом жизни, а когда всё было готово, он попросил Борю поехать с ним в ГАИ.
– Я неважно себя чувствую, — объяснил он зятю, — если бы я видел, что ты интересуешься машиной, я бы вообще её тебе отдал. Мне уже тяжело с ней возиться. Ты же любишь Америку, а там машина — предмет первой необходимости. Осваивай её здесь, там легче будет.
– Я её и так освоил, права у меня есть, водить я умею и, когда понадобится, всё быстро вспомню.
– Есть вещи, которые лучше не забывать. Ведь от умения водить зависит твоя жизнь. Даже лётчики-асы, после отпуска должны садиться на тренажёры, чтобы восстановить свои навыки.
– Откуда вы знаете?
– Наше оборудование применяется в авиации и у меня есть достаточно друзей среди испытателей, — он посмотрел на зятя и, помолчав, добавил, — Боря, я давно хотел с тобой поговорить.

И Лев Абрамович рассказал об облучении во время последней командировки, о том, как это обнаружилось, и о том, что понятия не имеет, сколько рентген осело в его организме.
– А есть какие-нибудь лекарства против этого? — спросил Боря.
– Конечно, есть и всё, что можно достать, я принимаю, но насколько это поможет неизвестно. Ты только женщинам не говори. Сделать они всё равно ничего не смогут, а беспокоить их заранее я не хочу.
Борис смотрел на Поланского, не зная, что сказать. До сих пор он относился к нему также, как и к остальным обрезанным членам КПСС, но сегодняшняя история резко изменила его мнение о тесте. Совсем некстати он вдруг подумал о Нине Михайловне, об её взбалмошности и сексуальной ауре, которую иногда очень сильно чувствовал. Скорее всего тесть из-за облучения в последние годы не мог уже в полную силу исполнять супружеский долг и Боря лишний раз убедился, что он правильно интерпретировал замешательство своей жены, когда она сказала, что мать её понять очень просто.
Голос Поланского доносился как будто издалека:
– Врачи обещали мне ещё года полтора, потом ты останешься единственным мужчиной в семье, готовься. А теперь давай сменим тему.

Около ГАИ было уже полно автолюбителей. Они собирались в группы, обсуждали, где можно достать дефицитные детали, расходились, смахивали пылинки со своих машин и смотрели в рот инспектору, выносившему вердикт после очередной проверки. Затем они ревниво сравнивали машину, только что прошедшую (или не прошедшую) техосмотр, со своей. Все табуном ходили за молоденьким лейтенантиком, а тот, наслаждаясь своей властью, подолгу мурыжил людей, проверяя не стучат ли клапана, нет ли ржавчины на крыльях, хороша ли приёмистость и правильно ли работают тормоза, а потом, обнаружив пыль где-нибудь в салоне под приборной доской, говорил, что это неуважение к ГАИ и заставлял хозяина приехать в следующий раз. Наблюдая за этим народным гулянием шофёров, Боря подумал, что машины очень похожи на своих хозяев и если бы он задался целью, то наверняка бы определил кто на чём приехал. Вот хотя бы его тесть. Явился сюда как на парад, правда, не в выходном костюме, но в белой рубашке и галстуке. Сияющий, вычищенный пожилой мужчина на своей хорошо отрегулированной, тщательно вымытой, но уже далеко не новой машине. Сразу видно, что это очень счастливая пара. Жалко только, что скоро им придётся расстаться. Одного приговорили к смерти, а другая при хорошем уходе может ещё поработать довольно долго. Когда подошла их очередь, инспектор посмотрел на заранее открытый капот, потом на Поланского и, поцокав языком, сказал:
– Я принимаю техосмотр по одному внешнему виду.
Чей внешний вид он имел ввиду, было неясно, но Поланский не смог скрыть довольной улыбки и, расправив плечи, похлопал свой «Москвич» по капоту. Гордость читалась в каждом его движении и ясно выражалась на лице. Настала завистливая тишина и после долгой паузы Саша Иванов спросил:
– Ну, что, Лев Абрамович, теперь обратно в гараж, до следующего техосмотра?
– До следующего техосмотра ещё дожить надо, — ответил Поланский и помрачнел.

XIV
За десять минут до назначенного времени Лев Абрамович подъехал к правлению колхоза. Заречный его уже ждал. Он повёл своего гостя в столовую и попросил рассказать о последних делах на заводе. Затем он поделился своими проблемами и заметил, что несмотря на нерушимый союз рабочего класса с трудовым крестьянством, Льву Абрамовичу придётся иногда защищать интересы этого последнего в борьбе против того первого. Поланский понимающе кивнул, после чего беседа стала ещё более непринуждённой.
Между ними было очень много общего: скептицизм, трезвый взгляд на окружающую действительность и умение быстро к ней приспосабливаться, поэтому интервью вместо намеченного часа длилось два с половиной. Во время него Лев Абрамович упомянул и дело Горюнова, а в конце беседы председатель предложил Поланскому такую же зарплату, как и на заводе. В действительности это означало гораздо больше, потому что, являясь членом колхоза, Лев Абрамович имел право получать полную пенсию. Кроме того, Заречный обещал к каждому празднику свежие продукты, а по итогам года премию.

Через месяц на собеседование в правление колхоза пригласили и Горюнова. После коротких переговоров ему предложили совмещать должность учителя рисования и колхозного художника, который «своим трудом в области изобразительного искусства должен способствовать воспитанию эстетических взглядов молодого поколения сельских тружеников». Утверждение его колхозным художником заняло несколько минут. Члены правления проголосовали бы «за» даже если бы потребовалось признать Горюнова правнуком Карла Маркса и дать ему пенсию как ветерану международного коммунистического движения.
Таким образом, колхоз «Путь к коммунизму» оказался первым, который имел в своём штате профессионального художника и это могло бы служить основанием для попадания в книгу рекордов Гиннеса. Если бы Советский Союз был открытой страной, то адвокатом, официально подтверждающим этот рекорд, мог бы стать Поланский.
Вступление Горюнова в ряды трудового крестьянства оказалось как нельзя более кстати, потому что его мать отправили на пенсию и жить им стало совсем не на что. В знак благодарности Василий Николаевич написал портрет председателя. Заречный повесил картину у себя в кабинете рядом с копией диплома об окончании сельскохозяйственной академии.
Колхоз «Путь к коммунизму» находился недалеко от столицы и к нему вела хорошая дорога, что делало его весьма удобным объектом для посещения членами правительства. Егор Кузьмич давно привык к этим визитам, лично знал многих руководителей страны и заранее готовился  к встрече с ними, но когда ему сообщили, что его должен инспектировать недавно выбранный член Политбюро по фамилии Слепачёв, он почувствовал некоторое беспокойство.

Никакой достоверной информации о Слепачёве не было. Говорили, что он пытался навести порядок в Ставропольском крае, которым руководил до своего перевода в Москву и вроде бы даже стал бороться со взяточниками в партийном аппарате. Народ поддерживал его до тех пор, пока он не взялся искоренять пьянство, предлагая соки вместо спиртного. Против этого восстали люди всех социальных слоёв. Они сочли себя оскорблёнными в лучших чувствах и на инициативу руководителя ответили лозунгом: «Пей соки сука сам», а коллеги для того чтобы избавиться от слишком активного главы района рекомендовали его на повышение в Москву.
В столице из-за огромного родимого пятна посреди лысого лба Михаила Сергеевича Слепачёва сразу же окрестили «Мишкой-меченым». Что-нибудь более конкретное о привычках, вкусах и характере Слепачёва выяснить не удалось.
– Придётся импровизировать, — подумал Заречный, доставая из сейфа старую тетрадь и кладя её перед собой. В этой тетради была написана речь, которую несколько лет назад составил ему известный писатель-деревенщик. Этот инженер человеческих душ работал тогда над новым романом и приехал в колхоз собирать материал. Принимали его по высшей категории и хотя в его произведениях воспевался высокий моральный облик строителя коммунизма, сам певец не отказывался ни от бани, ни от водки, ни от девочек...

Недавно избранному члену Политбюро в колхозе понравилось. Здесь был необычный для советского сельского хозяйства порядок. Животные содержались в просторных, светлых помещениях и на них приятно было смотреть. Особенно обращали на себя внимание свиньи: чистые, ухоженные, добродушные, с явно выраженным чувством собственного достоинства. Слепачёв даже задержался и почесал одну хавронью за ухом. Она благодарно хрюкнула и процессия вслед за председателем направилась в правление.
– Давно ты хозяйством руководишь? — спросил Слепачёв. По укоренившейся партийной традиции хвалить он не мог, но даже отсутствие критики значило очень много и Егор Кузьмич прекрасно знал это.
– Да уж порядочно, — ответил Заречный.
– Молодец. Как тебе удалось добиться таких успехов?
– Я выполняю все постановления партии и правительства.
– Это понятно, а ещё?
– Привлекаю в наше хозяйство деятелей искусства.
– Коров пасти? — пошутил гость и в его свите заискивающе захихикали.
– Не только. У меня есть колхозник, который в свободное время занимается живописью. Вот, посмотрите, — он указал на свой портрет.
– А что, похож, — согласился Меченый, — только насчёт колхозника ты мне не заливай.
– Я и не заливаю, Михаил Сергеевич. Можно его позвать, он и вас нарисует.
– У меня нет времени рассиживаться.
– Он это сделает пока мы будем есть.
– Ты что серьёзно?
– Конечно.
– Ну, тогда зови.

В столовой их уже ждал Горюнов. В конце обеда он показал высокому гостю свой рисунок. На первом плане был изображен Заречный, с горящими глазами рассказывающий о своих успехах. Напротив стоял Слепачёв, слушающий с ухмылкой явного недоверия. Он не чесал затылок, сбив шапку набок, как один из охотников в известной картине Перова, но отношение его к рассказу сомнений не вызывало. Чуть поодаль стоял дворник с метлой и глядел на начальство со счастливой улыбкой полного идиота. В нём легко можно было узнать инструктора райкома, с которым Горюнов отдыхал в Одессе.
– Ну, что ж, неплохо, — сказал Слепачёв.
– Это ведь набросок и нарисовал я его, наспех, но к следующему вашему визиту я обещаю написать полноценный портрет. Только мне нужно точно знать, когда вы у нас будете.
– Точно я сказать не могу, а ты пока выстави свои картины в клубе, приобщай односельчан к искусству.
Вскоре портрет нового члена Политбюро красовался в фойе колхозного кинотеатра, который и служил местным клубом.

Через полгода Слепачёв стал Генеральным секретарём партии. Узнав про это, Горюнов послал ему поздравительную телеграмму с приглашением посетить колхоз «Путь к коммунизму» и принять участие в торжественном открытии экспозиции, на которой будет выставлен его портрет. Василий Николаевич сказал о телеграмме Заречному, но тот не обратил на его слова внимания. Он знал, что у главы государства в начале правления есть более неотложные дела.
Михаил Сергеевич Слепачёв в это время был в Ленинграде. Там он руководил внеочередным заседанием партхозактива, на котором выбирали нового хозяина города. О перевыборах ходили разные слухи, но самый распространённый укладывался в одну фразу: Если вы хотите узнать размер обуви Слепачёва, то измерьте след его ботинка на заднице у Романова.
Утвердившись на троне, Генеральный провёл несколько встреч с главами Европейских государств, а вернувшись в Москву, расслабился и, узнав о приглашении, решил вновь поехать в подмосковный колхоз.

Когда Заречному позвонили из Кремля, он вызвал к себе Горюнова и спросил:
– Ну и что ты теперь собираешься делать?
– У меня картин достаточно, чтобы заполнить три таких клуба как наш. Портрет Меченого мы, естественно, повесим на почётном месте, а уж что им говорить я найду. Вы можете не беспокоиться, любому человеку приятно видеть своё изображение, — он покосился на портрет председателя.
– Ну а тебе-то от этого какая выгода?
– Если нас похвалит Слепачёв, мне легче будет устроить персональную выставку и продать свои картины.
– А если нет?
– Шутите, Егор Кузьмич. Ведь у нас любая организация имеет полное право поддерживать решения партии и правительства. Это её гражданский долг и почётная обязанность.
– Хорошо, действуй.
На следующий день к колхозному кинотеатру подкатил кортеж из нескольких правительственных машин. После рукопожатий Василий Николаевич вручил Слепачёву огромные ножницы и почётный гость разрезал широкую жёлтую ленточку, которой милиция обычно огораживает место преступления. Затем Горюнов повёл делегацию к самому главному экспонату.
Картина была выдержана в стиле парадного портрета XIX века и произвела очень сильное впечатление на Слепачёва. С гораздо меньшим интересом он рассматривал пейзажи с видами Подмосковья и слушал рассказ художника. Усыпив, таким образом, его бдительность, Василий Николаевич подвёл делегацию к «Искушению Христа».

Генеральный, который до этого издавал доброжелательные междометия и одобрительно кивал головой, замолчал и уставился на огромное полотно. Заречный тоже затаил дыхание. Он не успел посмотреть экспозицию заранее и не знал, какой сюрприз ему приготовил художник. Теперь он проклинал свою неосмотрительность.
Горюнов же, не давая зрителям опомниться, начал описывать свою лучшую картину в благоприятно-атеистическом свете, а в конце отпустил двусмысленную шуточку по поводу Христа, которому несмотря на святость ничто человеческое не чуждо.
Все ждали реакции Слепачёва. Он подумал немного, остановил взгляд на председателе колхоза и сказал:
– Ну, уж если Христос не мог устоять, то нам тем более простительно. Может, и мы пойдём в баньку с грешницами?
– Дак ведь у меня на всех не хватит, — вырвалось у Заречного.
Его искренняя растерянность вызвала хохот гостей, а когда все успокоились, Генеральный спросил:
– Ну, хоть обедом ты нас накормишь?
– Это конечно, это пожалуйста, — обрадовался Егор Кузьмич, — только ведь теперь время такое, что без разрешения сверху, — он приложил палец к губам, а потом показал на потолок, — спиртного не будет.
– Спиртного и не надо, — отрезал Слепачёв, — обойдёмся минеральной водой.

Во время банкета вместо вина подавали соки и все, кроме Меченного, с таким трудом изображали удовольствие, что на них было больно смотреть.

XV
После смерти Поланского Рая стала гораздо мягче. Любовь к отцу уже не мешала ей быть женой и Боря решил, что теперь уговорить её на эмиграцию будет значительно легче. Нужно лишь подождать пока она придёт в себя и освоится с новой реальностью, а чтобы не терять времени, он решил вновь заняться английским. Он стал слушать БиБиСи, однако очень скоро с неудовольствием обнаружил, что исполненные собственного достоинства, подданные английской королевы говорят слишком быстро и с совершенно непонятным ему акцентом. Тогда он переключился на голос Америки, но янки оказались ничуть не лучше. Он хорошо понимал только радио Москвы, однако для этого совсем не требовалось знать иностранный язык. Любой советский подданный, читавший газету «Правда», мог точно сказать, что именно и в какой последовательности вещает кремлёвский пропагандист на каком бы языке он не говорил.

Потерпев неудачу в устной практике, Боря купил сборник английских детективов, но в романах использовался тюремный жаргон, ненормативная лексика и местный диалект. Он не знал ни того, ни другого, ни третьего и это окончательно его расстроило. Конечно, он учил английский лишь в зрелом возрасте и не мог рассчитывать на прочные и длительные знания, но даже то немногое что он приобрёл, терять было обидно. Это чувство проникло в его подсознание и иногда ему снился один и тот же сон: пляшущие английские буквы в диком хороводе складывались в слова и предложения. Он не мог вспомнить значение этих слов, хотя твердо знал, что встречал их раньше. Напрягаясь, он находил точный перевод, но слова тут же начинали кружиться, меняться местами и жаловаться на то, что их насильно втискивают не туда, где им положено находиться по правилам грамматики. Они корчились от боли, кричали и стонали. Однажды, когда он проснулся от этого кошмара, крик продолжился наяву: какие-то пьяницы затеяли драку прямо под его окнами. Он посмотрел сначала на дочь, потом на жену. Обе мирно спали, он же заснуть не мог и уже не в первый раз стал думать, как лучше всего восстановить те скудные знания, которые он приобрёл на курсах английского языка. Хорошо было бы устроиться на лето экскурсоводом, но вряд ли его возьмут, у него нет ни специального образования, ни красной книжки чекиста. Можно завести собаку, она наверняка будет его внимательно слушать, однако в квартире Поланских и для людей недостаточно места. К тому же велика вероятность того, что Рая будет обращаться с собакой ласковее, чем с ним. Во всяком случае, Муханов жаловался ему, что Алла целует своего пуделя   с большей страстью, чем его. Нет, собаку он заводить не будет, ему нужен собеседник, а не слушатель, даже если этот слушатель будет при встрече вилять хвостом и радостно лаять. Собеседником же может быть только человек, живущий где-нибудь поблизости. Если же такового нет, придётся говорить самому с собой. Или с Ленкой, которая ещё и говорить-то толком не может.
Борис даже сел на кровати от этой мысли.

Действительно, нужно разговаривать с Ленкой. Так он убьёт сразу двух зайцев: будет практиковаться сам и научит её. И как он только не подумал об этом раньше? Языку всегда обучают с детства. Тогда он становится родным. Борису захотелось разбудить дочь и начать уроки прямо сейчас. Момент был очень удобный: тёща уехала в дом отдыха и целый месяц не будет доставать его своими советами, а к её возвращению Ленка уже сможет говорить. Дети ведь осваивают язык гораздо быстрее, чем взрослые.
После работы он вывел Лену на прогулку и стал с ней разговаривать. Она не удивлялась и не задавала вопросов, только внимательно слушала. Боря разглагольствовал около получаса, но, не видя никакой реакции с её стороны, решил, что на первый раз хватит и пошёл на детскую площадку. Там он сел около песочницы и отпустил дочь строить куличи с каким-то мальчиком. Рядом сидела мать мальчика и читала журнал. Увидев Лену, она сказала:
– Будьте осторожней, мой ребёнок кусается.
Борис посмотрел на симпатичную, хорошо одетую женщину, читающую последний номер популярного журнала и усмехнулся, подумав, что это интересный способ начинать знакомство и он обязательно возьмёт его на заметку.
– От нашей жизни не только кусаться станешь, но и волком завоешь, — сказал он.
– Я не шучу.
– Я тоже.
Женщина пожала плечами и продолжила чтение.
– Что это у вас? — спросил он.
Она показала журнал, в котором была напечатана последняя повесть известного писателя, по недосмотру пропущенная цензурой. В библиотеке на неё были огромные очереди и эта повесть ходила по рукам также как и другие произведения самиздата.
– Вы не могли бы одолжить мне журнал на одну ночь? — спросил Борис.
– Когда я сама его прочту, пожалуйста, — ответила она, посмотрела на детей и добавила, — я бы всё-таки посоветовала вам перейти в другую песочницу.
– Зачем? — удивился Боря, — пусть дети поиграют.
В это время мальчик ласково обнимал Лену и Боря хотел спросить, от кого он унаследовал такую нежность, но до того как Коган открыл рот, мальчик укусил Лену за ухо и она громко заплакала. Боря подбежал к дочери, взял её на руки и сказал:
– Ваш мальчик кусается.
– А я вам что говорила? — пожав плечами, сказала женщина.
– Я думал, вы шутите.
– Теперь вы видите, что нет, — ответила она. Ещё раз просить у неё журнал он не стал.

Несколько дней общение Бориса с дочерью ограничивалось его монологом. Затем он стал перед сном читать ей сказки и детские стихотворения. Она быстро их запомнила, а поскольку набор английских книг у него был ограничен, скоро она выучила почти все стихи, часто в полудрёме повторяя их за Борей. В своём педагогическом энтузиазме он общался с Леной гораздо больше, чем раньше и гордо рассказывал о своих успехах жене. Он считал, что Лена не только грамотно выражает свои мысли на английском, но и вообще знает его не хуже русского.
Из дома отдыха Нина Михайловна вернулась просветлённая. Она уже с гораздо меньшей бдительностью следила за воспитанием внучки, почти не вмешивалась в личную жизнь дочери и совсем не обращала внимания на Борины лингвистические эксперименты. Когда она разговаривала по телефону, тон её менялся и Боря с Раей только переглядывались, слушая её воркованье. Часто Поланская не ночевала дома,  а однажды устроила обед и познакомила своего курортного приятеля с Борисом и Раей. Звали его Пётр Константинович Зубов. Он был начальником отдела на одном из крупных заводов Москвы.

Через полгода после смерти Поланского Нина Михайловна вступила во владение наследством и предложила Борису переписать «Москвич» на него, но он отказался. Он недолюбливал покойного и, хотя признавал за ним положительные качества, считал его упёртым коммунякой и ловким приспособленцем. Конечно, сам он тоже был конформистом. Юношей он осуждал представителей старшего поколения, которые в сталинские времена доносили на своих друзей и сдавали родственников.
Тогда он считал справедливым, что следующая волна лизоблюдов топила своих предшественников. Потом он начал сомневаться в правильности этих взглядов и уже не был уверен, что сам ради друзей сможет пожертвовать жизнью. Чего там жизнью, даже благополучием и то. Исключение составляли, пожалуй, жена и дочь, но проверять свои теоретические выводы на практике ему совсем не хотелось. Он стал уже не так бескомпромиссно относиться к поколению своих родителей и даже сочувствовал тестю. Ведь Поланский наверняка постоянно дрожал от страха и боялся откровенничать даже с собственной женой.  Оправданий его поведению было больше чем достаточно, но одного Боря ему простить не мог: слишком уж сильно его любила Рая. Это было глупо, Боря ревновал жену к её отцу. Когда с Раей флиртовали его друзья, Боре это даже льстило, ведь это косвенно подтверждало правильность его выбора. Но со своими друзьями он был на равных, а Лев Абрамович находился в другой категории. Возрастной, имущественной, мировоззренческой и главное в категории любви. Иногда Борис вообще удивлялся, что Рая вышла за него замуж. Ведь он предупреждал её, что собирается эмигрировать, а это явно противоречило интересам её отца.

И вот теперь тёща предлагала ему машину Поланского и не понимала, почему он отказывается.
– Я не хочу быть рабом машины, — говорил Борис, — вы же знаете, сервис у нас такой, что легче всё сделать самому.
– Лев Абрамович так следил за ней, что тебе не придётся ничего ремонтировать.
– Рано или поздно она всё равно сломается.
– Саша тебе поможет.
– Я не могу всё время его просить.
– Ты уникум, Боря, другие мужчины жаждут сесть за руль, а ты находишь какие-то причины, чтобы этого не делать.
– Да, вот такой я, Нина Михайловна, а, значит, водить вашу машину мне никак нельзя. Вы же не хотите, чтобы я попал в аварию и стал калекой. Останетесь вы тогда без гроша на чёрный день и с инвалидом зятем.
– Лев Абрамович ездил тридцать лет и у него не было ни одной аварии.
– Так ведь я не Лев.
– Знаю я, знаю. Ты не Иванов, ты не Поланский, но если ты будешь осторожно ездить, даже и с тобой ничего не случится.
– Нет.
– Тогда я подарю машину Рае.
– Вам такой подарок не по карману.
– Если ты хочешь, можешь мне заплатить. Я готова брать с тебя деньги частями, у меня пока ещё есть на что жить.
– Не возь-му, — повторил Боря, чётко выговаривая каждый слог. Нина Михайловна была уверена, что он набивает себе цену, и, в конце концов, уступит, однако время шло, но ничего не менялось. Между тем Зубов говорил ей, что если на машине не ездить, то она скиснет и её не восстановишь. Так это было или нет, она не знала, но рисковать не хотела и, когда Володя Муханов предложил купить «Москвич», Нина Михайловна согласилась.
– За сколько вы его отдаёте? — спросил Борис. Поланская назвала сумму.
– Да вы что? Машина стоит гораздо больше.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, потому я у вас её и не брал.
– Возьми, ещё не поздно.
– Нет, не возьму, но найду вам хорошего покупателя.
– Я уже обещала Володе и не могу отказываться от своего  слова.
– Тем более он и гараж хочет купить.
– Откуда у него деньги?
– Ты можешь спросить его сам, он же твой друг.
– Обязательно спрошу, но гараж вы пока не продавайте.

*  * *
Отведя Лену в детский сад, Борис уже собрался домой, но Вика его задержала.
– Тебя можно поздравить, — сказала она.
– Спасибо, только я не знаю с чем.
– Твоя дочь первая в своей группе выговорила слово «трактор».
– Здорово, — обрадовался он, — вы можете мне это продемонстрировать?
– Конечно, а что ты так разволновался?
– Я с ней разговариваю по-английски и уверен, что именно поэтому она развивается быстрее, чем все остальные.
– По-английски?
– Да, я два года назад закончил курсы и, чтобы окончательно всё не забыть, решил практиковаться с Ленкой. Сочетаю, так сказать, приятное с полезным, а, чтобы самому быть на уровне, изучаю классическую литературу по адапташкам для младших школьников.
– Мой зять точно также изучает мировую живопись. Он в своё время собирал марки с картинами известных художников, а теперь передал коллекцию дочери.
– Значит, ваша внучка будет знать историю искусств.
– Если с ней заниматься, то, возможно, и будет.
– А вы занимаетесь?
– В молодости я ходила на лекции в Пушкинский музей и теперь, чтобы не забыть, даю Ире такие же уроки, как в своё время давала её отцу.
– И в чём они заключаются?
– Я объясняю сюжет картины и немного рассказываю про автора.
– А не рано?
– Простыми словами можно, но через пару лет мы с тобой должны будем скооперироваться и по очереди возить наших девочек в музеи.
– До этого ещё дожить надо.
– Нет, Боря, сначала это надо спланировать, потому что если ты доживёшь и не подготовишься, то окажешься в дурацком положении.
– А если подготовишься и не  доживёшь?
– Тогда тебе уже будет всё равно.
– Вот за это я вас и люблю, Великанида Игнатьевна, — сказал Боря, обнимая её, — на всё у вас есть ответ.

Он действительно испытывал к Вике глубокую симпатию. Они всегда находили о чём поговорить и часто, выходя покурить, надолго задерживались на улице. Нина Михайловна даже ревновала зятя к своей подруге и иногда появлялась во время их беседы, приглашая обратно за стол.
– Ладно, — сказала Вика, — пойдём, я соберу детей и ты посмотришь на плоды своего труда.
В большом зале дети уже возились со своими игрушками. Вика взяла пластмассовый трактор и, обходя малышей, спрашивала каждого, что это такое. Борис, затаив дыхание, слушал, как почти все дети, в том числе и внучка Вики и сын Муханова говорили «тъяктой», а Ленка несколько раз скороговоркой повторила: «трактор, трактор, трактор, трактор».
Он чувствовал себя на седьмом небе. Его распирало от гордости и с трудом дождавшись когда Рая вернётся с работы, он стал рассказывать ей об успехах Лены.
– Моя дочь, — говорил он, петухом расхаживая по комнате, — мои гены, моя кровь. Голубая, между прочим. Её не спрячешь, её сразу видно. Мне даже Вика сказала, что аристократизм утаить нельзя. Ты посмотри, у Ленки интеллект в глазах просто светится. А развивается она быстрее своих сверстников, потому что я с ней занимаюсь. Я развиваю её способности и тренирую мозги. Я знаю, что ей нужно, я её чувствую. И хотя баба Нюра прекрасная няня, иностранных языков она не знает, а Федя не может выговорить слово «трактор». Он так и будет вместо позавчера говорить «третёвни», а Ленка это самое позавчера скажет шестью разными способами на двух языках.
– Если ты так гордишься своей дочерью, то можешь посидеть с ней, пока я схожу к Вике на день рождения, — сказала Рая.
– Нет уж, я пойду с тобой.
– Лена нас обоих не отпустит.
– Раньше ведь отпускала.
– Раньше с ней оставалась моя мама.
– Ничего, я её уговорю, — но ещё до того, как Боря открыл рот Лена начала хныкать:
– Не хочу одна, хочу с вами.
– Мы сегодня не можем, Леночка.
– Мне страшно, я боюсь.
– Ведь раньше ты не боялась. На прошлой неделе ты оставалась одна, помнишь.
– А сегодня боюсь, мне страшно, я хочу с вами.
– Леночка, нас пригласили друзья. Ты же встречалась в садике со своими друзьями, а теперь мы хотим встретиться со своими.
– Возьмите меня.

– Тебе там не с кем будет играть. Ирочка ночует у своих родителей.
– Она же послушная девочка и делает всё, что они ей говорят.
– Всё равно я не хочу одна.
– Мы скоро придём.
– Вы меня не любите.
– Ну, что ты, Леночка, мы тебя очень любим.
– Нет, не любите, не любите, не любите, — захныкала Лена.
– Любим, любим, любим, — стал дразнить её Борис.
– Если бы любили, то не бросали бы меня одну.
– А мы и так тебя не бросаем.

– Вы только и думаете о своих удовольствиях.
– Что? — Борис удивлённо уставился на дочь.
– Если вы не хотите заниматься детьми, так нечего было их рожать.
– Ты ещё руки в боки воткни, будешь совсем как бабушка, — сказал Боря.
– Она вам только хорошего желает, а от вас никакой благодарности, –  ответила Лена тоном Нины Михайловны.
– Ну, так я пойду, — хмыкнула Рая, — а ты побудь с дочерью, пусть она тебя жизни поучит.

*  * *
Летом Нина Михайловна уехала с Зубовым в дом отдыха. Нога у неё стала значительно лучше и она уже не думала об операции, а в минуты особо хорошего настроения даже рассказывала Петру Константиновичу о субботнике, на котором так неудачно упала. Впрочем, её хорошее настроение продолжалось недолго, потому что Зубов стал оказывать внимание женщине, сидевшей с ними за одним столом. Поланская к этому не привыкла. Лев Абрамович всегда относился к ней как к ещё не завоёванной вершине. Он был юрист по призванию и в любых ситуациях старался избегать ссор. Когда Борис познакомился с Поланскими, у Льва Абрамовича кроме работы и машины никаких увлечений уже не осталось. Были ли они раньше, Боря не знал, но по характеру тестя мог предположить, что даже если и были, он никогда не позволял жене усомниться в своей верности. За много лет супружества она к этому привыкла и вела себя как красивая, знающая себе цену женщина. Она прекрасно выглядела и не могла примириться с тем, что должна делить внимание Зубова с кем-то ещё, а для её соседки по столу это было обычное курортное приключение. Нина Михайловна всё прекрасно понимала, но не на шутку разнервничалась. У неё опять заболела нога и она начала заметно прихрамывать. Однажды она сорвалась и, придравшись к какой-то мелочи, наговорила своей сопернице грубостей, а та, спокойно выслушав её, сказала:
– Не надо так нервничать, а то с тобой произойдёт такая же история как с Ниной-хромоножкой, которая любила, а замуж не вышла.
Зубов не смог скрыть ухмылки и, хотя потом он попросил пересадить их за другой столик, Поланская в тот же день позвонила Рае и сказала, что срочно возвращается домой. Ей только нужно обменять билеты. Летом, в разгар сезона сделать это было весьма непросто. Рая стала уговаривать мать остаться, однако переубедить её не смогла.

Поланская сумела купить билет только через неделю на очень неудобный поезд. К этому моменту её соперница уехала домой, а она уже помирилась с Зубовым, но билет, приобретённый заранее, был сдан, новый куплен и произвести обратный обмен оказалось невозможным. Она позвонила Рае, назвала номер поезда и вагон и добавила, что прибывает в четыре утра, а поскольку в такую рань таксисты могут заломить неподъёмную цену, она хотела бы, чтобы её встретили. Борис попросил у Саши машину и тот дал ему «Жигули» своего отца. Его собственная «Антилопа Гну» проходила очередную модернизацию. Не успел Боря запарковаться, как к нему подошёл парень в модной кожаной куртке и спросил, не нужно ли ветровое стекло. В то время среди наиболее дефицитных запасных частей легковых машин ветровое стекло стояло на первом месте, а воровство их стало чумой для автолюбителей. Борис только сейчас заметил маленькую трещину на стекле Сашиной машины. Наверное, кто-то пытался его снять, но в спешке или по неумению только испортил. Продавец, видно, тоже заметил дефект.
– Профессионал, — подумал Борис.
Парень ждал ответа. Он выглядел очень интеллигентно: очки в золотой оправе, модное осеннее пальто и хорошо выглаженные брюки. Род его занятий был очевиден. Он ночью снимал стёкла у беспризорных машин и тут же их продавал. Быстро, удобно и очень прибыльно, никаких накладных расходов. Гораздо эффективнее, чем воровать колёса, которые до продажи нужно ещё где-то хранить.
Боре вдруг ужасно захотелось набить морду этому хлыщу и сдержался он только потому, что знал — где-то поблизости находится его телохранитель.
– У меня при себе нет денег, — сказал Коган, — давай встретимся днём.
– Нет, я могу продать только сейчас.
– Хорошо, подойди ко мне минут через двадцать. Я сейчас встречу друга и одолжу у него деньги.
– Ладно, — согласился спекулянт, но когда Боря вернулся к машине с Ниной Михайловной, никто к ним не подошёл.

*  * *
Утром Нина Михайловна сама отвезла Лену в детский сад, а после работы пешком пошла с ней домой. Встреча с внучкой успокоила её. Около дома Лена увидела бабу Нюру и радостно бросилась к ней. В течение двух недель, пока в детском саду была эпидемия гриппа, Лена находилась на попечении няни. Она успела влюбиться в няньку и не отходила от неё ни на шаг. Потом, когда Лену вернули в детский сад, она ещё несколько дней просилась обратно. Борис пытался переманить бабу Нюру и специально для этого несколько раз, как бы оговорившись, назвал её Арина Родионовна. Она действительно была похожа на Пушкинскую няню из советских учебников по литературе, но либо не знала кто такая Арина Родионовна, либо притворялась, что не знает.
Поланская, увидев как Лена радостно приветствует соседку, с трудом сдержала раздражение. Поздоровавшись с бабой Нюрой, она стала тащить Лену домой, а войдя, сразу же начала отчитывать Раю:
– Посмотри, как Лена похудела. При мне этого бы не произошло. Вы отдавали её чужим людям, у вас самих не было времени следить за дочерью. Ребёнок требует внимания и заботы, а вы готовы её оставить кому угодно только бы пойти развлекаться. Она из-за этого вообще стала какой-то странной. Когда мы гуляли, она тыкала пальчиком в машину и каркала.
Боря засмеялся. Рая и Нина Михайловна удивлённо посмотрели на него и даже в глазках дочери был большой вопросительный знак.
– Чему ты так радуешься? — спросила Нина Михайловна, а Рая, не дожидаясь ответа, повела Лену в ванную.
– Лена не каркает, она говорит по-английски, — ответил Боря, — сar это машина.
– Она-то откуда знает?
– Я её научил.
– Ты? А ты советовался со специалистами?
Сказано это было таким тоном, что Борю передёрнуло. Глядя на тёщу в упор, он зло ответил:
– Нет, Нина Михайловна, не советовался, но всем мало-мальски грамотным людям известно, что лучше всего иностранный язык усваивается в детстве, а поскольку вы образованием не обременены и не знаете даже элементарных вещей, то должны поверить мне на слово.
– Я не смогла закончить институт, потому что рожала твою жену, а бумажка с печатью мне не нужна, меня жизнь научила. Я старше тебя и прекрасно понимаю, что от двух языков в Леночкиной маленькой головке все перепутается и она вообще не сможет говорить.

– В дворянских семьях специально нанимали учителей-иностранцев, чтобы обучать детей различным языкам.
– Дворяне могли делать, что хотели, а я не позволю так обращаться со своей внучкой.
– Мне не нужно ваше позволение, я буду воспитывать свою дочь, так как считаю нужным.
– Тогда она вырастет такой же антисоветчицей как ты и будет называть всех подонками и негодяями.
– К сожалению, в большинстве случаев она окажется права.

– По-твоему на земле есть только один порядочный человек — это ты.
– Нет, порядочных людей много, но в Советском Союзе их чаще всего называют диссидентами, сумасшедшими или американскими прихвостнями.
– Из-за тебя Лена может стать моральным уродом.
– Может, но не из-за меня, а из-за вашей партии.
– Моя партия тебе ничего плохого не сделала.
– Она мне всю жизнь искалечила.
– Нечего на зеркало пенять, если рожа крива.
– Это у вас глаза косы, а не у меня рожа крива.
– Как ты со мной  разговариваешь.
– Как думаю, так и разговариваю. Ведь коммунисты учат всегда говорить правду, вот я и следую их завету, в отличие от вас.
– Я никогда никого не обманывала.
– Вы обманули всех своих сотрудников. Вы сказали, что ваше отчество Михайловна, хотя по паспорту вы Моисеевна.

* * *
Утром Нина Михайловна сама отвезла Лену в детский сад, а после работы пешком пошла с ней домой. Встреча с внучкой успокоила ее. Около дома Лена увидела бабу Нюру и радостно бросилась к ней. В течение двух недель, пока в детском саду была эпидемия гриппа, Лена находилась на попечении няни. Она успела влюбиться в няньку и не отходила от нее ни на шаг. Потом, когда Лену вернули в детский сад, она еще несколько дней просилась обратно. Борис пытался переманить бабу Нюру и специально для этого несколько раз, как бы оговорившись, назвал ее Арина Родионовна. Она действительно была похожа на Пушкинскую няню из советских учебников по литературе, но либо не знала, кто такая Арина Родионовна, либо притворялась, что не знает.
Поланская, увидев, как Лена радостно приветствует соседку, с трудом сдержала раздражение. Поздоровавшись с бабой Нюрой, она стала тащить Лену домой, а войдя, сразу же начала отчитывать Раю:
– Посмотри, как Лена похудела. При мне этого бы не произошло. Вы отдавали ее чужим людям, у вас самих не было времени следить за дочерью. Ребенок требует внимания и заботы, а вы готовы ее оставить кому угодно, только бы пойти развлекаться. Она из-за этого вообще стала какой-то странной. Когда мы гуляли, она тыкала пальчиком в машину и каркала.
Боря засмеялся. Рая и Нина Михайловна удивленно посмотрели на него, и даже в глазках дочери был большой вопросительный знак.
– Чему ты так радуешься? – спросила Нина Михайловна, а Рая, не дожидаясь ответа, повела Лену в ванную.
– Лена не каркает, она говорит по-английски, – ответил Боря, – сar – это машина.
– Она-то откуда знает?
– Я ее научил.
– Ты? А ты советовался со специалистами?
Сказано это было таким тоном, что Борю передернуло. Глядя на тещу в упор, он зло ответил:
– Нет, Нина Михайловна, не советовался, но всем мало-мальски грамотным людям известно, что лучше всего иностранный язык усваивается в детстве, а поскольку вы образованием не обременены и не знаете даже элементарных вещей, то должны поверить мне на слово.
– Я не смогла окончить институт, потому что рожала твою жену, а бумажка с печатью мне не нужна, меня жизнь научила. Я старше тебя, и прекрасно понимаю, что от двух языков в Леночкиной маленькой головке все перепутается, и она вообще не сможет говорить.
– В дворянских семьях специально нанимали учителей-иностранцев, чтобы обучать детей различным языкам.
– Дворяне могли делать, что хотели, а я не позволю так обращаться со своей внучкой.
– Мне не нужно ваше позволение, я буду воспитывать свою дочь, так как считаю нужным.
– Тогда она вырастет такой же антисоветчицей как ты, и будет называть всех подонками и негодяями.
– К сожалению, в большинстве случаев она окажется права.
– По-твоему, на земле есть только один порядочный человек – это ты.
– Нет, порядочных людей много, но в Советском Союзе их чаще всего называют диссидентами, сумасшедшими или американскими прихвостнями.
– Из-за тебя Лена может стать моральным уродом.
– Может, но не из-за меня, а из-за вашей партии.
– Моя партия тебе ничего плохого не сделала.
– Она мне всю жизнь искалечила.
– Нечего на зеркало пенять, если рожа крива.
– Это у вас глаза косы, а не у меня рожа крива.
– Как ты со мной разговариваешь?
– Как думаю, так и разговариваю. Ведь коммунисты учат всегда говорить правду, вот я и следую их завету, в отличие от вас.
– Я никогда никого не обманывала.
– Вы обманули всех своих сотрудников. Вы сказали, что ваше отчество Михайловна, хотя по паспорту вы Моисеевна.
– Я сделала это, чтобы им было легче, они люди простые, таких имен не слышали.
– Конечно, откуда они могли слышать про местечкового сапожника Мойше. Он, наверное, и сам не знал, что произвел на свет секретаршу партийной организации, и что для деятеля коммунистического движения в Советском Союзе неприлично иметь такое отчество. В государстве, построенном по проекту Карла-основоположника, сам он тоже оказался бы человеком второго сорта.
– Ты просто брызжешь ненавистью, когда говоришь о стране, которая тебе все дала. Такому антисоветчику не место в нашем обществе, и если бы ты не был моим зятем, я бы первая лишила тебя гражданства и выгнала из страны паршивой метлой.
– Сделайте милость, похлопочите перед своим правительством. Пусть оно даст мне выездную визу, и я не буду осквернять вашу землю своим присутствием. Я вам хорошо заплачу.

Раньше миротворцем в таких ситуациях выступала Рая, но сейчас она была в ванной и из-за шума воды ничего не слышала, а спор переходил на все более высокие тона. И Поланская, и Борис, уже не сдерживаясь в выражениях, говорили то, что в каждом из них уже давно накипело. В конце концов, Нина Михайловна воскликнула:
– Я не хочу, чтобы ты жил в моем доме.
– Я и сам не хочу, – ответил он.
– Ну, так и уходи отсюда!
Через несколько минут Рая вышла из ванны.
– Где Боря? – спросила она.
– Он разговаривал со мной как последний хам. Он совершенно не умеет себя вести, и я не хочу терпеть его оскорбления.
– Не терпи, тебя никто не заставляет, а где он?
– Я сказала ему, чтобы он уходил.
– Что?!
– Он обзывал меня последними словами, он, он...
– Ты не имеешь права!
– Что я ему плохого сделала? Я ведь помогаю вам, как только могу, я жертвую для вас своей личной жизнью.
– Ничем ты не жертвуешь, просто она у тебя не сложилась, и ты вымещаешь это на нем.
– Да, не сложилась, но вам я все равно помогаю, а вы платите мне черной неблагодарностью. В наше время дети уважали родителей.
– А в наше – еще и родители должны уважать детей.
– Рая, он унижает меня на каждом шагу, он специально все делает наперекор, а если я пытаюсь ему что-то посоветовать, он прерывает меня на полуслове. Он пользуется тем, что меня некому защитить, если бы твой отец был жив, он не посмел бы себя так вести.
– Не лезь к нему со своими советами.
– Я же ему ничего плохого не желаю. Ты-то можешь это понять?
– Нет, не могу. Как бы ты себя повела, если бы он начал тебя учить жизни?
– Рая, ты моя дочь, а защищаешь чужого человека.
– Он мой муж, отец моего ребенка.
– Я знаю, кто он, можешь мне не напоминать. У тебя есть нормальная семья, а у меня нет ничего, – заплакала Поланская.
– Давай разменяем квартиру. Так всем будет спокойнее.
– Что мы за нее получим? Две однокомнатные клетушки. Мне-то много места не надо, а вам? У вас дочь, она скоро подрастет, как тогда вы будете жить?
– Если это единственный выход, я готова. Я хочу, чтобы у Лены был отец.
Разговор с матерью затянулся до утра и закончился слезами с обеих сторон.
А Борис провел ночь у Саши Иванова. К родителям он идти не хотел, точно зная, что они не одобрят его поведения.
Когда на следующий день он встретился с Раей, она вместо приветствия спросила:
– Кого ты наказываешь?
– Никого, я выполняю желание твоей матери.
– С каких это пор ты стал такой послушный?
– А как бы ты себя повела, если бы тебя выгнали из дома?
– Я бы повела себя так, чтобы до этого не дошло. Не надо было с ней спорить. Ты же знаешь, что это бесполезно.
– Я и не начинал.
– Нет, конечно, ты только пытался доказать ей, что она не права. Как будто не знаешь, что переубедить ее может только очередное постановление партии. Кого ты наказал? Думаешь, ее? Ты наказал меня с Леной. Тебе, конечно, удобно жить у Сашки. Там ты вольная птица и можешь делать, что угодно, но меня ты превращаешь в соломенную вдову, а свою дочь – в сироту. Ты ушел от нас, а не от нее. Моей мамашке твой уход только на руку. Ей спокойнее, когда тебя нет, но какая бы она ни была, она Лену любит и все для нее делает. А сама она сейчас в таком положении, что ей можно только посочувствовать.
– Я ей сочувствую, но хамства терпеть не хочу.
– Боря, такую няню как она ты не найдешь ни за какие деньги.
– Последний месяц она нянчила Зубова.
Она устроила Ленку в детский сад, а там до сих пор с твоей дочери пылинки сдувают. Если у тебя есть мозги, ты должен понимать, как это важно. У наших знакомых дети постоянно болеют, а Ленка тьфу-тьфу- тьфу, – Рая поплевала через левое плечо и попыталась постучать мужа по лбу.
– У моей дочери стойкий иммунитет к социалистической системе, – сказал он, уклоняясь.
– Если бы не моя мать, то Ленку бы никакой иммунитет не уберег. Знаешь, как воспитатели детского сада облегчают себе работу? Устраивают сквознячок во время мертвого часа, а на следующий день половина малышей заболевает. Ты этого хочешь? Или хочешь, чтобы твой ребенок был здоров? Люди ради детей терпят гораздо больше, чем взбалмошный характер тещи. Моя мамашка ведет такую бурную деятельность, чтобы израсходовать энергию. Ты думаешь, она такой уж убежденный коммунист?
– Ничего я про нее не думаю, пусть она делает что хочет, и даже бежит впереди паровоза, но только пусть не ожидает, что я буду бежать рядом и нести красный флаг. Если ей нравится читать передовицы газеты «Правда» и смотреть съезды родной коммунистической партии, пусть читает и смотрит. Это ее дело.

– Ай-яй-яй, сколько патетики. Ты никогда не был таким красноречивым, и лучше не становись. Ты не можешь понять ее состояния, ты мужчина. У нее нет личной жизни. Она каждый день наблюдает нашу, и каждый день сравнивает. Она считает, что заслужила больше, она еще достаточно молода и привлекательна. А Зубов... черт его знает, что у него на уме. Но твое поведение – это тоже шиш в кармане. Жить мы можем только с ней. Разменивать квартиру глупо, снимать комнату дорого, а получить жилье нам не светит.
– Поэтому я должен терпеть ее оскорбления?
– Ты тоже не ангел.
– Я и не хочу быть ангелом, я хочу быть самим собой.
– Что ты предлагаешь?
– Ехать в Америку.
– Это не улучшит ее отношения к тебе, а мысль о том, что она останется одна, ее пугает.
– Пусть едет с нами.
– В таком возрасте, без языка, что она там будет делать?
– Да какой у нее возраст! Ты сама говоришь, что она достаточно молода.
– Смотря для чего. Нельзя взрослое дерево пересадить на новое место. Оно там не приживется.
– В Америке такая почва, что любая коряга расцветет буйным цветом. А твоя мамочка легко приспосабливается. Приехала же она в Москву из какой-то Жмеринки и прекрасно здесь устроилась.
– Боря, я не хочу об этом говорить.
– А я хочу, потому что нам здесь не светит не только с квартирой, нам здесь вообще ничего не светит. Я и преподавать-то устроился только благодаря твоему отцу.
– Почему же мой отец смог стать заместителем директора такого большого завода, да еще и с допуском высшей степени секретности? Почему другие здесь нормально живут, а ты не можешь?
– Наверное, они умнее меня или хитрее, а может, умеют жопу лизать или у них мохнатая лапа. Я не знаю, и меня это не интересует, но у меня здесь все идет наперекосяк.
– Потерпи, этот маразм не может продолжаться вечно.
– Так ведь и жизнь наша не может продолжаться вечно, а я хочу добиться чего-нибудь, пока у меня еще варят мозги и есть силы, но главное – я хочу, чтобы моя дочь жила в нормальной стране. Ты думала, что здесь с ней будет?
– То же, что и с нами. Вырастет, выйдет замуж, родит детей. Но для этого у нее должен быть отец, а ты убежал неизвестно куда.
– Я с удовольствием вернусь, но сначала твоя мать должна передо мной извиниться.
– Боря, ты хочешь невозможного. Уменьши свои запросы до реалистического минимума.
– Минимум – это чтобы она не разговаривала со мной, как с провинившимся школьником, и не возникала, когда я воспитываю дочь так, как считаю нужным. А если она не примет эти условия, скажи, что ты уедешь со мной в Штаты.
– Я никуда не поеду.
– Но сказать это ты можешь.
– Нет, не могу.

У Раи действительно не поворачивался язык сказать это матери. Она не представляла себе жизни не только в другой стране, но даже в другом городе. Она два раза ездила со студенческим отрядом на электрификацию, и жизнь в первобытных условиях так на нее подействовала, что она скорее готова была терпеть упреки родителей, чем житейские неудобства. Правда, она тоже устала от постоянных нравоучений матери, и когда Нина Михайловна стала в очередной раз жаловаться на неблагодарность, Рая сказала:
– Тебе недолго осталось терпеть, мы собираемся ехать.
– Ну и катитесь отсюда, скатертью дорога, никто вас не держит.
– На это нам нужно твое разрешение.
– Какое разрешение?
– Для того чтобы выехать на постоянное место жительства за границу, нужно получить разрешение родителей.
В глазах Нины Михайловны появился ужас.
– А что, родители Бориса едут с ним?
– Конечно.
– И вы не боитесь брать их с собой? Они же старики, а его отец вообще инвалид. Кому они там нужны? Здесь у них есть квартира, бесплатная медицина, пенсия, а там вы и сами не знаете, на каком будете свете, а им ведь надо что-то есть и где-то жить, да и медицина там стоит огромных денег. Я совсем недавно смотрела передачу о наших эмигрантах в Америке. Все они спят и видят, как бы вернуться обратно.
Рая усмехнулась.
– Но даже если и не все, я уверена, что многие готовы поменяться с Борей местами. Он получает не меньше своих приятелей – кандидатов наук. У него прочное положение, ему автоматически идет педагогический стаж и прибавляется зарплата.
– Мама, да разве дело в этом? Есть еще и человеческое достоинство. Ты слышала такое словосочетание «человеческое достоинство»?
– Ему же нравится преподавать.
– Ему это так же нравится, как заключенному, которого перевели из карцера с крысами в общую камеру, куда крысы боятся выбегать, потому что зэки их там сожрут. Просто выбора у него нет, а тут еще к неприятностям на работе добавляются ссоры дома. Конечно, он хочет в Америку.
– Ну и пусть едет, а тебе-то что там делать? Кому там нужны советские экономисты?
– Он мой муж, мама. Я поеду с ним.
– А я?! – Несколько секунд Нине Михайловне удавалось сдерживать слезы, но потом она разрыдалась и сразу же превратилась в одинокую стареющую женщину.
До этой ссоры Поланская считала, что Рая от нее никуда не денется, и вот теперь ее уверенность поколебалась. Она может лишиться не только дочери, но и внучки. Видно, история повторяется. Она тоже не послушала своих родителей и ушла из дома с каким-то вдовцом-майором, который был намного старше ее. Ее мать испытывала недоверие к военной форме любого достоинства и боялась, что этот офицер сделает из Нины еще одного рядового в своем батальоне. Нине было всего девятнадцать лет, и она готова была на все. Ее родители почувствовали это и уступили. Она вышла замуж, а Лев Абрамович вскоре демобилизовался и вернулся домой, в небольшой Подмосковный городок. Там Нина познакомилась с его друзьями и быстро приобрела новых, потому что ей нужна была не просто компания, а большая компания. Пока был жив Поланский, у нее всегда был полон дом гостей. Они с удовольствием к ней приходили, а она с радостью их принимала. Ей хотелось постоянно видеть их рядом. Сначала дочь, а потом и внучка стали частью интерьера во время этих приемов. Она представить себе не могла, что они могут уехать.

Рая продолжала политику челночной дипломатии, пытаясь склонить к компромиссу каждую из сторон. Борис упорствовал, и, в конце концов, она сказала, что не хочет жить в подвешенном состоянии, и если он не вернется, она подаст на развод.
– А кто будет Ленку прогуливать, пеленки стирать, в молочную кухню ходить? Ты, наверное, даже не знаешь, где эта кухня находится.
– Уже узнала.
– А жить на что будешь?
– На алименты.
– Если ты разведешься, я брошу работу и пойду сапоги тачать. В мастерской большая часть зарплаты в ведомости не указывается, так что на моих алиментах ты не очень-то пошикуешь.
– Значит, для того чтобы доставить мне неприятность, ты готов стать сапожником?
– Не сапожником, а обувщиком, – ответил он, пытаясь смягчить тон разговора, – они теперь хотят сменить название профессии, чтобы им не приклеивали ярлык пьяниц и дебоширов.
– Ладно, Боря, я устала с тобой пререкаться, бери свои шмотки и возвращайся.
– Только если твоя мать не будет больше лезть ко мне со своими советами.
– Как вы оба мне надоели, у меня своих неприятностей вагон и маленькая тележка, а мне еще вас надо уговаривать, баранов упрямых. Я думаю, ты не круглый идиот и понимаешь, что, в конце концов, вам придется помириться. Пусть это будет без взаимных извинений, просто сделай первый шаг. Ведь у мамашки скоро день рождения, надеюсь, ты не забыл?
– Забыл.

Рая продолжала политику челночной дипломатии, пытаясь склонить к компромиссу каждую из сторон.
– Ладно, Боря, я устала с тобой пререкаться.Просто сделай первый шаг. Ведь у мамашки скоро день рождения, надеюсь, ты не забыл?
– Забыл.
– Ну, так завяжи себе узелок на память.
– Я и так завязал и вот уже почти неделю не развязываю.
– Сам виноват, – сказала Рая и, крепко взяв его за руку, добавила: – Пошли.
Он даже не стал притворяться, что хочет вырваться. Открыв дверь своей квартиры, Рая сказала:
– Мама, я хочу вас помирить.
– Да я и не ссорилась.
– Вы просто прогнали меня из дома, – сказал Борис.
– Ну, я погорячилась, извини.
– Извиняю.
– А теперь обещайте мне впредь никогда не разговаривать на политические темы, – потребовала Рая.
Борис пожал плечами, Нина Михайловна кивнула и закрепила мир с зятем родственным поцелуем.
XVI
Первое время после примирения Нина Михайловна говорила с Борисом неестественно ласковым тоном. Апломб и самоуверенность исчезли, суровое выражение лица при разговоре с ним сменилось угодливо-настороженным. Боря чувствовал себя неловко, а Рая даже стала опасаться за психическое состояние матери, и, чтобы отвлечь ее от печальных мыслей, посоветовала ей устроить день рождения. Нина Михайловна только отмахнулась, ведь день рождения у нее был 29 февраля, и она отмечала его раз в четыре года. Этот год был не високосный, годовщина не круглая, мужа нет в живых, а дочка собирается эмигрировать, да и внучка при виде полуграмотной старухи забывает о собственной бабушке. В общем, поводов для веселья нет, но Рая сказала, что именно поэтому и надо собрать гостей. Ведь в день рождения приглашенные говорят имениннице приятные вещи, и хотя это обычно ложь, но настроение поднимает.
Несколько дней Поланская переваривала предложение Раи, а потом стала закупать продукты. Устраивать она ничего не собиралась, но тех, кто вспомнит и позвонит, она пригласит на чай. Разумеется, если бы это был високосный год, она бы отметила все как положено: сначала с сотрудниками, потом с друзьями, и, наконец, с родственниками. Теперь же придется объединить всех и, на всякий случай, что-нибудь приготовить. Это было ее правило. Она любила гостей и старалась показать им высший класс кулинарного искусства. Она не только прекрасно готовила, но умела создать в доме такую обстановку, что даже те из ее знакомых, которые были в напряженных отношениях между собой, забывали об этом. Чтобы не разочаровывать гостей и на этот раз, она достала тетрадь, куда с детства записывала рецепты, и приступила к делу. Предвкушение встречи и подготовка к ней отвлекли ее от грустных мыслей.
В детском саду ее поздравили не только сотрудницы, но и товарищи по партийной работе, и, пригласив их всех, она поняла, что празднование с друзьями и родственниками придется перенести на выходные.

Коллеги во главе с Викой явились без опозданий. Они принесли все, что положено в таких случаях, включая несколько бутылок целительного эликсира, изготовленного на лучших винзаводах Грузии и экспортировавшегося за границу для лечения капиталистов от скуки и однообразия их бесцельной жизни. Празднование было очень похоже на девичник, и после традиционных тостов за здоровье, благополучие и молодость именинницы, которой не исполнилось еще и двенадцати лет, гости стали хвалить ее кулинарные способности. Нина Михайловна летала как на крыльях. Хандра ее прошла, на лице был здоровый румянец, а в глазах – гордость хозяйки, которой хорошо удался прием. Она стала самой собой. Вероятно, маятник ее настроения, отклонившись до предела в одну сторону, тут же стремительно пошел обратно. К ней возвращалась ее обычная самоуверенность, и Боря подумал, что в таком состоянии она опять может начать учить его жизни. Чтобы не дать ей повода, он держался незаметно, и даже с Викой старался общаться поменьше, но приглашенные потребовали, чтобы он сказал пару слов о своей теще. Борис был готов к этому. Он взял в своей комнате бумажный пакет и, поставив его на стол, сказал:
– Я глубоко благодарен руководству детского комбината, которое предоставило мне слово на выездном заседании парткома, посвященного дню рождения моей тещи. Я самый объективный докладчик, потому что буду говорить о ней не как о члене КПСС с многолетним стажем, и даже не как о своей соседке по коммунальной квартире, в которую превратился ее дом после того, как я сюда въехал, а как о женщине.

Я пришел в этот дом для того, чтобы познакомиться с девушкой, которую никогда раньше не видел. Дверь мне открыла Нина Михайловна. В первый момент я подумал, что меня обманули. Девушка оказалась очень даже ничего, но на несколько лет старше, чем мне обещали. Я, конечно, был не против такого знакомства, но совсем не для последующей женитьбы. Пока я раздумывал, что делать, появилась Рая, и я растерялся, а глазки у меня разбежались. И хотя я начал встречаться с Раей, но продолжал думать о Нине Михайловне. Она же, как я потом догадался, великодушно уступила меня дочери, четко выполняя установку партии: все лучшее – детям. Вскоре мы с Раей женились и вынуждены были поселиться здесь. Рая была этим чрезвычайно недовольна и все время повторяла, что хочет отделиться. Даже после того как родилась Ленка, она продолжала твердить: «Давай уедем». В конце концов, мне это надоело, и я сказал: «Уезжай, а я остаюсь». С тех пор в нашей семье разговоры об отъезде прекратились, но ссоры стали гораздо чаще. Так вот, я хочу выпить за Нину Михайловну, которая явилась причиной этих ссор.
Пока гости пили, Борис развернул пакет, и все увидели бутылку водки, из горлышка которой торчал миниатюрный флаг с надписью «Победитель соцсоревнования», на месте этикетки красовались карикатурные портреты членов Политбюро с надписью «Московские особые».
– А это специальный подарок Нине Михайловне – переходящее красное знамя за самую большую производственную травму года.

Нина Михайловна натянуто улыбнулась, взяла подарок и поставила бутылку на шкаф. Историю травмы и последующего знакомства с Зубовым все хорошо знали, но чтобы не заострять на этом внимание, Вика позвала Лену и громко спросила:
– Леночка, сколько тебе лет?
– Четыре.
– Хорошо.
– Тебе в детском саду нравится?
– Да.
– Умница.
– Тебе родители книжки читают?
– Да.
– Молодец.
– А кого ты больше любишь маму или папу?
– Себя.
– Кого?!
– Себя.
– За что же ты себя так любишь?
– Мне папа сказал, что я умнее других.
– Почему?
– Потому что я знаю английский язык.
– Ну, так скажи нам что-нибудь.
– Я по-английски разговариваю только с папой.
– Так поговори с ним, а мы послушаем.

Лена побежала на кухню и, взяв отца за руку, повела его в большую комнату:
– Dad, let us go to the dining room, all the guests are waiting for you.
– We do not have time because we should go for a walk, – ответил Борис.
Женщины замолчали, внимательно прислушиваясь к диалогу, а Лена, повернувшись к гостям, сказала, что папа хочет идти с ней гулять.
– Вы все равно не успеете до дождя, – возразила Вика.

– Have you heard it dad? – обратилась Лена к отцу, когда он вышел в коридор и начал одеваться.
– We will go anyway, if there is rain we will come back.
– Боря, подожди. Ты же обещал мне продемонстрировать знания своей дочери, помнишь? – сказала Вика.
– Конечно, помню, Великанида Игнатьевна.
– Ну, так давай.
Гости с интересом наблюдали, как Лена переходила с одного языка на другой. Для них это было неожиданное развлечение. Они уже получили хлеба, теперь им представилась возможность посмотреть необычное зрелище, и они тоже хотели проверить, действительно ли Лена так хорошо знает английский. Борис подумал, что они могут оказать на тещу гораздо более сильное влияние, чем все его доводы, вместе взятые. Он сделал вид, что колеблется, и вопросительно посмотрел на дочь.
– Let us go for it, dad, – сказала она.
– OK.
Он повернулся к гостям и, улыбаясь, развел руки:
– А если сказала дочка, дебаты окончены, точка. Давайте сделаем вот что: желающие нас проэкзаменовать пойдут вместе с Леной на кухню, объяснят ей, что надо делать, и вернутся сюда. Она повторит мне ваше задание по-английски, и я его выполню. Согласны?
Женщины вместе с Леной ушли на кухню и несколько минут шептались, а потом вернулись в большую комнату и стали наблюдать. Борис, следуя указаниям дочери, пошел в ванну, взял кусок мыла, завернул его в салфетку, положил в тарелку и все это поставил на шкаф. Лена несколько раз пыталась его остановить, но он, соскочив со стула, сказал гостям:
– Вы хотели, чтобы я просто завернул мыло и положил его на шкаф, а я положил его в тарелку своей тещи, потому что она все время промывает мне мозги. Теперь ей будет чем.
– Тогда нужно было положить два куска, – сказала Вика, – потому что одного для твоих мозгов недостаточно.

– Ай-ай-ай, Великанида Игнатьевна, как вы себя ведете. Какой пример вы показываете подрастающему поколению? Слушая вас, Ленка разучится уважать своих родителей. У меня просто нет слов, чтобы выразить свое возмущение, – сказал он, имитируя тон своей тещи.
– Ладно, Боря, не дурачься, – перебила Вика, – это слишком простое задание. Я придумаю что-нибудь посложнее.
На сей раз Борис должен был взять сумочку Вики, вынуть из нее кошелек, достать оттуда рубль, найти на книжной полке первый том Джека Лондона и, положив купюру между 101 и 102 страницами книги, поставить книгу на место. Сделав все это, он спросил Вику:
– Ну, что вы теперь скажете?
– Молодец, – ответила она. Она наблюдала за экзаменом с особенным интересом, потому что ее собственная внучка была однолеткой Лены.
– Еще, еще! – потребовали гости.
– Нет, – ответил Боря, – я хочу погулять с Леной до дождя. Мы можем продолжить и после.

Но Лена не хотела продолжать после. Ей нравилось быть центром внимания, и она всем своим видом выражала недовольство. Боря начал ее уговаривать, но она находила различные причины, чтобы остаться с гостями, а они внимательно слушали пререкания. Чувствуя это, Лена изощрялась, как только могла. Наконец, Борис одел ее и они вышли.
– Только не задерживайся, – сказала Вика, – мы тут пока подготовим сладкий стол.
Когда они вернулись, на столе уже было вино для взрослых, сок для Лены и сладости для всех. Нина Михайловна сияла, чувствуя себя героиней дня. Сотрудницы говорили ей, какая у нее хорошая внучка, и как Борис правильно делает, что обучает ее английскому с раннего детства. Она соглашалась с этим, ясно давая понять, что обучение было начато по ее инициативе и проходит под ее руководством.

На следующий день Бориса разбудил шум в кухне. Он подумал, что это ему кажется, и попытался заснуть, однако грохот продолжался. Он вышел из комнаты и увидел тещу, которая уже что-то готовила.
– Что вы делаете? – спросил он.
– Ко мне сегодня придут родственники, они меня поздравили, и я пригласила их на чаек. Ты мне поможешь?
– Чаек вскипятить?
– Ну, Боря, это так говорится – чаек. Не могу же я морить их голодом. К тому же они принесут подарки. Нужно их отблагодарить.
Родственники по традиции говорили, что именинница выглядит немногим старше своих одиннадцати с половиной лет, но все равно очень молодо, и им лестно сознавать, что они ее ровесники. Они и впредь желают ей оставаться такой и так же хорошо готовить. Жаль только, что все эти вкусности они не могут осилить за один раз, и, чтобы добро не пропадало, вынуждены будут прийти завтра «на объедки».
По настоянию виновницы торжества Боря должен был повторить не только тост, но и доказательства того, что Лена знает английский. На сей раз он не стал отказываться, а после того как представление закончилось, один из родственников сказал:
– Ну, теперь Леночка может ехать в Штаты.
– Никуда она не поедет. Мы ее и здесь прекрасно устроим, – резко возразила Нина Михайловна. На секунду это вызвало некоторое замешательство, но аппетита гостям не испортило, а к концу вечера выяснилось, что они благополучно съели почти все, приготовленное именинницей, и приходить «на объедки» им уже не надо.

На следующий день перед последней группой гостей Боря опять повторил весь репертуар. Он забыл лишь спрятать часть еды под кровать. Так он поступал с тех пор, как однажды сотрудники, неожиданно пришедшие навестить захворавшую Нину Михайловну, опустошили весь холодильник, и на следующий день он с женой должен был довольствоваться яичницей без колбасы. Наученный голодным опытом, он перед приходом гостей всегда прятал заначку под кровать, а после их ухода возвращал ее обратно в холодильник. На сей раз он этого не сделал, и остался без завтрака.

Через несколько дней Поланская принесла книгу по методике обучения детей иностранным языкам и, торжественно передавая ее зятю, сказала:
– Вот, Боря, это поможет тебе учить Лену как положено. То, что ты делаешь, конечно, хорошо, но еще лучше, если ты будешь следовать советам специалистов.
– Я уж как-нибудь своими силами, Нина Михайловна.
– Почему ты никогда не хочешь слушать, что тебе люди говорят?
– Это какие люди? Которые считали, что в маленькую детскую головку не влезут одновременно два языка?
– Нет, это другие люди, которые получили педагогическое образование, преподают язык всю жизнь и знают его как родной. Те, которых стоит послушать даже такому умнику, как ты.
– Лучше всего можно выучить английский, живя в Америке.
– Необязательно. Если Лена будет хорошо знать языки, ее вполне могут послать туда переводчицей.
– Да вы что, Нина Михайловна! – Борис посмотрел на тещу, в который уже раз пытаясь понять, действительно ли она так думает или строит из себя наивную дурочку. Ведь для получения командировки за границу недостаточно просто иметь связи. Нужно иметь очень сильные связи, и даже для партийного функционера среднего звена это недостижимо, а для Елены Борисовны Коган мечтать об этом – опасное заблуждение.
Теща смотрела на него, твердо уверенная в своей правоте, и Боря понял, что продолжать разговор бесполезно.

Тридцать первого декабря он достал костюм Деда Мороза и, наклеив в подъезде бороду, пошел поздравлять Лену. Рая, заранее положившая подарки в мешок, открыла дверь и позвала:
– Леночка, иди, к тебе Санта Клаус пришел.
Лена выбежала из комнаты и закричала по-английски:
– Папа, папочка, зачем ты наклеил эту дурацкую бороду?
– Я Санта Клаус, – важно ответил Боря, – я приехал из Лондона и принес тебе подарки.
– Ой, как здорово, – захлопала она в ладоши, – давай быстрее.
– Ты должна меня попросить, как положено: Дорогой Санта Клаус, дай мне, пожалуйста, новогодние подарки.
– Дорогой папочка, дай мне, пожалуйста, новогодние подарки, – послушно повторила Лена.
– Не папочка, а Санта Клаус.
– Хорошо, хорошо, Санта Клаус, дай мне подарки.
– Расскажи сначала, что ты знаешь о своих сверстниках в Лондоне.
– У них машины ездят по левой стороне, поэтому, когда переходишь дорогу, нужно посмотреть сначала направо, а потом налево.
– Правильно, Леночка, молодец. Вот, возьми конфеты и игрушку, а я пойду к другим детям. Они меня уже давно ждут.
– Спасибо, папочка.

XVII
На десятилетие окончания института бывшие сокурсники собрались на родной кафедре, а организовал встречу Миша Ларионов. Он уже защитил докторскую, а его жена стала привлекательной и уверенной в себе женщиной. Одевалась она с большим вкусом, умело пользовалась косметикой, и на встрече играла роль первой леди. Когда все уселись, она предложила тост за своего мужа, который все организовал. Затем она напомнила, что он профессор и временно исполняет обязанности заведующего кафедрой.
– Значит, ты временно исполняешь обязанности жены заведующего кафедрой, – сказал Саша.
– Нет, я жена временно исполняющего обязанности заведующего кафедрой, – поправила она.
– Какая разница?!
– Временно исполнять обязанности жены может любая студентка, а по теперешним временам даже и студент, – она посмотрела на Сашу, и он подумал, что она еще не забыла их давний разговор, когда она приехала к нему под предлогом ремонта машины и заставила рассказать о его жизни в тюрьме, о том, как его в первый же день окрестили «студентом» и попытались опустить, а он, защищаясь, так искалечил одного из нападавших, что тот долго «отдыхал» в лазарете.

Ларионов внешне почти не изменился, но в поведении его появился лоск. Он уже не был тем косолапым недотепой, который поступил в институт пятнадцать лет назад. Он свободно мог поговорить о книжных новинках и последних театральных постановках. Неизвестно, читал ли он первые и смотрел ли вторые, но обсуждал их со знанием дела. Через некоторое время, когда все уже освоились, он предложил каждому кратко рассказать о себе с того момента, как они получили диплом.
– А начнем мы с моего мужа, – сказала Света, – и сделаю это я. О его научных успехах вы, наверное, слышали. В семейной жизни у него тоже все в порядке, у нас двое детей, старшего сына зовут Миша, а младшего тоже зовут Миша.
– Так ведь и мужа твоего зовут Миша, – добавил Володя Муханов, – значит, ты живешь как в сказке, с тремя медведями в одной берлоге и работаешь у них лучом Света в медвежьем царстве.
– Ты, Володя, в своем амплуа, – хлопнул его по плечу и. о. зав. кафедры, – но прежде чем ты начнешь нас пародировать, я хочу рассказать одну историю, и если кто-нибудь сможет ее уточнить, буду крайне признателен. Так вот, два года назад я отмечал защиту докторской в ресторане «Голубое небо». К нам подошел официант, очень похожий на Женьку Гончарова, только был он намного толще, выглядел гораздо старше и значительно потрепаннее. Я не мог поверить своим глазам и спросил:
– Женя, это ты?
– Вы ошиблись, – ответил он, и, взяв заказ, ушел. Но я узнал его голос и решил поговорить с ним, когда он вновь появится у нашего стола, однако он больше не показывался. Стопроцентной уверенности у меня не было, и я решил прийти туда на следующий день, чтобы узнать, работает ли там Евгений Гончаров, но до сих пор так и не собрался. Так вот, я хотел спросить, он это или нет? Может, вы его встречали.
– Встречали, – сказал Саша, – и говорили. Это он. Свою прежнюю жизнь он вспоминать не хочет, и насильно окунать его в прошлое не стоит. Главное, что теперь ему хорошо. Он сыт, пьян, и нос в табаке. Неважно, что когда-то он был способным студентом, а потом подающим надежды аспирантом. Важно, что после смерти отца никто его не подталкивал, и никто не помогал, а сам он погнался за быстрыми заработками, поэтому он там, где ты его видел, и ничего уже не сделаешь.
– Откуда ты знаешь? – спросил Миша.
– Он сам мне рассказал, когда ремонтировал у меня свою машину.
– У каждого свой путь, – сказал Володя, – я тоже занимаюсь не тем, чему нас учили, – до сих пор играю в театре миниатюр, а мои коллеги – студенты и аспиранты. Есть даже один уже далеко не молодой доцент. Я там второй по старшинству, и внимательно слежу за идеологической стороной художественной самодеятельности. Вы же понимаете, что студентам воли давать нельзя, за ними нужен глаз да глаз.
– Я слышал, что у тебя там задействованы не только глаза, но и другие части тела, – заметил Борис.
– Конечно, – не стал спорить Володя, – и руки, и ноги, и мимика. Я вам сейчас все это покажу.
Как только Володя начал представление, Наташа Караваева легонько толкнула Витю Еремина, который, как обычно, сидел рядом и тихо спал, положив голову ей на плечо. Витя проснулся и, поддавшись общему настроению, громко засмеялся. Однако очень скоро смех его затих, глаза закрылись, а голова опять упала на Наташино плечо.

Когда все уже стали расходиться, Борис вспомнил про плакат, исправленный его другом, и спросил:
– Миша, а кто, в конце концов, победил – идеи или иудеи?
– Победил я. После Сашкиной аварии я повесил здесь революционное изречение типа того, что если человек хочет учиться, он найдет способ, а если не хочет – выдумает причину. Эта агитка тут бы и висела, но встреча с Женей так на меня подействовала, что я ее убрал и попросил студентов написать высказывание Генри Форда, – он махнул рукой в сторону лаборатории, над которой красовалась надпись: «Считает человек, что добьется своего, или уверен, что его ждет провал, – он в обоих случаях прав».
По дороге домой Саша сказал, что в следующую субботу в Парке культуры собираются памятники, и можно туда пойти развлечься.
– Какие еще памятники? – не понял Коган.
– Члены общества «Память».
– Это без меня.
– Неужели тебе не интересно?
– Они инородцев на свои встречи не пускают.
– Я скажу, что ты со мной.
– Давай лучше просто где-нибудь посидим.
– Чудак, там будет бесплатное представление. Питекантропы без намордников.
– А если они мне кости переломают?
– Тогда я скажу Рае, что ты не виноват, и это я тебя туда затащил.
– Это меняет дело.

Митинг проходил в Нескучном саду. В центре стояла трибуна с микрофоном и мощные динамики, так что выступавших было слышно далеко за пределами большой поляны. Все они называли себя патриотами и говорили о том, как малый злостный народец, живущий на их родине, на протяжении веков спаивает простодушных славян, не умеющих противостоять хитроумным козням. Кроме того, инородцы используют кровь христианских младенцев для изготовления мацы, а самые извращенные их представители, приняв русские фамилии, захватили власть и довели страну до полной нищеты.
Все эти обвинения были не новы и повторялись на протяжении веков, но сейчас Боря находился в огромной толпе, которая негодующе реагировала на каждое слово. Особенно неприятное впечатление произвело выступление патриота Кирилла Владимировича Тураева. К тому времени он уже спился, его выгнали из отдела кадров, и он работал сторожем. Тураев приписывал такой крутой поворот в своей судьбе проискам евреев, которые в добрые старые времена, несмотря на свою мерзкую сущность, все-таки знали свое место. Он уверенно читал речь, которую после многократных повторений знал почти наизусть.
– В Москве и области живет 1,9 % жидов, – говорил он, – но они занимают все ключевые позиции. У меня нет сведений о том, сколько среди них кандидатов и докторов наук, однако с помощью своей тайной сети они плетут интриги против русского народа, а своих детей пристраивают в самые престижные места. Например, в специализированных физико-математических школах их учится 14,5 % от общего числа учеников, в школах с усиленным изучением иностранных языков – 11 %, а в ПТУ Москвы и области – всего два человека, да и те полужидки.
Откуда он взял эти цифры и насколько они соответствовали действительности, было неизвестно. Борис попытался сосчитать, сколько же это получается, но его вычисления были прерваны громким криком Саши:
– В ПТУ их всех, а то ишь, стипендии получают, зарплаты докторские, а мы тут за них на стройках вкалываем.

Тураев одобрительно кивнул и закончил свое выступление тем, что призвал все прогрессивные силы объединяться в борьбе против инородцев. Когда он сошел с трибуны, ведущий зачитал записку, в которой говорилось, что в России отношение к евреям было мерой порядочности человека, и все великие русские люди боролись с антисемитизмом, что ясно видно из их высказываний.
– Интересно было бы услышать эти высказывания, – ехидно заметил ведущий, уверенный, что автор записки не отважится выступить перед такой аудиторией, – мы предоставляем трибуну не только своим единомышленникам. Давай, писатель, выходи, процитируй наших классиков. Только уж, пожалуйста, не каг’тавь, а то здесь тебя п’госто не поймут.

В толпе захохотали, но к немалому удивлению присутствующих, к трибуне пробрался молодой человек, поднялся на нее и взял микрофон. Заподозрить в нем инородца было невозможно.
– Как же так, – разочарованно сказал ведущий, – русский парень, а защищаешь пархатых.
– Потому и защищаю, что я русский. Сами они на вашем собрании выступать боятся. Они уже достаточно натерпелись от черносотенцев.
– Мы не черносотенцы, мы черномиллионщики. Смотри, сколько нас, – он показал на одобрительно загудевшую толпу.
Борису стало не по себе. Он действительно испугался, тем более, что рядом с трибуной стоял фотограф и снимал всех выступающих. Может, в его фотоаппарате и пленки-то не было, но само его присутствие наводило на очень неприятные мысли. Молодой человек встал перед камерой и, проверив микрофон, стал зачитывать цитаты из публицистических произведений Льва Толстого, Горького, Короленко и Лескова, каждый раз давая точные ссылки, но Борис не мог больше слушать, и ушел. Они поехали к Саше, и там впервые в жизни Боря напился.

Через несколько дней в газете «Правда» появилась сочувственная статья об обществе «Память». Боря дал ее жене и сказал, что больше жить здесь не может.
– Моя мать не даст разрешение, – ответила Рая.
– Даст, как миленькая, – возразил Борис. Он настроился на тяжелую борьбу и длительные уговоры, и не ожидал, что его жена так быстро согласится.
– Ты все же с ней поговори, прежде чем что-либо делать.
– Конечно, поговорю, а пока попрошу Фиму прислать два вызова. Один мне, а другой ей.
– Второй не нужен. Она никогда отсюда не уедет.
– Э, Рая, жизнь идет вперед. За последние годы расстановка сил в империи зла изменилась. Даже апостолы веры позволяют себе критиковать родное коммунистическое правительство, и, какой бы верноподданной твоя мать ни была, она не может этого не видеть. Я и то изменился. Раньше я считал, что всех коммуноидов надо перевешать, а теперь думаю, что некоторых можно и расстрелять.
– Кончай паясничать, Боря, эмиграция – это огромный риск, я боюсь.
– Я тоже боюсь, особенно после того, как я побывал на собрании «Памяти». Да и не только поэтому. Там среди всех этих подонков я видел и Вислоухина.
– Какого Вислоухина?
– Того самого, произведениями которого мы зачитывались. Он стоял рядом с нами, и я сначала думал, что обознался. Мало ли людей, похожих на него.
– Так это был он?
– Да, я узнал его по голосу, а по реплике стало понятно, почему он оказался на митинге. Когда там выступал один парень и зачитывал отрывок из статьи Толстого «Не могу молчать», Вислоухин с типичным оканьем стал говорить соседу, что он мог бы процитировать других русских писателей, например, Достоевского и Гоголя, которые изображали жидов совсем в другом свете. И ведь это правда. Ты понимаешь, Рая, это правда. Наступает смутное время, народ будет искать козла отпущения, а кто виноват во всех бедах России, давно известно. Раньше их называли жиды, потом безродные космополиты, теперь сионисты, как их будут называть завтра, я не знаю, но становиться жертвой не хочу.
– Пока были только армянские погромы.
– Это лишний раз доказывает мою правоту. В Советском Союзе сейчас такой бардак, что даже не знают, кого надо бить в первую очередь. Мне страшно, Рая. Конечно, может, все и утрясется, но лучше наблюдать за этим с другого берега.
– Значит, ты готов расписаться в собственной трусости?
– Готов, и ничего позорного здесь не вижу. Впрочем, среди советских евреев нет трусов.
– Неужели? – язвительно сказала Рая, глядя на мужа.
– Конечно, – ответил он, – есть только смелые и храбрые. Смелые – это те, кто уезжает, а храбрые – это те, кто остается, так что я смелый.

Вечером Боря сказал теще, что собирается эмигрировать, но для этого нужно ее разрешение.
– Зачем вы едете, – спросила Поланская, – неужели вам здесь плохо? У вас же все есть, а когда я умру, вам и эта квартира достанется.
– Нина Михайловна, вы не намного старше меня, и мне пришлось бы долго ждать. В ваши идеалы я не верю, и бороться за светлое будущее человечества не хочу. Мне достаточно того, что придется бороться за свое собственное будущее.
– Если ты понимаешь, что тебя там не ждут, так подумай еще раз.
– Уже давно подумал, и ваша дочь, наконец, со мной согласилась, а вы, если хотите, можете к нам присоединиться.
– Не могу. В Америку коммунистов не пускают.
– Откуда вы знаете?
– Слышала.
– Вам не обязательно афишировать свое членство в КПСС. В крайнем случае, дадите торжественную клятву не разжигать в Америке пожар мировой революции, а я за вас поручусь. Видите, для приема в партию вам требовалась рекомендация двух коммунистов, а для выхода из нее достаточно одного беспартийного. Ну, а пока подпишите, пожалуйста, бумагу, что никаких материальных претензий к Рае у вас нет.
– Куда вы так торопитесь?
– Не куда, а откуда. Я вашему правительству не верю. Сегодня оно разрешает мне ехать, а завтра выпустит закон, осуждающий поведение сионистов и всех, кто их поддерживает. А вы сами знаете, когда партия говорит «надо», народ отвечает «есть», причем в данном случае он с удовольствием примет участие в расправе над осужденными, потому что можно будет безнаказанно набить кому-то морду, потрахать молодых бабенок или пограбить богатеньких евреев. Я боюсь здесь оставаться.
– У тебя паранойя. Сколько людей здесь живет, и ничего.
– Это их дело.
– Если я подпишу, меня выгонят с работы. Ведь детский комбинат является частью предприятия Министерства оборонной промышленности. У меня даже допуск есть.
– У вас паранойя, Нина Михайловна. Никто вас не тронет, вы никаких секретов не знаете, и вражеским шпионам ничего рассказать не можете. Ну, разве только слова песен, которые разучиваете с детьми к очередному утреннику. А если вы действительно боитесь остаться без работы, езжайте с нами.
– Куда я поеду, Боря, я здесь всю жизнь прожила.
– Мои родители тоже здесь всю жизнь прожили, но им это не мешает.
– Им там пенсию дадут, а я еще должна работать.
– Здесь же вы работаете, и не жалуетесь.
– Здесь я у себя, а там я даже языка не знаю.
– Выучите.
– Ничего я не выучу, – заплакала Нина Михайловна, – и никуда я не поеду.
– А я поеду, и мне нужна ваша подпись.
Боря уже считал себя жителем другой страны, и неприятности людей, остающихся здесь, казались ему не стоящими внимания.

На следующий день он пошел к директору техникума и сказал, что собирается выехать на постоянное место жительства в Израиль.
– Зачем? – искренне удивился тот.
– Жить, работать, растить детей. Иметь все то, что имеют нормальные люди в нормальных странах.
– Так ведь у вас все это есть.
– Нам бесполезно говорить на эту тему. Лучше дайте мне характеристику, и мы расстанемся по-хорошему.
– Зачем вам характеристика?
– В ОВИРе непременно хотят знать, является ли отщепенец, предающий социалистическую родину, политически грамотным и морально устойчивым, и будет ли он достойно представлять первое государство рабочих и крестьян в мире загнивающего капитализма.
– Сначала напишите заявление по собственному желанию.
– Нет, сначала характеристика, потом заявление.
– После того что вы сказали, я и так могу вас уволить. Ведь обучение молодого поколения – очень важная задача, и ее нельзя доверять политически неустойчивым элементам...
– Поберегите свой пыл для очередного партсобрания, – перебил Борис, – я уволюсь только после того, как получу характеристику.
– Мне нужно подумать. Такие вещи с наскоку не решаются, вполне возможно, что мне сначала придется устроить общее собрание и выяснить мнение сотрудников. У нас в техникуме за границу еще никто не уезжал.
– Устраивайте, что хотите, я на ваше мероприятие не пойду.
На следующий день, предварительно посоветовавшись с партийным начальством района, директор выдал Боре характеристику, в которой говорилось, что гражданин Коган проявил себя посредственным преподавателем, постоянно отлынивавшим от общественно-полезной работы и пытавшимся привить студентам антисоветские взгляды.

Теперь была очередь Раи, но она пользовалась любым предлогом, чтобы отсрочить решительный разговор со своим начальником. При одной только мысли об общем собрании ее начинало колотить. Она просила Бориса подождать хотя бы до Нового года, когда у людей будет нормальное рабочее настроение. Ведь даже в КГБ в конце декабря больше думают о праздниках, и если подать документы в это время, то они вообще могут затеряться. Но Боря настаивал, так как среди отъезжающих ходили упорные слухи о том, что граница закрывается, и нужно выскочить из Союза как можно быстрее. Он сказал, что если Рая не пойдет к своему шефу, то он это сделает сам.
– Я не знаю, как поведет себя мой начальник, – ответила она, – может, он тоже захочет устроить собрание трудового коллектива, а я этого не выдержу.
– Тогда увольняйся.
– А на что мы жить будем, ведь я единственный работающий член семьи.
– Для того чтобы уехать, нам денег хватит.
– А если нет? Попадет какому-нибудь бюрократу вожжа под хвост, и нам не дадут разрешения.
– Не бойся, дадут. Фима уезжал пять лет назад, и то плевал на них с высокой колокольни.
– Ему повезло.
– Повезло, потому что он ничего не боялся.
– Но я-то не такая.
– Знаю, поэтому, когда будешь говорить со своим начальником, руби под дуру. Говори, что ты не хочешь никуда ехать, что я угрозами заставил тебя согласиться. Свихнулся на отъезде, совершенно потерял рассудок и на каждом перекрестке кричу, что всем, кто попытается мне помешать, я намотаю кишки на яйца. Поняла?
– Поняла. Намотаешь всем кишки на яйца, – без выражения повторила Рая.
– Правильно. И главное – держи хвост пистолетом. Сталинские времена прошли.

***
Борис был прав, рядовой советский обыватель уже не был таким дремучим, как в пятидесятые годы, но общением с иностранцами развращен еще не был, корреспондентам зарубежных газет не доверял, и дел с отъезжающими предпочитал не иметь. Конечно, за последние годы люди успели привыкнуть к тому, что среди их соотечественников находятся смельчаки, готовые бросить социалистический рай и переселиться в общество потребления. К ним стали относиться более терпимо, и даже с некоторым уважением.

Тем не менее, когда Рая зашла в кабинет Алексея Ивановича Сухоручко, закрыла за собой дверь и заговорила о цели своего визита, голос ее дрожал. Выслушав ее, Сухоручко сказал:
– Ну что ж, пиши на себя характеристику.
– То есть как? – не поняла она.
– Так, бери лист бумаги и пиши. И, пожалуйста, без грамматических ошибок, а то тебя не выпустят.

Рая никогда не давала поводов заведующему отделом называть себя на «ты». Отношения между ними были строго официальными. Его назначили на эту должность всего год назад. В отличие от своего предшественника, он развил бурную деятельность и стал довольно часто ездить в Прибалтику. После первой же поездки он привез сотрудницам несколько занятных безделушек, а потом они начали заказывать ему колготки, трусики и бюстгальтеры. Он знал все их размеры, никогда не ошибался, и его покупки вызывали искреннюю благодарность заказчиц. Эта благодарность не ограничивалась поцелуями в щечку, поэтому Рая не хотела ни о чем его просить. Ее отношение не изменилось, даже когда он привез ей на день рождения французский лифчик. Вручая ей подарок, он сказал, что его собственной жене обновка не подошла. Зная его, поверить в это было невозможно, а поскольку как мужчина он был ей безразличен, Рая вежливо, но решительно отказалась. Больше Сухоручко ничего ей дарить не пытался, и она была уверена, что теперь он поквитается с ней сполна, но он сказал:
– Да не волнуйся ты, хуже, чем здесь, тебе нигде не будет.
Рая подумала, что ослышалась, но он подошел к ней и положил руку на плечо. В этом не было ничего сексуального, только симпатия, дружеское участие и легкая зависть. Казалось, он и сам с удовольствием последовал бы ее примеру, только вот ехать ему было некуда: переселяться на Украину Сухоручко не хотел, а в Канаду его никто не приглашал. Пожалуй, в качестве помощи по выполнению продовольственной программы он мог предложить советскому правительству обменять себя на мешок канадской пшеницы, но открыто выступать с таким предложением Алексей Иванович не решался.

Он подписал характеристику, сделал копию и, вручив оригинал Рае, пожелал ей счастливого пути. А через две недели, когда советские войска оккупировали Афганистан, вызвал ее к себе и сказал:
– Теперь тебя вряд ли выпустят, так что придется подождать, но я тебя не уволю, а жизнь штука непредсказуемая, все может измениться.

Боря же, узнав об Афганистане, чуть не потерял сознание. Он понял, что после введения «ограниченного контингента войск для оказания помощи дружественному афганскому народу в борьбе против американской агрессии» границы Советского Союза закроются. Старые маразматики, управляющие одной шестой частью земного шара, могут прожить еще много лет, а что будет потом, и когда это «потом» наступит, неизвестно.
Известно только, что ему придется остаться здесь и все начать с нуля.
XVIII
Убедившись, что граница Советского Союза закрылась, Нина Михайловна стала еще более горячей приверженицей изучения иностранного языка. Она даже посоветовала Боре взять работу в патентном бюро. Он тоже понимал, что если не будет использовать свои знания, то они пропадут, и последовал ее совету, но первые несколько переводов были так скудно оплачены, что поставили точку в его переводческой карьере. Он еще продолжал говорить с Леной по-английски, но его беседы становились все более неуклюжими, и часто, чтобы ясно выразить свою мысль, он сам переходил на русский.

О возвращении в техникум не могло быть и речи, и Боря стал искать инженерную работу. Несколько попыток ни к чему не привели. Формальной причиной отказа был перерыв в инженерном стаже, а фактическую он знал и так. Он обратился в бюро по трудоустройству. Его послали в небольшую организацию, которая называлась «Росналадка». В тот же день после краткого собеседования ему предложили должность техника. Боря заполнил заявление, и после однодневной ориентации его отправили в командировку в Калининград1. Там он встретился с сотрудником по имени Тим, который должен был ввести его в курс дела. Тим объяснил ему, как работает оборудование, и они выполнили месячное задание за две недели. После этого Тим остался в Калининграде, а Борис поехал в Москву, дав сотруднику слово, что выйдет на работу только тогда, когда тот вернется от военно-полевой жены к постоянной. Тим обещал взять проездной билет у своих попутчиков, чтобы Боре не пришлось ехать на вокзал к прибытию калининградского поезда и выпрашивать у пассажиров билет для отчета о командировке.

После Калининграда последовали другие города, и когда Боря уехал в очередной раз, Нина Михайловна спросила Раю, собирается ли он воспитывать своего ребенка.
– Нет, мам, скорее всего он поручит это тебе.
– Рая, это серьезный вопрос.
– Да знаю я, – раздраженно сказала Рая, которую тоже волновало постоянное отсутствие мужа, – но Борю обычно отправляют на месяц, а возвращается он дней на десять раньше, так что он достаточно времени проводит дома.
– Раечка, это наверняка противозаконно, и его рано или поздно поймают.
– Его начальство и так все знает, но у них слишком большая текучка, и они вынуждены закрывать глаза на нарушения.
– В такой шарашке работают только те, кто хочет порезвиться на стороне, да и они, в конце концов, разводятся. Вспомни Вику, ведь то же самое может произойти с тобой.
– Мама, он ищет другую работу.
– Плохо ищет.
– А ты помоги.
– Я уже кое с кем разговаривала.
– Спасибо, – сказала Рая, но благодарности в ее тоне не было.
– И еще одно, Рая. Твое начальство знает, что ты хотела уезжать. Ты должна показать, что пересмотрела свои взгляды и осознала ошибку.
– Никто в это не поверит.
– А ты попробуй, скажи, что ты хочешь вступить в партию.
– Ей папа не разрешит в партию вступать, – сказала Лена, слышавшая этот диалог.
Женщины удивленно посмотрели на Лену и переглянулись. Борис в присутствии дочери не говорил на политические темы. Он считал, что когда она вырастет, сама во всем разберется. Пока же он не хотел воспитывать в ней чувства, которые ему самому мешали нормально жить. Даже после того, как они подали документы в ОВИР, он ничего при Лене не обсуждал, но она и без слов чувствовала его отношение к происходящему.

***

Бывая в разных городах, Боря старался посмотреть достопримечательности, чтобы потом поделиться впечатлениями с женой. Сама она путешествовать по периферии не хотела. Только когда его послали в Тбилиси, она собиралась приехать к нему на несколько дней, но из-за простуды ей пришлось остаться дома. Борис же, оказавшись в столице Грузии, использовал каждую свободную минуту для осмотра города.

Гуляя по центру, он набрел на большую церковь, в которую входили нарядно одетые люди. Все они подъезжали на шикарных машинах.
– Что здесь происходит? – спросил Боря одного из них.
– Свадьба, дорогой, неужели не видишь?!
– Нет, я, наверное, пропустил приезд молодоженов.
– Зайди в церковь, они там.
Боря прошел внутрь и, пока длилось бракосочетание, рассматривал росписи на стенах. При выходе он столкнулся с тем же мужчиной.
– Нравится? – спросил тот.
– Очень! – ответил Боря.
– Ты откуда?
– Из Москвы.
– Ты, наверное, никогда не был на грузинской свадьбе?
– Нет.
– Поедем со мной!
– Так ведь я никого не знаю.
– Познакомишься.

Мужчину звали Георгий, он оказался двоюродным братом жениха, и по дороге с гордостью рассказывал, что подарили брачующимся его родственники. Боря прикинул, что если родня невесты проявила такую же щедрость, то на деньги, полученные на свадьбе, молодые смогут безбедно жить года два. Скоро они приехали в загородный особняк, но познакомиться там Боря ни с кем не успел. Он не успел даже в полной мере насладиться грузинским застольем. Георгий переводил ему все тосты и зорко следил, чтобы после каждого Боря пил до дна, а затем сам наполнял его бокал. Боря вынужден был попробовать все, от шампанского до чачи. Пил он за здоровье жениха, невесты, их братьев и сестер, родителей, гостей и кого-то еще, но после десятого тоста уже не воспринимал витиеватые речи, а после пятнадцатого вообще перестал что-либо воспринимать...

Очнувшись на следующее утро в своем номере, он спустился вниз и спросил у портье, кто его привез. Тот ответил, что сделали это весьма достойные люди. Они выгрузили его из какой-то очень дорогой иностранной машины, показали карточку гостиницы, спросили, в какой номер его надо отнести, а уходя, оставили хорошие чаевые.
Чью свадьбу он отмечал, и где это происходило, Боря так и не узнал, а через день, окончательно придя в себя, решил поехать на экскурсию по городу. Начиналась она около театра. Он сел в автобус и отдал водителю пять рублей. Минут через пятнадцать водитель сказал, что народу слишком мало, и гид не хочет работать за такие деньги. Нужно собрать еще по пятерке и подождать, когда подойдут другие желающие. Присутствующие собрали и подождали, но желающие не появились. Минут через десять водитель опять предложил всем собрать по пятерке. Несколько человек, услышав это, ушли, а Боря решил посмотреть, чем все кончится, и дал еще пять рублей.

Водитель выходил к ним еще три раза, после чего появилась молодая красивая женщина и начала экскурсию. Звали ее Вера Данелия. Она вкратце рассказала историю города и показала основные достопримечательности. Через час, когда они сделали санитарную остановку, Боря подошел к ней и попросил рассказать о грузинских свадебных традициях. Она полюбопытствовала, почему это его заинтересовало. Он объяснил.
– Это вполне в нашем духе, – сказала Вера, – теперь для полноты впечатлений о Грузии вам нужно посмотреть настоящий Тбилиси.
– Что значит настоящий?
– Значит, не только здание горсовета и проспект Руставели, а все злачные места.
– Так покажите, я уверен, что найдется достаточно желающих, и мы заплатим, сколько вы скажете.
– Денег не надо, – махнула она рукой, – и желающих тоже. Пошли. – Вера открыла дверь машины, стоявшей рядом, и села за руль.
– А как же остальные? – спросил Боря.
– Не беспокойтесь, водитель вернет им деньги, – ответила она, и, лихо управляя «Жигулями», стала показывать ему старые здания и рассказывать связанные с ними легенды. Закончила она экскурсию у себя дома. Войдя к ней, он сразу понял, что Вера не обычный экскурсовод, поэтому она так и вела себя с туристами. Она поставила на стол марочное грузинское вино и закуски. Потом последовали харчо, сациви и несколько блюд, названия которых он не знал. У Бориса было чувство, что все это недоеденные остатки вчерашнего пиршества, но выглядели они очень аппетитно, и отказываться от них он не стал. Не отказался он и от нее, честно отработав и персональную экскурсию, и угощение.

Когда они отдыхали после второго раунда, он спросил, не приняла ли она его за обрусевшего грузина. Она засмеялась.
– За грузина тебя могут принять только невежды. У тебя нет нашей широты. Ты и сейчас думаешь, как бы побыстрей от меня сбежать. Ты боишься, что сюда заявится настоящий хозяин.
– Нет.
– Не прикидывайся, у тебя плохо получается, я ведь артистка, я чувствую плохую игру.
– Где ты играешь?
– В театре Грибоедова.
– Когда у тебя следующее представление?
– Через два дня.
– Я приду.
– Конечно, приходи, я дам тебе бесплатный билет с условием, что потом ты честно выскажешь свое мнение.
– Обещаю.

Вера исполняла главную роль – доступную даму полусвета в пьесе из жизни французского дворянства. Играла она превосходно, и, встретив ее после спектакля, Боря вполне искренне сказал, что она была великолепна, и он еще никогда не видел женщину, которая бы так естественно и с таким знанием дела играла свою роль.
– Я ее часто репетировала в жизни, – ответила Вера без улыбки, и он не понял, говорит она серьезно или шутит, но времени на размышления у него не было, потому что она тут же добавила: – У меня в субботу съемки. Если хочешь принять участие в массовке, приходи. Нужно будет изображать народ. В толпе ты вполне сойдешь за грузина.
– А что надо делать?
– Выражать недовольство. Будешь принимать участие в восстании против царского режима. Платят за это немного, у революционеров всегда были проблемы с финансированием, но зато мы целый день проведем на воздухе, а потом поедем ко мне.
На съемки участников массовки привезли на автобусе. Там им раздали потрепанные широкие штаны, архалуки, черкески и картонные ножны от кинжалов. Они переоделись и вышли на улицу. Место было сказочное. Барский дом, около которого проходило собрание местной бедноты, находился на живописном плоскогорье и стоял вдали от всех остальных строений. Теперь это здание служило школой, и было недавно выкрашено в белый цвет. Народ должен был бурно выражать свое негодование, и после зажигательной речи молодой коммунистки отправлял своих делегатов в Москву с просьбой принять Грузию в Советский Союз.
Во время подготовки к съемкам режиссер картины и оператор стали спорить, с какой точки надо снимать. Разногласия возникли из-за того, что в горную панораму нагло влезала неказистая уборная. Ее ни с чем нельзя было спутать, а находилась она в самом центре вида на ущелье. Оператор настаивал на том, что снять надо отдельно вид, отдельно народное собрание, а потом все смонтировать, но эта работа требовала больших дополнительных усилий и времени. Режиссер считал, что это обойдется слишком дорого, и надо снимать так, чтобы сортир оказался за кадром. Конечно, вид получится не тот, но идеала все равно никогда не бывает. Этот спор услышал пиротехник, который успел уже хорошо набраться. Он сказал, что может легко удовлетворить обоих спорящих и взорвать уборную. Ведь в барском доме есть новая, а этой уже давно никто не пользуется. К тому же стоит она на краю обрыва, и сбросить ее вниз не представит никакого труда. От направленного взрыва она улетит в пропасть. Займет это несколько минут, и все будут довольны. Режиссеру идея понравилась. Взрыв вполне вписывался в сценарий. Нужно было лишь дать понять зрителям, что организован он врагами революции с целью запугать бедноту, но после этого народ только сильнее сплотился вокруг партии.

Статисты стали занимать свои места, а пиротехник пошел готовить взрывчатку. Когда все было готово, оператор начал искать наиболее удобный ракурс. Вера Данелия зашла на недавно сколоченную трибуну и уже готова была произнести пламенную речь, когда раздался взрыв. Пиротехник, подготовив все оборудование, случайно нажал на детонатор, но спьяну он что-то неправильно рассчитал, и взрыв, вместо того чтобы скинуть сортир в пропасть, поднял его вверх, разбрызгивая при этом дерьмо во все стороны. Толпа шарахнулась назад, Вера бросилась на землю и закрыла голову руками, а оператор автоматически начал съемку, переводя камеру с одного объекта на другой. В кадр последовательно попали лежащая на земле молодая комиссарша, участники массовки, покрытые дерьмом и вполне натурально выражающие свой гнев, барский дом, на белом фоне которого хорошо были видны человеческие фекалии, и величественное спокойствие древних гор, прекрасный вид на которые уже не был обезображен нелепым зданием уборной.

***
В Тбилиси Борис пробыл от звонка до звонка, и Рае это показалось странным. До сих пор, если у него было много работы, он тайком от начальства приезжал домой в середине командировки и всегда с нетерпением ждал вечера. Теперь же он пошел спать еще до того, как она уложила Лену. Это удивило Раю еще больше. Убедившись, что дочь заснула, она разделась, подошла к кровати и пристально посмотрела на мужа. Он зашевелился, открыл глаза и в темноте, не сразу вспомнив, где находится, пробормотал:
– В-в-вы кто, кто?
– А кого ты ожидал? – спросила она.
– Никого, я целый месяц никого не ожидал. Я отвык от тебя.
Когда она легла рядом, он обнял ее, но она отвела его руку и сказала:
– Сначала тебе надо опять ко мне привыкнуть.
Борис заснул, а Рая еще долго лежала без сна.
***
В день рождения Ленина в Советском Союзе устраивали коммунистический субботник, а поскольку руководство «Росналадки» должно было отчитаться в успешном проведении этого важного политического мероприятия, оно отзывало из командировки всех служащих. Ни важность выполняемого задания, ни его срочность в расчет не принимались. Борю вместе с сотрудниками послали отмечать праздник свободного труда на подшефную овощную базу. Заведующая провела их в дальний угол огромного ангара перебирать картошку.
– Куда ты нас загнала, подруга? – добродушно спросил Тим. – Поставь нас на фрукты.
– Нет у меня бананов с ананасами, так что придется вам заняться картошечкой.
– Как это нет? – возразил Тим, – когда мы шли сюда, я своими глазами видел, что есть.
– Их перебирать не надо, они все хорошие.
– Так не бывает, пойдем, посмотрим.
– Не надо ничего смотреть, я знаю, что говорю. Работайте там, куда вас поставили.
– Так ведь ты и переставить можешь, это от тебя зависит.
– Что ты пристал как банный лист? Делай, что тебе сказано, и не возникай.
– Ты еще не знаешь, как люди возникают, – возразил Тим.
– Если будете препираться, я вообще никакой справки вам не дам.
– Не дашь? – удивились братья Лучко и стали, не торопясь, на нее наступать, – ты, родненькая, нас с кем-то путаешь. Нам ты все дашь, не только справку.
– Но-но-но, ребята, – выскочил вперед парторг, – давайте не будем спорить и сделаем так, чтобы всем было хорошо. Полдня поработаем на апельсинах, а полдня на картошке. Ведь это же можно устроить? – обратился он к заведующей. Она струхнула, и парторг почувствовал это.
– Ну вот, совсем другое дело, – примиряющим тоном сказал он, – а начнем, естественно, с апельсинов. Пошли, ребята.
Когда наступило время обеда, мужчины сдвинули ящики и стали раскладывать еду. Она была больше похожа на закуску к тем бутылкам, которые они предусмотрительно захватили с собой. Естественно, что после такого обеда работать никто не собирался.

Это было совсем не похоже на то, как себя вели на празднике труда работники НИИ автомобильной промышленности. Когда их послали в какое-то вонючее помещение перебирать гнилые овощи, они безропотно согласились. Тамошняя заведующая в качестве поощрения обещала дать им справку, когда они выполнят работу, но увидев, что они сделали все за два часа, дала им еще одно задание. Они стали спорить, напоминать ее обещание и взывать к совести, но женщина, выслушав их, заявила, что их прислали сюда на весь день, и исключений она ни для кого делать не собирается. В ответ они применили тактику, которую хорошо освоили на своей основной работе: стали тянуть время. После продолжительного обеда и многократных перекуров они дотянули до конца дня.

Теперешние сотрудники Бориса вели себя более прямолинейно. Когда они возвращались домой, Тим сказал Борису, что в следующем сезоне его друзья собираются на шабашку в Казахстан и зовут его туда бригадиром. За шесть месяцев они там зарабатывают столько же, сколько он здесь за пять лет. Работать, конечно, придется много, но оно того стоит, и если Боря хочет, может к ним присоединиться.

– Мне надо подумать, – ответил Коган.
Вечером он сказал Рае о предложении сотрудника.

– Я против, – ответила она, – мне и эта твоя работа не нравится. Ленка видела тебя за последний месяц всего пять дней. Она все время спрашивала, когда ты вернешься. Ее не устраивают никакие объяснения, ей нужен отец. Несколько раз она даже предлагала мне взять другого папу.
– И ты брала?
– Пока нет, но я не хочу иметь мужа-заочника.
– Какой же я заочник, я бываю дома гораздо больше, чем в командировках, и если я поеду с Тимом, мало что изменится, а денег привезу на несколько лет вперед. Шабашники зарабатывают, как короли.
– Я рада за них.
– Рая, мне тоже не хочется мотаться по всему Союзу, но богатым легче жить, и на работу, кстати, тоже проще устроиться. Лет за пять мы сможем обеспечить себе нормальное существование. Машина, квартира, мебель, отпуск, да что угодно. Как говорил председатель Мао – пять лет упорного труда, а потом сто лет безоблачного счастья.
– Нет, Боря, я не хочу тебя делить с военно-полевыми женами.
– Да не было у меня никаких жен.
– Считай, что я тебе поверила, но если хочешь быть со мной, ищи нормальную работу.
– Конечно, я хочу быть с тобой, а насчет военно-полевых жен не беспокойся. На шабашке люди вкалывают без выходных и по двенадцать часов в сутки. На развлечения там не хватает ни времени, ни сил. Конечно, я несколько месяцев буду вне дома, но зато потом в полном твоем распоряжении.
– Тогда давай сразу разведемся.
– Не собираюсь я разводиться, – сказал он, пытаясь ее обнять.
– Не собираешься – ищи нормальную работу, – повторила Рая, стряхнув его руку с плеча, – пока тебя не было дома, твой друг-художник несколько раз упрашивал меня позировать ему для портрета.
– И ты позировала?
– Я тебе уже говорила. Пока нет, но если тебя долго не будет, я подумаю.
– Рая, тебе гораздо легче, чем женам моряков, они большую часть жизни проводят в одиночестве.
– Я выходила замуж не за моряка.
– Но ведь деньги-то какие.
– Это не самое главное, я хочу, чтобы у моей дочери был отец, а у меня муж.
– Чтобы найти другую работу, нужно время.
– Увольняйся, а пока ты будешь искать, мы поживем на мою зарплату.
– Ты уверена?
– Да.
– Ну, смотри.

Боря уволился и несколько месяцев очень правдоподобно делал вид, что ищет работу. Он рассказывал Рае о визитах в бюро по трудоустройству, о редких собеседованиях и неутешительных результатах. Он говорил, что зима – это мертвый сезон, предприятия еще не знают планов на год. Какое-то шевеление начинается только весной, но ему ничего приличного пока не подворачивалось, а менять шило на мыло не стоит.

Через три месяца бюджет семьи Коганов исчерпался. Просить у друзей Рая не хотела, а Нина Михайловна хотя и помогала, но каждое благодеяние сопровождала нравоучениями. После одного из них Боря вновь заговорил о шабашке. Рая ничего не ответила, и, истолковав ее молчание как знак согласия, он позвонил Тиму.

***
Боря считал себя физически очень здоровым человеком, но первые несколько дней в Казахстане от тяжелой работы у него ныли все мышцы. Он добросовестно рыл канавы и перемешивал цемент, прекрасно понимая, что его новые товарищи незаметно за ним следят. Тим предупредил, что некоторые из них мотали срок, и с ними нужно быть начеку. На третий день, чтобы дать Борису немного отдохнуть, Тим взял его с собой в правление колхоза. Накануне председатель сказал ему, что экскаватор сломался, а механик, несмотря на обещанную премию, починить его не может, и значит, ребятам придется копать фундамент вручную. Выторговать за это дополнительные деньги Тиму не удалось, а поскольку он знал, что Боря кончал автодорожный институт и разбирался в двигателях, то надеялся, что он сможет отремонтировать экскаватор. Председатель, выслушав Тима, согласился.

– Если я починю экскаватор, вы дадите мне премию? – спросил Борис.
– Да.
– А сам экскаватор мы сможем использовать, когда захотим?
– Разумеется.
– Где он находится?
– В гараже.
– Я хочу посмотреть, в чем там дело.
– Да чего смотреть, там двигатель менять надо, – сказал огромный детина, заходя в кабинет, – я слышал, о чем вы говорили.
– Знакомьтесь, ребята, – сказал председатель, – это Сережа, он заведует нашим автохозяйством.
– Привет, – сказал Борис, – я все же хочу посмотреть, в чем дело. Следующие несколько дней он провозился в мастерской, отремонтировал экскаватор и перегнал его на стройку, а в конце недели вместе с Тимом пошел в правление за премией. Председатель сказал, что он ее уже отдал Сереже. Для финансового отчета ему так удобнее, а уж Сережа обещал поделить деньги честь по чести.
– Где он сейчас?
– В гараже.
– Едем в гараж, – сказал Борис.
– Ты видел этого амбала? – угрюмо спросил Тим, когда они вышли из кабинета, – в нем, наверное, два метра роста.
– Едем, – повторил Борис.
– Ты хочешь, чтобы тебя покалечили?
– Нет, я хочу взять свою долю.
В гараж они зашли вместе. Там был Сережа с двумя трактористами.
– Мы приехали за деньгами, – сказал Коган.
– За какими деньгами?
– Которые тебе дал председатель.
– Они уж истрачены. Я ребятам угощение купил. Если хотите, можете налить себе, там еще осталось. Немного конечно, но вам хватит, я слышал, что городские много не пьют.

При этих словах его собутыльники загоготали.
– Давай деньги, – повторил Боря.
– Ребята, смотрите, этот сморчок хамит, – сказал Сергей, обращаясь к своим приятелям, – а ну, пошел отсюда! – Он схватил Борю за ворот рубашки и хотел отбросить его к двери, картинно продемонстрировав свою силу. По сравнению с остальными присутствующими он действительно выглядел великаном, но Боря быстрым движением перехватил руку тракториста и нажал на болевую точку. Тот на секунду застыл на месте, хватка его ослабла, а Коган ударил его ногой в пах, взял за волосы, со всей силы приложил его голову к своему колену и оттолкнул уже обмякшее тело.

– Если ты не вернешь деньги, будет хуже, – спокойно повторил Борис.

Сергей несколько секунд приходил в себя, а потом, схватив монтировку, бросился на Когана, но движения его были чуть замедленны. Боря увернулся и, повторив хорошо отработанную серию, уже продолжал бить в кровавую массу, которая за несколько минут до этого была улыбающейся самодовольной физиономией. Затем, дав возможность телу упасть, сказал:
– Давай деньги, сука.
– У меня нет.
– Давай, что осталось.
Сергей с трудом вынул из кармана купюры.
– Завтра принесешь остальное.
– У меня больше нет.
– Меня это не интересует. Чтобы до обеда деньги были.

На следующий день один из собутыльников Сергея принес оставшуюся сумму. Боря отдал ее в общий котел. После этого его сотрудники уже не следили за тем, добросовестно ли он работает, а когда в конце шабашки делили заработок, то к его доле добавили премию за ремонт экскаватора. Это сильно подняло его авторитет в собственных глазах, и он возвращался домой в прекрасном настроении. Он был в выгоревшем комбинезоне, черных очках и кепке. Физиономию его покрывала густая борода, которую он не брил с первого дня работы. Боря испытывал ностальгическое чувство к своему облику и одежде, понимая, что скоро с ними придется расстаться. Зайдя в автобус, он встал на задней площадке и начал рассматривать пассажиров. Впереди, почти в самом начале салона, Володя Муханов разговаривал с очень симпатичной блондинкой. Боря хотел было окликнуть приятеля, но что-то удержало его, и он начал наблюдать.

Женщина откровенно флиртовала с Мухановым. Володя же вел себя более сдержанно, но, как и она, всецело был занят разговором и ни на кого не обращал внимания. Боря смотрел на него в упор, и, почувствовав это, Володя оглянулся. Но скользнув взглядом по загорелому бородачу в выгоревшем комбинезоне, темных очках и надвинутой на глаза кепке, он Когана не узнал. Боря не думал, что он так сильно изменился, и ему уже хотелось проверить, узнает ли его собственная дочь. Сомнения его рассеялись, когда она открыла дверь и, бросившись ему на шею, сказала:
– Папочка, ты стал ужасно колючий. Сбрей эту дурацкую бороду.

Боря действительно сильно изменился за время шабашки. Он так привык использовать матерные загибы, что первые несколько дней ему очень трудно было разговаривать с Леной: слишком уж резким был контраст королевского английского и русского матерного. А когда период адаптации прошел, он решил на английский больше сил не тратить. Зачем? Заниматься им из любви к искусству глупо, а пригодится ли он – большой вопрос.

Теперь у Бори было много свободного времени, и он рассчитывал отдохнуть до следующего сезона. Долгое отсутствие примирило его с Раей, а тяжелая физическая работа отвлекла от неприятных мыслей. Он соорудил дома турник, и каждый день подолгу занимался спортом. В остальном он вел лениво-размеренный образ жизни: утром отвозил Лену в детский сад, вечером забирал ее оттуда и пешком шел с ней до дома. Его обязанностью также стало готовить, ходить в магазин и убирать квартиру. В остальное время он читал или сидел перед телевизором. В общем, так же как и его отец, выполнял обязанности домашней хозяйки. Однако вскоре эта идиллия закончилась: у Софьи Борисовны обнаружили рак.

Болезнь быстро прогрессировала, и Боря начал искать лекарства. Приличных болеутоляющих в Советском Союзе не было, а привозные стоили огромных денег. Узнав их цену, Боря невольно охнул, а женщина, обещавшая их достать, сказала:

– Лечиться даром – это только даром лечиться.

До сих пор сам он пользовался бесплатной медициной, а лекарства всегда покупал в аптеке. Теперь же, когда ему пришлось платить за контрабанду, он лишний раз убедился, что не зря поехал на шабашку. Как только Софья Борисовна начала принимать французские таблетки, боли значительно ослабли, а она, понимая, что долго не протянет, стала искать способы побыстрей закончить свои мучения. Яков Семенович понял ее намерение, и внимательно следил за ней, давая только болеутоляющие. Страдания жены подкосили его. Он сильно ослаб и с трудом передвигался по дому. Боря большую часть времени проводил у родителей. Рая помогала ему, но уже не требовала срочно устроиться на работу, понимая, что платить за сиделку они не смогут.
В начале лета состояние Софьи Борисовны стало безнадежным. Чувствуя приближение смерти, она позвала сына и начала объяснять ему, как организовать похороны. Давая последние указания, она иногда замолкала. Казалось, батарейкам, которыми питался ее организм, не хватало энергии, и ее мозг на время прекращал функционировать. Потом батарейки заряжались, мозг получал необходимую подпитку, и она продолжала говорить, но такие периоды становились все короче, а перерывы между ними все длиннее, и, наконец, энергия иссякла.

Борис позвонил в бюро ритуальных услуг, и мать увезли в морг. Отец сидел рядом и плакал. После смерти жены главная нить, связывавшая его с жизнью, оборвалась, и делать ему в этом мире было нечего. Боря стал готовить себе постель, но Яков Семенович сказал, что переночует один.

– А ты не боишься? – спросил Борис.

– Мне уже нечего бояться, – ответил он, – иди домой, в случае чего, я тебе позвоню.

Боре очень хотелось увидеть Ленку и побыть с Раей. Сейчас это было ему особенно необходимо. Он знал, что после такого печального события только жена сможет его успокоить.

На следующее утро он позвонил отцу, но Яков Семенович не брал трубку. Боря решил проверить, в чем дело, и поехал к нему.

Отец был мертв.

После смерти родителей Боря разобрал их вещи и сделал в квартире косметический ремонт. Там все ему было хорошо знакомо. Он часто бывал здесь, а после рождения Лены иногда тайком от жены приходил сюда и отсыпался на своей кровати. Он был твердо уверен, что с соседками ему жить будет гораздо легче, чем с тещей. Он знал их много лет. Раньше их было трое: мать и две дочери. Старшая из сестер рано вышла замуж и уехала на другой конец города. Младшая, Тамара, нигде не работала и проводила большую часть времени в своей комнате. Ее странности не очень бросались в глаза, потому что мать все время ее опекала.
Пока Боря ремонтировал квартиру родителей, Нина Михайловна с Леной уехали в Крым. Вместе с ними поехала и Великанида Игнатьевна со своей внучкой.

XIX
Борис всегда удивлялся, как эти женщины могут быть лучшими подругами. Менее похожих людей трудно было отыскать: одна эмоциональная оптимистка, с восторгом принимавшая окружающую действительность, другая язвительная пессимистка, не верившая ни в бога, ни в черта, ни в светлое будущее, ни в рабское прошлое.

По плану, первый месяц на боевом посту у Черного моря должны были дежурить бабушки, затем их сменяли родители. Через неделю Коганы получили письмо от Нины Михайловны. В нем, как и положено первому секретарю парторганизации, был необходимый оптимизм, вера в правильность выбранного пути и осторожная критика отдельных недостатков. Действительность это письмо отражало с точностью всех остальных произведений социалистического реализма, и прямо не упоминало о том, что Лена в первый же день обгорела. Понять это можно было только по некоторым оговоркам. В остальном же, по мнению Нины Михайловны, все было прекрасно. Они нашли хорошую столовую и вполне сносно питались, а в очереди стояли, только когда из-за жары на солнце находиться все равно было нельзя. Утром и вечером они ели дома, поэтому, для того чтобы сэкономить на продуктах, Борис с Раей должны кое-что привезти с собой из Москвы. Она уже договорилась с хозяйкой насчет хранения мяса в холодильнике. Это, конечно, не бесплатно, но все равно гораздо дешевле, чем покупать его на рынке. Далее на трех листах следовал перечень продуктов. Маленькие трудности не омрачают их отдых, потому что погода здесь изумительная, море чистое, солнце яркое, небо безоблачное, а жизнь прекрасна!
От Вики, делившей комнату с Ниной Михайловной, поступали совсем другие сведения: погода отвратительная, море настолько грязное, что в него противно входить, в столовых кормят дерьмом, но и его можно получить, только выстояв в длинной очереди, заплатив бешеные деньги и пропустив самое лучшее для загара время. Девочки в первый же день перегрелись и заболели, поэтому называть Крым кузницей здоровья было бы, по меньшей мере, безответственно. По-человечески в этом аду они питаются, только когда покупают что-нибудь на базаре по тройной цене или открывают консервы, привезенные из Москвы. Для чего здесь существуют магазины, просто непонятно, потому что кроме залежалой кильки в томатном соусе на полках ничего нет, а продавцы целый день спят. И вообще – ее бы воля, она вернулась бы домой еще вчера.

От Вики, делившей комнату с Ниной Михайловной, поступали совсем другие сведения: погода отвратительная, море настолько грязное, что в него противно входить, в столовых кормят дерьмом, но и его можно получить, только выстояв в длинной очереди, заплатив бешеные деньги и пропустив самое лучшее для загара время. Девочки в первый же день перегрелись и заболели, поэтому называть Крым кузницей здоровья было бы, по меньшей мере, безответственно. По-человечески в этом аду они питаются, только когда покупают что-нибудь на базаре по тройной цене или открывают консервы, привезенные из Москвы. Для чего здесь существуют магазины, просто непонятно, потому что кроме залежалой кильки в томатном соусе на полках ничего нет, а продавцы целый день спят. И вообще – ее бы воля, она вернулась бы домой еще вчера.
Рая не могла решить, стоит им ехать на юг, или нет. В такой же нерешительности была и дочь Вики. В конце концов, каждая семья пошла своим путем. Вика привезла внучку в Москву, а Борис с Раей поехали в Коктебель.
Дом, в котором жила Нина Михайловна, стоял за высокой оградой. Они позвонили и, не дожидаясь ответа, вошли во двор. Навстречу им, вытянув вперед свои маленькие ручонки, бежала Лена. За месяц Нина Михайловна раскормила ее так, что их дочь стала шире, чем длиннее, и была очень похожа на колобок. Щечки у нее свисали, как у хомячка, и Боря никак не мог поверить в реальность такой быстрой перемены. Ему казалось, что это мираж, что Лена не могла так раздуться. Следом за Леной выплыла Поланская. Она с гордостью сообщила, что Леночка теперь хорошо выглядит, потому что ее правильно и регулярно кормили. Затем она показала небольшой тазик, который почему-то назвала миской, и похвастала, что каждый день ее внучка съедала полную миску каши.
– Как вам это удалось? – спросил Борис.
– Мы с Великанидой Игнатьевной садились на скамейку спина к спине, ставили перед собой еду, сажали напротив нее девочек и кормили. Конечно, вначале девочки были недовольны, потому что родители не приучили их есть как следует, и у них из-за постоянного недоедания желудочек сделался маленький, и переваривать нормальные количества пищи не мог, но мы не жалели времени и усилий, и девочки быстро поняли, что сопротивляться бесполезно.
– А вы сколько ели?
– Я взрослый человек, мне расти не надо, я ела, сколько хотела.
– А сколько вы хотели?
– Все, что оставалось от Лены.
– А сколько от нее оставалось?
– Ты расспрашиваешь меня, как инквизитор. Я кормила твою дочь, следила, чтобы она купалась в море, и не обгорела на солнце. Я старалась, чтобы ей было хорошо. Ты спасибо мне должен сказать, а не устраивать допрос с пристрастием. Мало того, что я вам дома ребенка нянчу, я еще и на море с Леночкой приехала. Вот дети, им всю жизнь отдаешь, внуков воспитываешь, а они за это платят черной неблагодарностью. В наше время было не так.
– Вы знаете, чем отличается еврейская бабушка от террористов? – спросил Борис. – Тем, что с террористами можно договориться.
– Кончай ворчать, – остановила его Рая, – иди лучше с Ленкой на море, а мама передаст мне дела.
На пляже Лена познакомила Бориса со своими приятелями. Все они были хорошие малыши, но особенно ему понравилась Таня-маленькая, которую так называли в отличие от ее мамы, Тани-большой. Когда Борис познакомился с ними, обе лежали в тени и читали, но вскоре Таня-большая посмотрела на часы, и они начали серию упражнений: бегали, делали стойку, сальто и шпагат, а после часа интенсивной тренировки пошли купаться. Обсохнув и немного отдохнув, Таня-большая посадила дочь на песок, заставила ее согнуться так, чтобы голова касалась ног, и, удобно устроившись на ее спине, стала раскачиваться. Боря даже охнул, но Таня-маленькая не издала ни звука. Потом обе Тани опять искупались, и, сделав часовой перерыв на чтение, начали все сначала. На следующий день с самого раннего утра они вновь приступили к тренировкам, но теперь было больше плавания и меньше гимнастики, причем и мама, и дочка плавали в ластах. До этого Борис никогда не видел детских ласт, и они умиляли его еще больше, чем детская одежда и обувь. Лена иногда пыталась делать те же упражнения, что и Таня-маленькая, но выглядело это как пародия, которую обычно показывают клоуны в цирке после выступления акробатов.
– У меня такое впечатление, что вы приехали сюда работать, – сказал Боря Тане-большой.
– Ну что вы, это для нас отдых, – возразила она.
– А вы не боитесь сломать свою дочь, когда качаетесь на ее спине?
– Нет, у них в таком возрасте косточки, как пластилин.
– Как вы думаете, можно то же самое делать с Леной?
– Разумеется.
– Но она ведь никогда не занималась спортом.
– Это неважно.
Таня-большая позвала Лену и спросила:
– Леночка, хочешь быть такой же ловкой, как твоя подружка?
– Да, – ответила Лена.
– Тогда сядь поудобнее, и согнись так низко, как только можешь. Хорошо, теперь расслабься. А сейчас мы с тобой поиграем в качели. Она села на Лену верхом и стала раскачиваться на ее спине. Лена с удовольствием крякала. В этот момент на берегу появилась Рая. Таня-большая увидела ее испуганные глаза и сказала:
– Не бойтесь, я занимаюсь с детьми много лет, и ничего плохого вашей девочке не сделаю. Она встала, погладила Лену по голове и спросила:
– Ну как, понравилось?
– Очень, – ответила Лена.
– А еще хочешь?
– Нет, – ответила за нее Рая.
– Дело ваше, а вот другое упражнение я бы вам настоятельно порекомендовала. Рост у Леночки небольшой, и я знаю, как его можно увеличить. Сейчас самое время делать растяжки, потому что ее хрящики очень гибкие, и вы можете добиться хорошего результата.
– Не надо нам никаких растяжек, – оборвала ее Рая.
– Как хотите.
– Хотим, – подал голос Борис.
Рая так на него посмотрела, что он должен был сгореть под ее испепеляющим взглядом, но за годы женитьбы Боря стал огнеупорным, и на следующий день, когда жены еще не было на пляже, он попросил Таню-большую рассказать об упражнениях, увеличивающих рост.
– Когда ребенок висит головой вниз, то вес тела растягивает хрящи позвоночника и кости ног. Если это упражнение делать регулярно и подолгу, то можно увеличить рост на 5–6 сантиметров.
– У вас есть доказательства?
– Я сама являюсь доказательством. Мой отец держал меня головой вниз несколько раз в день, а потом соорудил дома турник. Я просила его об этом, потому что мне нравился соседский мальчик, а он был на несколько лет старше меня, гораздо длиннее, и называл меня пигалицей. Я тогда думала, что единственный способ обратить на себя его внимание – это увеличить рост. Я спросила отца, как это можно сделать, и он, наверное, в шутку, посоветовал мне висеть головой вниз. Я приняла его совет за чистую монету, и мы начали заниматься, а потом я так привыкла, что продолжала делать упражнение сама. В результате я стала длиннее своего брата-двойника, а если учесть, что он мужчина, то моя оценка увеличения роста еще очень консервативна.
«То, что доктор прописал», – подумал Борис. Он и раньше хотел заниматься спортом со своей дочерью, но не знал, каким. А теперь все решилось само собой. Упражнение по вытягиванию костей можно делать в любое время. Оно будет полезно и Ленке, и ему. Для него это будет дополнительная тренировка, а для нее – сеансы удлинения ног. И если все получится, как он хочет, то в зрелом возрасте ноги у его дочери будут такие же красивые и стройные, как у Тани-большой. Борис скосил глаза. Таня перехватила его взгляд и улыбнулась.
Начать он решил, не откладывая, и пока жены не было на пляже, поднял дочь за ноги, а Таня-большая сказала:
– Леночка, чтобы тебе не было скучно висеть, достань руками кончики ног. Вот так, умничка. А теперь заложи руки за голову и попытайся коснуться носом коленей, – она пощекотала Лену по животу, и Лена засмеялась, дергаясь в Бориных руках. Затем Таня показала еще несколько приемов для укрепления брюшного пресса и оттока крови от головы. Они так увлеклись, что не заметили, как на берегу появилась Рая.
– Боря, что ты делаешь? – возмутилась она.
– Мама, смотри, как здорово, – ответила Лена, которую Боря тут же поставил на землю.
– Не вижу ничего здорового.
– Не сердись, Рая, тебе это не идет, – сказал Борис.
– А, по-твоему, я должна радоваться, когда издеваются над моей дочерью?
– Да никто над ней не издевается, ей же это нравится. Ленка, скажи, нравится тебе висеть головой вниз?
– Да.
– Она еще маленькая, и не может понять, что ей полезно, а что нет.
– Это очень полезно. Если я буду регулярно держать ее за ноги, то они у нее будут длинные и прямые, а расти будут прямо из подмышек. Она будет нравиться всем мужчинам, и от нее нельзя будет глаз оторвать.
– Ты хочешь, чтобы в шесть лет у нее были формы взрослой женщины?
– Вообще-то да. Но гораздо больше я хочу, чтобы она была красивой, чтобы ее муж благодарил меня каждый вечер, перед тем как идти на супружеское ложе, или каждое утро, после того как с него встанет, чтобы он кланялся мне в ножки, которые у меня растут не из подмышек, а совсем из другого места. Эту благодарность я могу заслужить, только если буду регулярно заниматься с нашей дочерью.
– А ты со специалистами советовался?
– Этот вопрос мне твоя мать уже задавала.
– И что ты ей ответил?
– Я ей ответил, что если бы она не говорила мне, что надо делать, то я не говорил бы ей, куда надо идти. Но тебя я могу успокоить. Советовался. Таня-большая – специалист. Она сама обещала руководить занятиями.
– Разве можно давать одинаковую нагрузку нашей дочери и потомственной гимнастке?
– Я и не собираюсь это делать. Лена будет заниматься спортом для здоровья, а не для того, чтобы зарабатывать на жизнь. И если она пошла в вашу родню, то ей дополнительный рост совсем не помешает.
– Чушь все это.
– Совсем нет, – возразила Таня-большая, – я это проверила на себе.
– Одинаковое лекарство на разных людей действует по-разному, – возразила Рая.
– Это не лекарство, а витамины, и вреда от них не будет.
Рая ничего не ответила, но Борис видел, что она колеблется, и решил поставить жену перед фактом. Энтузиазма у него было гораздо больше, чем тогда, когда он начал обучать Лену английскому. Он решил не форсировать события, и пошел купаться.
Рая села под грибок и открыла книгу. Читать ей не хотелось. Она думала о своем муже. Она не хотела сознаться самой себе, но она ревновала его к этой гимнастке. Таня-большая легко делала то, что ей самой никогда не удавалось. И в школе, и в институте Рая избегала уроков физкультуры. Однажды у нее были из-за этого большие неприятности. Ей даже угрожали отчислением, и только справка, которую помогла достать Великанида Игнатьевна, предотвратила плачевный исход. Наверное, она родилась не очень спортивной... и, к сожалению, не очень сексуальной. Несколько раз она пыталась притворяться, но выходило это у нее неловко, и она оставила эти попытки. Конечно, Боря ей был приятен, но желания охать или стонать от удовольствия она не испытывала. Наверняка и тут Таня-большая гораздо искуснее ее. Рая посмотрела на море и встретилась взглядом с Борисом. Он поднял руку, и она помахала ему в ответ.
Но он совсем не пытался ее приветствовать, он тонул. Он доплыл до буйка и довольно долго плавал вдоль берега, а потом повернул обратно. Он очень любил море, и каждый раз, приезжая сюда, купался по нескольку часов в день. Морская вода благотворно действовала на него, и он использовал ее по максимуму, тем более, что кроме этого, делать здесь все равно было нечего. Хотя нет, теперь он намеревался вытягивать своей дочери ноги. Возможно, ему придется заниматься и с Таней-маленькой. Ведь именно ее мать подала эту идею. Да, повезло ему с сопляжницами. Он повернул к берегу, но через несколько минут по положению буйка заметил, что его отнесло в море. Он удивился и стал работать руками более интенсивно, однако добился только того, что расстояние до берега не увеличилось. Решив, что это обман зрения, он на всякий случай перешел с брасса на кроль, и когда, по его расчетам, должен был уже упереться в песок, опять взглянул на пляж. Расстояние до берега уменьшилось так незначительно, что он испугался. Упражнения с Леной и сражение с волнами вымотали Бориса, но звать на помощь ему было стыдно, и он бешено заработал руками. Несколько минут борьбы с течением не принесли желаемого результата, сил у него не осталось, и в отчаянии он посмотрел на Раю. Она сидела к нему спиной, но поле страха, исходившее от него, было так сильно, что она обернулась. Он поднял правую руку, прося о помощи, а она, приняв это за приветствие, помахала в ответ. Боря закричал. Рая подумала, что он дурачится, и улыбнулась.
Увидев поднятую руку Бориса, Таня-большая быстро надела ласты, схватила детскую доску и, помахав Борису, поплыла к буйкам, держа доску перед собой. Через минуту она была уже рядом. Не приближаясь, она толкнула ему доску и, когда он ее ухватил, спросила:
– Ты можешь работать ногами?
– Да, – ответил он, – спасибо.
– Благодарить будешь потом, – сказала она, держась от него на безопасном расстоянии, – плыви вдоль берега.
– Почему?
– Я тебе потом объясню, а сейчас слушай меня и молчи. Я буду тебя страховать сзади. Плыви.
Только после того, как Таня ему разрешила, он повернул к пляжу. Лишь теперь Рая поняла, что произошло, и смотрела на мужа расширенными от ужаса глазами. Он никогда не видел ее в таком состоянии, и ему стало не по себе.
– Успокойся, – сказал он, выходя из воды. – Ты можешь мной гордиться, ведь Таня мне даже морду не набила.
– З-з-за что? – заикаясь, спросила Рая.
– Утопающие часто в панике хватают спасателя, и в результате тонут оба.
– Да, – подтвердила Таня-большая, – а знаешь, почему я заставила тебя плыть вдоль берега?
Нет.
Вода, которую прилив прибил к берегу, образовала реку и по этой невидимой реке уходила обратно в море. В такой реке бороться с течением бесполезно, нужно плыть поперек до выхода из нее. Только потом можно поворачивать к берегу, так что ты имей ввиду на будущее.
В панике человек может все забыть.
Значит, не паникуй.
Легко сказать.
На следующий день Боря стал делать упражнение по удлинению ног Лены и Тани-маленькой. Занимался он с девочками регулярно и некоторые родители, глядя на него, тоже стали вытягивать ноги своим детям, а спустя неделю решили даже устроить соревнования. Они поддерживали своих отпрысков за ноги, а те должны были бежать на руках. Первое место, как и следовало ожидать, поделили Лена с Таней-маленькой. Под аплодисменты всех участников девочки с помощью своих родителей проделали на руках круг почета.

ХХ

После отдыха Коганы поселились в отремонтированной коммуналке Бориных родителей. Боря сделал на дверном косяке держатели для турника и регулярно занимался с дочерью. Во время одного из визитов Нина Михайловна, увидев, как Лена висит головой вниз, возмущенно сказала:
– Боря, чему ты учишь Лену! Она же может разбиться. Если ты сам этого не понимаешь, так хотя бы других послушай.
Боря снял дочку с турника, отвел ее в комнату, плотно прикрыл дверь и, вернувшись, сказал:
– Когда вы приходите ко мне в гости, держите свои советы при себе, иначе я вас сюда больше не пущу, понятно?
– Как ты со мной разговариваешь?
– Вы мне не ответили на вопрос. Понятно?
– Ты... я... тебя за это Бог накажет, – с трудом сдерживая слезы, ответила Поланская.
После этого на коммуналку действительно как будто обрушилось проклятье. Через неделю умерла мать Тамары. Случилось это неожиданно, и Тамара несколько дней выла, как волк на луну. Она чувствовала, что совершенно не приспособлена к жизни, и без посторонней помощи ей будет очень трудно. Сестра устроила ее уборщицей и стала заходить раз в неделю, а Тамара начала учиться готовить. Делала она что-нибудь очень простое, вроде яичницы с колбасой, и получалось у нее вполне сносно. Обнадеженная первыми опытами, она попросила Бориса купить замороженные картофляники, потому что помнила, как вкусно готовила их мать. Борис купил полуфабрикаты, а вечером она положила их в кастрюлю, залила маслом и поставила на плиту. Вскоре Рая и Борис услышали звук, похожий на взрыв, потом еще один, а через секунду к ним в комнату вбежала испуганная Тамара и, указывая на кухню, сказала:
– Там стреляют.
Подходя к кухне, они увидели, как кусок картофляника с огромной скоростью вылетел из двери и, ударившись о стену коридора, пополз вниз, оставляя масляно-картофельный след. Боря резко остановился. Ведь если такой снаряд попадет в голову, он может обжечь или даже покалечить. Боря отступил и некоторое время думал, что делать, а потом обвязался одеялом, подошел к плите, снял кастрюлю, быстро донес ее до раковины, перевернул вверх дном и прижал одеялом. Раздалось еще несколько взрывов, но теперь картофляники бомбардировали стенки кастрюли. Боря пустил на нее холодную воду и подождал несколько минут, а когда стрельба прекратилась, стал думать, почему это произошло. Скорее всего, масло, пропитывая верхний слой картошки с тестом, создавало герметическую оболочку, внутри которой оставалась вода. Эта вода при высокой температуре превращалась в пар и расширялась, а поскольку деваться пару было некуда, он разрывал картофляник как бомбу. Приготовление картофляников оказалось таким опасным, потому что Тамара не проткнула их в нескольких местах ножом, как советовала инструкция. Если бы она сделала это, пар вышел бы наружу, не вызывая разрушений. Ошибкой изготовителей было и то, что они напечатали инструкцию мелким шрифтом, а не большими красными буквами с пометкой «министерство обороны предупреждает».
Борису потребовалось несколько дней, чтобы отмыть масло с картошкой и перекрасить стены. После этого кулинарного эксперимента сестра Тамары сама стала привозить ей еду раз в неделю. Это решило продовольственную задачу, но в житейском смысле Тамара требовала постоянного присмотра. Включив репродуктор, она, несмотря на постоянные напоминания, забывала его выключить, и Борис вынужден был слушать все передачи, начиная с зарядки в шесть утра и заканчивая Гимном Советского Союза в двенадцать ночи. Стенка из сухой штукатурки звук не ослабляла. Из уважения к покойной Боря довольно долго терпел, но услышав в очередной раз жизнерадостный голос, бодро советовавший в шесть утра поставить ноги на ширину плеч, а руки вытянуть вперед, он вскочил с кровати и бросился в комнату Тамары. Сорвав репродуктор со стены, он с силой грохнул его об пол и крикнул:
– Если ты еще раз оставишь радио включенным, я у тебя переломаю всю технику, поняла?
Она завыла, как испуганный зверь, и, выскочив из своей комнаты, спряталась в туалете, а вечером пришла ее сестра с мужем.
Свояк Тамары – Игорь – чувствовал себя очень неудобно. Усевшись посреди кухни и не глядя Борису в глаза, он говорил, что они соседи, и должны жить дружно, а если между ними возникают разногласия, то их следует решать мирно, и он всегда готов помочь. Тамара наблюдала за переговорами из своей комнаты, чуть приоткрыв дверь. Воспользовавшись паузой, она пробубнила своим низким голосом:
– Он голый прибежал в мою комнату, он хотел меня изнасиловать.
Игорь встал, зло захлопнул дверь и попросил в следующий раз в случае инцидента обращаться сразу к нему, благо телефон у них есть.
Следующий раз не заставил себя долго ждать. Через несколько дней Рая зашла на кухню в тот момент, когда Тамара ела борщ из ее кастрюли. Рая на секунду замерла от удивления, а Тамара, увидев ее, испугалась и, бросив ложку, убежала в свою комнату. Рая к борщу не притронулась и не дала его ни Борису, ни Лене, а вечером, дождавшись соседку, одела ей кастрюлю с борщом на голову.
На очередной встрече воюющих сторон было решено разъезжаться. Тамарины родственники согласились на это неохотно, они прекрасно понимали, что жить с ней будет нелегко. Перспектива же со временем сплавить ее в богадельню казалась весьма отдаленной, поэтому инициативу взял на себя Борис. Он выписал бюллетень по обмену жилплощади и стал регулярно появляться на сходках, где собирались меняющиеся. Там он познакомился с несколькими маклерами и выяснил, что Володя Муханов уже давно подрабатывает на этой ниве. Узнав планы Коганов, Володя предложил им свои услуги, и для разговора пригласил их в двухкомнатную квартиру, где был прописан с матерью.
Придя к нему, Борис с Раей большую часть времени ждали, пока он закончит очередные переговоры. Телефон у него разрывался, но в перерыве между звонками Володя успел показать им общую тетрадь, в которую он записывал адреса, фамилии и телефоны людей, искавших обмены. Он с гордостью похвастал тем, что иногда проворачивал очень сложные комбинации. За услуги он брал высокую цену, но работу свою выполнял мастерски, и клиенты всегда оставались довольны. Когда ему приходилось отвечать на очередной звонок, он говорил собеседнику, как тому повезло, потому что он буквально минуту назад закончил переговоры с двумя (тремя, четырьмя или пятью) другими участниками и добился потрясающего обмена. Нужно только воспользоваться моментом, ибо второго такого случая не представится. Жар-птица может улететь, и потом они всю жизнь будут жалеть об этом. Если же клиент даст добро, то Володя сделает все возможное, чтобы успешно завершить обмен.
Маклерство было призванием Муханова. Он проявлял дипломатические способности Талейрана, казуистику Макиавелли и изворотливость Остапа Бендера. Правильно сыгранная роль доставляла ему видимое удовольствие, тем более что в зависимости от ситуации ему то и дело приходилось импровизировать.
Подняв трубку очередной раз и услышав первую фразу, Володя жестами показал гостям, чтобы они ушли на кухню, но еще до того как дверь за ними закрылась, Боря услышал:
– Конечно, Трофим Спиридонович.
Так звали первого секретаря. Понятно, что вмешательство главы района могло значительно ускорить бюрократический процесс, но услуги свои, по слухам, Хозяин оценивал очень высоко.
Обстоятельно поговорить с Мухановым в тот вечер так и не удалось. Звонки продолжались до двенадцати ночи, и в общих чертах выяснив, что надо Коганам, Володя пообещал сделать все возможное по очень низкой цене. Пожимая Борису руку, он сказал:
– Как лучшему другу я тебе устрою с Раей рай в шалаше. Только мне нужно еще разок посмотреть разные варианты. Через недельку я вам позвоню.
Ни одно из его предложений Борю не устроило. Ему было неудобно платить старому другу, а теперь уже неудобно обращаться и к другому маклеру. В конце концов он решил, что все сделает сам, а кстати, это будет хорошим предлогом, чтобы в ближайшее время не искать работу. Не отказываясь от услуг приятеля, Боря сам стал заниматься обменом, однако освоение маклерской премудрости потребовало гораздо больших усилий, чем он ожидал.
Нина Михайловна помирилась с зятем, но от скуки и одиночества наводила у себя порядок чуть ли не каждый день, а когда ребята приходили к ней в гости, бегала вокруг них как вышколенная прислуга людоеда, хорошо знающая, чем грозит малейшая ошибка. Выглядела она очень плохо, и готова была на все, чтобы жить вместе с дочерью и нянчить внучку.
Рая сказала ей о готовящемся обмене, и Поланская стала уговаривать Бориса съехаться, обещая впредь ни во что не вмешиваться. Она большую часть времени проводила дома одна. Ей было очень тоскливо, и казалось, что друзья, которые раньше с удовольствием и без предварительного звонка приходили к ней, теперь почему-то оказывались заняты.
Рая жалела мать, но обещаниям ее не верила. Боря поначалу тоже был категорически против объединения, однако теща не соглашалась ни на какие другие варианты, и он стал думать, что, наверное, совместная жизнь имеет свои плюсы. Например, если он уедет на шабашку, Рая не будет дома одна. Это может удержать ее от разных соблазнов. Конечно, самым лучшим лекарством от возможных недоразумений был бы второй ребенок, но вряд ли Рая согласится. К тому же сначала нужно обеспечить финансовый тыл для своего потомства, то есть опять-таки поехать на заработки.
Между тем Тамара оправилась от шока и опять стала выходить из своей комнаты. На мелкие инциденты Коганы старались не реагировать, но однажды Тамаре что-то взбрело в голову, она вошла в ванную, когда Лена чистила зубы, схватила девочку за руку и отшвырнула ее от умывальника. Лена испугалась, заревела и побежала к родителям. Узнав, что произошло, Рая рванулась в коридор, и Борису с большим трудом удалось ее удержать.
– Я сам, – сказал он.
Дверь в ванну оказалась закрыта. Боря дернул ее и сорвал крючок. Он не боялся, что застанет Тамару голой. Душ она принимала редко, а руки мыла не чаще двух раз в день. Он взял ее за плечи и, сильно тряхнув, сказал:
– Если ты еще раз дотронешься до моей дочери, я тебя убью.
Тамара с воплем убежала к себе, заперлась и весь день жалобно выла, а вечером, как и следовало ожидать, явилась ее сестра с мужем. Рая рассказала, что произошло, и показала поцарапанную руку дочери с синяками и следами ногтей. Игорь невольно представил себе, как сумасшедшая испугала девочку, и что пережили ее родители. Он даже подумал, что Боря поступил с его родственницей по-божески. Тамара, как обычно, следила за переговорами из своей комнаты, и время от времени бубнила:
– Пусть катятся в свой Израиль.
С большим трудом перемирие было достигнуто, но обмен нужно было форсировать.
Когда Рая рассказала матери про очередное столкновение с Тамарой, Нина Михайловна предложила поменяться квартирами без всякого оформления документов. Она думала, что хотя Тамара и сумасшедшая, но все-таки живая душа, и иметь ее в соседях гораздо лучше, чем не иметь никого. Рая была поражена. Уже одно то, что мать предлагала такой вариант, говорило о многом.
– Нет, мам, ты с Тамарой жить не сможешь. Ее даже собственные родственники не очень хотят брать к себе.
– Тогда давай съедемся. Мы можем получить большую квартиру и все в ней прекрасно уместимся. Я буду в отдельной комнате и ни во что не стану вмешиваться. Мне просто нужно, чтобы вы были рядом, я боюсь оставаться одна.
– А Зубов?
– Он на мою жилплощадь не претендует, так что вы можете быть спокойны.
– Что у тебя с ним?
– Мы иногда встречаемся, но жить я хочу с вами. Поговори с Борей, убеди его. Все равно я ни на какой другой обмен не соглашусь.
Это был ультиматум, и после продолжительных болезненных переговоров Коганы приняли условия Нины Михайловны.
Муханов быстро организовал им многоходовой обмен, который был выгоден абсолютно всем: одни хотели уехать из своей квартиры все равно куда, потому что в нее привезли из Афганистана гроб с телом их единственного сына; другие стремились переселиться поближе к родителям-пенсионерам, которые могли бы нянчить внуков, не выходя из дома; третьему необходима была отдельная комната для того, чтобы любопытные соседи не мешали заниматься гешефтами; четвертый разъезжался с женой и согласен был не только на любую конуру в коммуналке, но даже на чердак с протекающей крышей, и Володя специально для него изыскал такую возможность. Во время переговоров участники обмена нервничали и стремились побыстрей закончить изматывающий душу процесс, а Муханов, пользуясь этим, под разными предлогами тянул из них деньги.
Наконец все было подписано и оформлено, и Коганы въехали в четырехкомнатную коммуналку, которая занимала весь верхний этаж небольшого двухэтажного дома, расположенного рядом с парком. В их квартире были высокие потолки. На некоторых стенах еще сохранились побитые временем и неаккуратным обращением барельефы, в ванной – мозаика, а на полу угадывался старинный паркет. Дом этот до революции принадлежал местным капиталистам, а потом на первом его этаже сделали сберкассу, а на втором поселили несколько семей потомственных пролетариев. После того как выехавшие хозяева убрали из коммунальной кухни свои холодильники и газовые плиты, она опять стала похожа на столовую и сделалась достаточно просторной, чтобы выполнять прежние функции. Потенциал у квартиры был огромный, но в ней требовалось сделать капитальный ремонт.
Боря начал с того, что соорудил специальные леса, забрался на них и стал снимать паутину с потолка. Когда он в очередной раз неаккуратно провел щеткой, то сквозь слой белил проступили какие-то краски. Он осторожно освободил небольшую площадь потолка от более поздних наслоений и увидел часть картины. Больше он ничего делать не стал, решив сначала посоветоваться с Горюновым. Конечно, у него и самого был некоторый опыт в строительстве, но ни в коровниках, ни в свинарниках росписей на потолке не делали, даже если помещения предназначались для всесоюзных чемпионок и мировых рекордсменок. Вася же, увидев его квартиру, пришел в восторг. Он посоветовал каждую комнату реставрировать отдельно. Картины под белилами должны были хорошо сохраниться, а если даже они и выцвели, он сможет их переписать. Восстановление барельефов он тоже хотел сделать сам. Правда, раньше он никогда этим не занимался, но был уверен, что справится.
– Это слишком большой труд, а платить мне нечем, – сказал Боря.
– Не беспокойся, много я с тебя не возьму, а если Рая согласится позировать для «Мадонны с младенцем», то я вообще готов работать бесплатно.
– У меня сейчас нет времени, – ответила Рая, – да и Лена уже давно выросла.
– Я прекрасно помню, какой она была, так что насчет дочери не беспокойся. Мне нужно только выражение твоего лица, твои глаза, когда ты на нее смотришь. Я даже готов подарить вам свою будущую картину, чтобы она стала частью интерьера. Подумай, Рая, в гостиной будет висеть портрет хозяйки с дочерью, а напротив портрет хозяина в парадном халате и с собакой в ногах.
– У меня нет ни халата, ни собаки, – заметил Боря.
– Мне ничего и не надо, я и так знаю тебя как облупленного, а вот твою мадонну мне еще необходимо понять. Вернее, я ее уже понял, потому что материнство вечно, и никакие социальные извращения не могут убить человеческую природу, – он перевел взгляд на Раю: – соглашайся, я увековечу тебя, как Леонардо Маню Лизу. Мне нужно всего несколько сеансов, – он встал перед ней на колени и приложил руку к сердцу, – я могу писать тебя здесь, в присутствии мужа, чтобы у него не было никаких подозрений. Ну, Рая, ты ведь хочешь, чтобы твой портрет увидели в Штатах?
– Причем здесь Штаты? – удивилась она.
– Я, наверное, скоро туда поеду.
– По личному приглашению президента? – съязвил Боря.
– Нет, по приглашению работника американского посольства.
– Шутишь?
– Отнюдь. Его зовут Стив Пригожин. Его предки жили в России и, наверно, не бедствовали. Он знает язык и разыгрывает из себя мецената, скупая за бесценок хорошие картины.
– А ты ему показывал свои?
– Конечно, и когда он увидел «Искушение Христа», затрясся, как монах на стриптизе. Он сказал, что готов заплатить любые деньги, но я отказался. Шедевры, как вы знаете, бесценны. Тогда он попросил меня написать копию, и специально для этого пригласил в Штаты.
– Как ты на него вышел?
– Меня познакомил Арутюнов. Он же, кстати, обещал одолжить мне деньги на поездку, ну а я, естественно, поклялся вернуть долг свежими овощами из колхозной теплицы. Теперь вы понимаете, с кем имеете дело?
– Теперь да.
– Так что, Рая, если ты согласишься мне позировать, твой портрет увидят в Новом Свете.
– Я подумаю, – сказала Рая, и у Бори в груди что-то екнуло. Он уже открыл было рот, чтобы отказаться от услуг своего консультанта, но в последний момент сдержался. Чему быть, того не миновать.
Ремонт Горюнов начал с маленькой комнаты, на потолке которой оказалась картина, отдаленно напоминавшая Мадонну Литта. Горюнов обновил ее, и, как показалось Борису, придал женщине большее сходство с великим оригиналом. Эта комната предназначалась для Нины Михайловны, и так же как все остальные, была изолирована, поэтому во время ремонта в оставшейся части квартиры можно было продолжать нормальную жизнь. Это позволило Борису и Васе не торопиться и делать все очень тщательно. В результате ремонт не только надолго затянулся, но и намного превзошел первоначальную смету. Случались и непредвиденные траты. Например, однажды Сашин клиент предложил ему финский унитаз с музыкой, причем сказал, что забрать его нужно в течение часа. Саша тут же позвонил Борису.
– Разве тебе самому он не нужен? – спросил Коган.
– Нет, отец всегда мне говорил, что не место красит человека, а человек красит место.
– А чем вызвана такая срочность?
– Я думаю, что к унитазу могут скоро приделать ноги. Так что если тебя цена устраивает, выходи на улицу, я за тобой заеду.
– А если мне унитаз не понравится?
– Ты что! – сказала Рая, слышавшая их разговор, – как он может не понравиться? Он же финский и с музыкой.
– А у тебя без музыки не выходит?
– Боря, не дурачься.
Вскоре приехал Саша на черной «Волге».
– Чья это машина? – спросил Борис.
– Доктора Чванова.
– Того самого?
– Да.
– А как она к тебе попала?
– Он привез ее на техосмотр, а сам взял мою. Их превосходительство считают ниже своего достоинства ездить на общественном транспорте, но мне кажется, он просто хотел покататься на моей машине.
– А ты катаешься на его?
– Не катаюсь, а проверяю качество своей работы, но мне нужно вернуться до шести, потому что он хотел сегодня забрать свою «Волгу».
– А если тебя милиция остановит?
– Ты сегодня чересчур любознательный. А вдруг, а почему, а если. Если меня остановят, скажу, что я хирург и спешу на операцию.
– Куда мы едем?
– На стройку. Ты там примеришь унитаз к своей заднице, послушаешь, как он играет, выберешь мотив, и мы привезем его домой.
Осмотрев изделие финской сантехники и не найдя на нем никаких изъянов, Борис выложил требуемую сумму и вместе с Сашей погрузил унитаз в машину. Был час пик, и, чтобы избежать пробки, Саша выскочил на нейтральную полосу и поехал по ней, сильно превышая скорость. Услышав милицейский свисток, он остановил машину на середине дороги, чертыхнулся и сказал Борису: «Что бы я ни говорил, сиди с надутыми щеками и молчи».
– Почему вы ехали по левой полосе? –  спросил милиционер, подойдя к машине.

– Почему вы ехали по левой полосе? –  спросил милиционер, подойдя к машине.
– Я спешу на операцию в Кремлевскую больницу.
– К-к-куда?
– Может, тебе еще назвать фамилию больного, год его рождения и занимаемую должность? Может, рассказать историю болезни? Или ты хочешь знать, какие лекарства он принимает и где их изготавливают? А может, тебя интересует, почему я везу туда финский унитаз специальной конструкции? Я, конечно, могу все это сделать, но если я опоздаю, тебе несдобровать. Посмотри на номера машины, мудазвон кисложопый.
По мере того как Саша говорил, лицо его наливалось кровью, а голос становился все громче. Постовой побледнел и приложил правую ладонь к козырьку. Потом он извинился и, остановив движение, пропустил машину с лже-доктором.
Через полчаса молодые люди уже затащили унитаз в квартиру Когана, а, прощаясь с другом, Саша сказал:
– Сри спокойно, дорогой товарищ.
Весной, когда ремонт был закончен, оставалось только купить мебель. Сделать это опять помог один из Сашиных клиентов, и хотя покупка обошлась в кругленькую сумму, Рая решила, что итальянский гарнитур и шведская кухня того стоят. Прослужат они лет двадцать, и если можно было бы их купить в кредит, то плата была бы вполне приемлемой. Загвоздка состояла в том, что всю сумму нужно было отдать сразу, и была она намного больше официальной, поскольку продавец требовал деньги за услугу.
После того как мебель была расставлена и друзья обмывали покупку, Саша сказал Борису:
– Твоя квартира слишком хороша для простого смертного, тебя из нее могут выселить.
– Шутите, товарищ!
– Нет, товарищ, не шучу, и на всякий случай я бы на твоем месте сделал второго ребенка, тогда у вас не будет избытка жилплощади. Раю с двумя детьми трогать не станут. Кажется, на это есть какой-то закон.
– Так ведь я здесь тоже прописан.
– Я именно про это и толкую. Если ее не тронут, то и тебя нет смысла упекать в тюрьму или выселять за сто первый километр.
– Что ты чушь мелешь, Саша!
– Это не чушь. Твоя квартира может понравиться кому-нибудь из местных пузанов, а они ни перед чем не остановятся. И, как ты понимаешь, для них посадить шабашника – как два пальца обоссать.
– Так я им только спасибо скажу, потому что за решеткой буду работать меньше, чем на шабашке.
– Боря, я этот народ знаю, они на все способны.
Нина Михайловна, слышавшая беседу друзей, была согласна с Сашей, она очень хотела второго внука, и, забыв об обещании не вмешиваться в личную жизнь дочери, стала уговаривать ее родить еще одного ребенка. Рая была не против, при условии, что Борис устроится на нормальную работу. Он тоже хотел сына, но ему надо было расплатиться с долгами и хоть чуть-чуть заработать впрок.

Впервые Боря услышал слово «перестройка» в Казахстане. Что оно обозначает, он не знал, но ни в какие положительные изменения не верил, и пресс-конференцию, на которой иностранные корреспонденты донимали Слепачева вопросами об отказниках1, смотрел с полнейшим безразличием. Он уже не называл первого секретаря ни комбайнером, ни Мишкой-меченым, и не возмущался поведением других советских руководителей. Наверное, такими были все политики, вне зависимости от социальной системы, просто в Советском Союзе это проявлялось особенно ярко. Те, кто стоял у кормушки, представляли собой особую породу людей – Павлики Морозовы, дожившие до зрелого возраста. По первому требованию они готовы были предать кого угодно, а полученные тридцать серебряников пропить за упокой проданной души.

Во время пресс-конференции Мишка-меченый пытался доказать иностранным корреспондентам, что советское белое – это их капиталистическое черное, и все они ошибаются, ибо смотрят на предмет в неудобное время, под косым углом и при тусклом свете. Но, как он ни старался, ему это не удавалось. Отвечая на вопросы, Слепачев вертелся, как пьяный трактор на колхозном поле, но Боря, смотревший пресс-конференцию после тяжелого трудового дня, удовольствия от этого не получал. Он устал, а поскольку завтра нужно было рано вставать, он с полного одобрения ребят выключил телевизор.

На сей раз он пробыл в Казахстане почти шесть месяцев, и вернулся на несколько дней раньше, чем планировал. Жена и теща были на работе, а Лена в школе. Он взял почту и, оставив рюкзак в коридоре, зашел в гостиную. В глаза ему сразу же бросилась картина, на которой Рая была изображена в виде мадонны, кормящей младенца. Левая грудь ее была обнажена, но родинки там не было. Вася с его фотографической памятью не мог забыть такой детали, ведь он впервые увидел Раю в парке именно в этом положении. Значит, он явно хотел скрыть знание интимных подробностей.

У Бори неприятно похолодело в животе. Конечно, не все женщины рождены Пенелопами, а Рая говорила ему, что в его отсутствие замены не искала только «пока». Наверное, время, заключавшееся в слове «пока», истекло. До сих пор он считал себя неревнивым, и думал, что главное – это верность моральная. Такая, как у жен декабристов, которые в критический момент побросали своих любовников и поехали за мужьями в Сибирь.

Он подошел к столу и взял газету. Читать ее он не хотел, но автоматически развернул, и на пол упала открытка. Боря поднял ее и покрутил в руках. Ни он, ни Рая писем практически не получали, и, значит, это письмо теще. Был бы он в другом настроении, он бы сказал Нине Михайловне, что она получила от Зубова любовное послание с предложением выйти за него замуж, и потребовал бы, чтобы она сплясала. Каково это ей будет теперь, с запущенным переломом шейки бедра?
Боря взглянул на обратный адрес и увидел, что открытка пришла из ОВИРа. В ней была всего лишь одна фраза: гражданину Когану предлагали срочно явиться в местное отделение Отдела виз и регистраций. Он несколько раз перечитал приглашение, и смысл происшедшего постепенно стал доходить до его сознания.

После оккупации Афганистана он уже не верил, что ему удастся уехать, и старался не думать об эмиграции. Жизнь его стабилизировалась. Он переселился в большую квартиру, сделал ремонт, приобрел мебель и поехал на заработки, а жена за это время наставила ему рога. В общем, все как у людей. И вдруг такая новость! Если бы ее сообщила теща, он сам станцевал бы перед ней. Он и так полгода без праздников и выходных отбивал чечетку под палящим солнцем Казахстана. Он честно выплясал свою мечту, и если бы ему дали разрешение раньше, он был бы счастлив, но теперь он не знал, что делать. Ведь неизвестно, как себя поведет Рая. Она женщина порядочная, и просто так изменять с Горюновым не станет. Значит, у них это серьезно. Ей наверняка льстило, что Вася писал ее портрет. Может, он вообще предложил ей выходить замуж, а тогда этот портрет станет одним из многих. Не исключено, что в ней взыграло тщеславие, и она поставила его выше интересов Ленки. Естественно, пока он был в Казахстане, говорить о своем решении она не хотела, и ждала личной встречи.
А, может, вообще ничего не было, и он все только вообразил? Нет, не вообразил, он почувствовал это, когда увидел ее портрет. И если Рая захочет разводиться, то его будущее окажется весьма туманным. Не ехать же в Америку одному. Дочь здесь, друзья здесь. Квартира, в которую он вложил столько сил, тоже здесь. Но ему не нужны эти большие комнаты с картинами и барельефами. Без Раи и Ленки ему ничего не нужно. Даже теща, которая останется с ним в этих хоромах. Одна надежда, что роман у его жены был мимолетный, ведь как мужчина Вася наверняка слабее его. Не может пьющий художник быть лучше, чем следящий за своим здоровьем бывший спортсмен-каратист. Боря прекрасно помнил, как после их занятий любовью Рая лежала с закрытыми глазами, приходя в себя, а затем в ванной что-то напевала. Неудовлетворенная женщина так себя не ведет. Если бы она стонала и охала, он мог бы усомниться. Он и усомнился несколько раз, когда ему показалось, что она притворяется, чтобы потешить его тщеславие. Междометия недорого стоят, их легко разыграть, а вот петь в ванной, когда тебя никто не слышит, это уже что-то....

Или для Раи секс вообще стоит на сто первом месте, и ей важнее быть рядом с талантливым человеком. Если да, то он сам виноват, он сам все время повторял, какой Вася гениальный. Но ведь это действительно так, что тут можно сделать! Да бог с ним, с Васей, и с его талантом. Пусть бы только Раино увлечение прошло. Он ведь сам тоже не ангел и прекрасно понимает, что в жизни все бывает. Однажды он говорил с Раей на эту тему. Случилось это, когда у них в городе поймали бандита, который заводил шашни с замужними женщинами, приглашал их к себе, а затем избивал, отнимал все ценное и выгонял на улицу. Пострадавшие по вполне понятным причинам не обращались в милицию и преступника очень долго не могли поймать.
– Хитрый, подлец, – сказала Рая, прочитав статью о нем в местной газете.
– Подонок, я бы удавил его своими руками, – возразил Борис.
– А если бы его жертвой стала я?
– Тогда тем более.
– А что бы ты сделал со мной?
– Ничего.
– Я тебя серьезно спрашиваю.
– А я тебе серьезно и отвечаю. Для тебя это было бы уроком, ты бы убедилась, что как мужчина я гораздо лучше, и не стала бы искать новых приключений.
– Как ты в себе уверен, товарищ Казанова.
– Если ты сомневаешься, можешь попробовать и убедиться.
– Хорошо, я подумаю.
Тогда это были лишь разговоры, но теперь она попробовала. А убедилась ли? Неизвестно, да это и неважно. Он должен решить, что делать, если она собирается от него уйти. Уговаривать бесполезно, угрожать тоже. Можно только надеяться, но на что? В любви не бывает равенства. Всегда один любит, а другой позволяет себя любить. На сегодняшний день у них позволяющей стороной является она.
Очнулся он от поворота ключа. Это была Рая. Борис пошел ей навстречу.
– Что же ты не предупредил? – спросила она.
– Как-то не получилось. Вот, смотри, – он протянул ей открытку.
Она прочитала и бросилась ему на шею.
– Ты ведь этого хотел, Боря. Теперь у нас все будет по-другому, мы начнем новую жизнь. Там ты устроишься на нормальную работу, а у Ленки появится отец. Ты видел ее портрет?
– Да, но Вася обещал написать меня, а не ее.
– Он сказал, что у тебя один уже есть. К тому же тебя здесь не было, а по памяти он не смог.

Борис только сейчас посмотрел на портрет дочери и невольно улыбнулся. Лена была изображена в хорошеньком светлом платьице в полный рост и смотрела на него своими огромными черными глазами.
Его глазами.
Он вдруг увидел, как дочь на него похожа, и понял, что Вася правильно сделал, написав ее, а не его. Ведь Горюнову могло прийти на ум все что угодно, и он, уступая своей фантазии, ни перед чем бы не остановился. Изобразил бы главу семьи Коганов не только в халате и с собакой, но и с таким украшением на голове, которое сам ему наставил. С него станется, он вполне был способен на это. И что тогда делать? Уничтожить картину Мастера у Бори бы рука не поднялась...
– Я тебе машину подарила, – прервала его мысли Рая.
– Какую машину?
– Зубов в качестве прощального подарка устроил мамашке новые «Жигули» по номинальной цене, а она записала их на тебя.
– Как это записала?
– Так, я ее попросила, это мой тебе подарок, а долг мы ей вернем в самом ближайшем будущем. Ведь ты же что-то заработал.
– Да, но я не хотел покупать машину, – Борис еще не привык к тому, что у него есть деньги, и любые сбережения казались ему недостаточными. По крайней мере, пока их не хватало. Конечно, он доставал лекарства матери, установил памятник на могиле родителей, сделал ремонт и приобрел мебель. Но у денег есть такое свойство – они все время куда-то исчезают, поэтому с машиной вполне можно было повременить, тем более что Рая купила ее при содействии тещи и на деньги тестя, а подарила ему, чтобы загладить свою вину. Теперь Боря был в этом уверен, но если она так обрадовалась открытке из ОВИРа, значит, она сама хочет забыть о своем романе. Это главное. Может, даже и хорошо, что он был, может, он поставит точку в ее не совсем нормальной любви к отцу.

Боря обнял жену и стал кружить ее в воздухе, медленно приближаясь к кровати...
Нина Михайловна вернулась домой поздно вечером и, узнав об открытке, разрыдалась. Она смирилась с тем, что зять ее перебивался случайными заработками и подолгу не бывал дома, зато внучка с дочерью жили рядом. На разговоры Бори об отъезде она уже не обращала внимания. Как руководитель парторганизации она очень хорошо знала, что разговоры – это одно, а реальная жизнь – совсем другое. И вдруг такая новость! Конечно, жизнь идет вперед, она и сама изменилась, и теперь готова последовать за дочерью. Но у нее нет ни вызова, ни разрешения, и если Рая со своей семьей уедет, она останется совсем одна.
Когда теща немного успокоилась, Боря сказал:
– Нина Михайловна, не расстраивайтесь раньше времени. Мы вместе пойдем в ОВИР. Вы напишете заявление, что хотите ехать с нами. Вам должны разрешить, вы же – Раина мать.
– Да, да, конечно. Когда ты туда собираешься?
– Завтра.
– И ты меня возьмешь, ты мне обещаешь?
– Конечно, возьму, не беспокойтесь. – Борю поразила необычная робость, вдруг овладевшая тещей. Он не видел ее такой, даже когда вернулся в ее квартиру после ссоры.
Утром, перед тем как Рая пошла на работу, Боря предупредил ее, чтобы она никому ничего не говорила. Конечно, он не верил слухам, но осторожность не помешает. В Советском Союзе жизнь человека всегда ценилась не очень высоко, а уж жизнь предателя и отщепенца, собирающегося эмигрировать, тем более. Теперь они были одинаково беззащитны и перед советским законом, и перед бандитами, которых этот закон формально преследовал.

В ОВИРе Нина Михайловна написала заявление, что хочет выехать за границу вместе с дочерью. Ей сказали, что ее просьбу обязательно учтут, однако будут рассматривать в порядке очереди,  а о результатах сообщат дополнительно. Семья же Бориса должна покинуть пределы Советского Союза в течение шести недель. Им нужно будет принести в ОВИР те же документы, что и в прошлый раз.
В списке значились центральный пункт проката, военкомат, ЖЭК и десяток других учреждений. Только предъявив справки о том, что ни одно из них не имеет к отъезжающему материальных претензий, и, заплатив за отказ от советского гражданства, можно было обменять советский паспорт на визу2.
На сей раз проблемы с характеристикой уже не было, а поскольку Боря формально ни на какой работе не числился, он обратился в домоуправление. Управдом не рискнул собирать политический митинг.
Его подчиненные – два водопроводчика и электрик – были типичными представителями своего класса, и сразу после собрания могли завеяться в магазин, а тогда на работу они бы уже не вернулись. Управдом вообще старался организовать их расписание так, чтобы они встречались как можно реже, а зарплату выдавал им наличными, и только в пятницу в конце рабочего дня. Боре он дал справку, в которой указывалось, что гражданин Коган живет случайными заработками и является тунеядцем. Борис хотел даже сделать себе копию на память, но ехать в нотариальную контору и стоять еще в одной очереди ему было лень.
Собирая справки, Боря мотался из одного конца Москвы в другой. Домой он возвращался поздно вечером, но всегда был готов к любовным сражениям. Это удивляло его самого, он был женат больше десяти лет, а после рождения дочери неудобные жилищные условия очень ограничивали его возможности. Потом начались командировки, шабашка, и он вообще подолгу не появлялся дома, а теперь и вовсе собирался уезжать из страны. Кажется, не до того, ан нет, еще как до того. Ощущение близости свободы придавало ему не только моральные, но и физические силы. Даже после целого дня разъездов, выстаивания в очередях и успешной или неуспешной дачи взяток чиновникам ему хотелось Раи также, как и до свадьбы. И хотя у нее первоначальная эйфория сменилась нервозностью, а он каждый раз должен был ее уговаривать, желание захлестывало его, и он будил ее по нескольку раз за ночь.

В «листе отъезжанта» появилась новая графа – предстояло взять открепительный талон в ломбарде. Почему власти добавили ломбард, было совершенно непонятно, ведь этому заведению человек в принципе не может быть ничего должен, но Боря уже давно не удивлялся идиотизму системы. Он лишь хотел побыстрее закончить все формальности.
В кабинете директора сидела молодая женщина, которую вполне можно было назвать красивой, если бы не излишняя полнота. Она внимательно посмотрела на Когана и спросила:
– Боря?
– Да, а откуда вы меня знаете?
– Помнишь, как ты отдыхал с дочкой в Крыму?
– Таня?!
– Тогда ты называл меня Таня-большая, но теперь я стала гораздо больше.
– Ты бросила цирк?
– Как видишь.
– Что случилось?
– Это долгая история.
– Я не спешу, – сказал он, сильно покривив душой.
– Ну, тогда слушай.

...Во время одного из выступлений Таня-маленькая неудачно упала, и почти год не могла встать с постели. Мать делала все от нее зависящее, дед тоже старался изо всех сил, находя пути к самым лучшим специалистам традиционной и нетрадиционной медицины, но друзья навещали девочку все реже, отец дома почти не появлялся, и Таня-маленькая решила, что на всю жизнь останется инвалидом. Врачи перепробовали все, однако встречных усилий со стороны пациентки не было, и в течение следующего года они добились лишь того, что девочка стала самостоятельно передвигаться по комнате с помощью палки. Чтобы излечить ее от депрессии, дед где-то разыскал психолога-гипнотизера и из собственных сбережений оплачивал его очень дорогие визиты. Таня-большая стала ходить в церковь и просить помощи у Всевышнего. Неизвестно, что помогло, но постепенно настроение ее дочери изменилось, и Таня-маленькая стала поправляться. Теперь ей гораздо лучше, и есть все основания полагать, что в ближайшем будущем она выздоровеет окончательно. В цирке она выступать не сможет, но это уже и неважно.
– Как же ты остаешься на должности директора, будучи верующей? – спросил Борис, – тебя ведь могут выгнать в любой момент.
– Нет, Боря, время уже не то, не могут. А если и выгонят, то невелика потеря. Пойду в больницу уборщицей. Мне теперь все равно, а в госпитале за то, чтобы вынести судно, больные платят такие деньги, что академики позавидуют.

Пока Таня-большая занималась здоровьем дочери, ее брак окончательно распался. Формально она оставалась замужем, однако муж почти круглый год гастролировал в прямом и переносном смысле, а недавно даже познакомил ее с одной из своих подружек. Эту разбитную бабенку звали Марина, она организовала комиссионный магазин и, узнав, где Таня работает, предложила обоюдовыгодную сделку – направлять наиболее ценных клиентов к ней, а за это она будет отстегивать процент с навара. Это будет выгодно всем, потому что за особо дорогие вещи Марина готова платить долларами.
– А хватит у нее денег на покупку итальянского гарнитура? – спросил Борис.
– Денег у нее хватит, чтобы с потрохами купить кого угодно, но с ней нужно быть начеку. Очень уж она шустрая.
– Так может, с ней и связываться не стоит? – сказал Боря, и почему-то вспомнил, как Алла Муханова выпросила у него фирменные детские джинсы, которые Фима прислал из Америки. В то время и обычные джинсы были дефицитом, а уж детских никто и в глаза не видел, и когда Ленка из них выросла, нашлось много желающих взять их для своего ребенка. Эти люди готовы были заплатить за джинсы приличные деньги, но Алла попросила их на подарок для недавно родившейся племянницы. Долг свой она не отдавала несколько лет, а напоминать о нем Коганы стеснялись.
– Может, и не стоит, – прервала его воспоминания Таня-большая, – решай сам. А зачем ты сюда пришел?
Боря сказал, и она выдала ему справку.

После ломбарда Коган позвонил «разбитной бабенке Марине». Она оказалась яркой, самоуверенной женщиной, и узнав, что он собирается продавать, предложила заплатить в долларах.
– Сколько? – спросил Борис, который знал примерную цену валюты на черном рынке.
– $1500 хватит? – спросила она и посмотрела на него так, что в другой ситуации ее взгляд показался бы ему многообещающим, но сейчас он приписал ее поведение только желанию сбить цену.
– $1500, – задумчиво повторил он. Это было гораздо меньше истинной стоимости итальянского гарнитура, но доллары можно было переправить за границу, и тогда у него появится хоть какая-то заначка вдобавок к тем ста двадцати, которые ему должны обменять по официальному курсу. – Ладно, но горку для посуды я пока оставлю себе.
– Почему?
– Теща хранит там свои сервизы.
– Отдайте горку вместе с посудой.
– Возможно, позже, и за дополнительную цену.
– Хорошо, – ответила Марина, – все остальное я заберу завтра.

На следующий день она приехала с двумя грузчиками и протянула Борису пачку долларов. Он начал их пересчитывать. Это были затертые, склеенные скотчем и до такой степени потрепанные бумажки, что будь они рублями, их бы, наверное, не приняли ни в одном магазине.
– Ну что, правильно? – спросила она.
– Где вы только взяли эту рвань?
– Какая разница, в Америке вам их обменяют в любом банке.
– Откуда вы знаете?
– Это моя работа. Подождите секундочку. Ребята, выносите, – скомандовала она грузчикам, – а когда приедете на место, позвоните мне в офис.
– Как к вам попали эти купюры? – повторил Борис.
– Они вышли из употребления, их списали и должны были уничтожить, но я их спасла.
– Это же противозаконно.
– Ну и что, – она опять многообещающе улыбнулась.
– Значит, обмен не эквивалентный. Вы мне должны компенсировать разницу.
– Извините, рублей у меня нет.
– Есть другой способ, – он подошел к ней и притянул ее к себе...
Когда они оделись, Боря сказал:
– Жаль, что я уезжаю, и мы не можем продолжить, но ты честно отработала свой долг. – Вот, – он достал из пачки склеенный скотчем доллар и протянул ей, – возьми, тебе его обменяют в любом банке.
Марина хотела дать ему пощечину, но он перехватил ее руку.
– Отпусти, – прошептала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.
Не отпуская руки, он довел ее до двери и вытолкнул на лестничную площадку.

XXI
Володя неоднократно давал себе слово бросить сцену, понимая, что должен уделять больше времени семье, но ни Алла, ни Федя не интересовались его хобби и почти никогда не бывали на его представлениях. Отчасти именно поэтому он всегда возвращался в самодеятельный театр. Тем не менее, он решил, что сегодняшний спектакль будет последним, и, торжественно объявив об этом жене и сыну, пригласил их на представление. Однако Алла нашла какую-то отговорку, а Федя просто ушел со своими друзьями.
После спектакля артистам устроили прием, и за столом рядом с Володей оказалась Надя Кудрявцева. Из разговора выяснилось, что она – профорг одного из предприятий, на которых распространялись билеты на спектакль, но самое главное – она училась в той же школе, что и он. Не узнал же он ее, потому что когда уехал в Москву, ей было одиннадцать лет, и с тех пор она немного изменилась. Володя стал расспрашивать ее об односельчанах. Удовлетворив его любопытство, она заметила, что ей очень понравилась постановка, и если бы у нее были хоть какие-нибудь артистические способности, она сама приняла бы в ней участие.
– При желании этому легко научиться, – сказал Володя.
– Желание у меня есть, – ответила она, глядя ему в глаза, – даже место для занятий найдется. Нужен только хороший учитель.
Володя посмотрел на часы.
– Не беспокойся, я живу в десяти минутах ходьбы отсюда.
Урок актерского мастерства сильно затянулся, и Муханов вернулся домой поздно ночью. Чтобы не будить жену, он тихонько разделся в комнате дочери, но в тот момент, когда собрался выйти оттуда, дочь вскрикнула, и в дверях почти тот час же появилась Алла.
– Мне кажется, с Настей что-то случилось, – прошептал Володя.
– Пить надо меньше, тогда и казаться не будет, – ответила она, подошла к детской кроватке и взяла дочь на руки. Настя издавала какие-то хрипящие звуки.
– Вызови врача, – сказала Алла мужу.
Врач, появившийся через полчаса, уже ничего не мог сделать.

* * *
После смерти Насти отпала надобность в няне, и это сразу сказалось на их взаимоотношениях. Что-то безвозвратно ушло. Они, как и раньше, вместе садились за стол, ложились в одну кровать и предупреждали друг друга, если где-нибудь задерживались, но им не хватало теплоты. Настя была связующим звеном в их семье, а присутствие бабы Нюры с ее безграничной любовью сглаживало острые углы. Алла стала угрюмой и замкнутой. Она хотела иметь троих детей, а у нее остался только один, и винила она в этом Муханова. Отец его был алкоголиком, дед вообще непонятно кем, сам он, конечно, не пил, но болезни часто передаются через поколение. Жаль, что поняла она это слишком поздно. Когда они встречались, она не задумывалась о будущем. Слишком уж он ей нравился, ей всегда было с ним интересно. Он приглашал ее в театры, возил в музеи и развлекал, как только мог. Но теперь все это было слабым утешением, и Алла не только скорбела о дочери, но боялась за сына, плохая наследственность которого могла проявиться в любой момент. Все это вызывало в ней чувство неполноценности.
Когда Володя попытался возобновить супружеские отношения, она отказала в очень оскорбительной форме. Он решил подождать, надеясь, что она скоро успокоится, и все станет на свои места, но последующие попытки также оказались неудачными, и он стал встречаться с Надей. Алла догадывалась об этом, но никаких сцен ему не устраивала. Она выросла в семье, где и отец, и братья относились к женщинам, как султаны Востока, и психологически была готова к неверности мужа. Она изменилась, лишь когда Володя перестал давать ей деньги. Она привыкла к тому, что он выполнял любое ее желание. Ведь она была дочерью хозяина района, а он всего лишь удачливый претендент, который попал в их круг и получил все их привилегии. Она не хотела видеть, что с тех пор ситуация изменилась. Маклерский бизнес Володи разросся, большая часть его переместилась в Москву и уже не зависела от ее отца. Муханов стал очень хорошо зарабатывать, и только благодаря ему они ни в чем себе не отказывали.
Накануне 8 Марта Алла поссорилась с ним, а в день праздника он вообще не вернулся домой. Это явилось последней каплей, и она решила разводиться, но прежде хотела посоветоваться с отцом.
Секретарша еще в коридоре, увидев ее, сказала, что Трофим Спиридонович встречается с ответственными товарищами, и не велел никого к себе пускать. Алла остановилась около кабинета, не зная, что делать: она заранее договорилась с отцом, и если у него изменились планы, значит, неизвестно, сколько продлится эта встреча.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил проходивший мимо Павел Кротов, инструктор по физкультуре и спорту.
– Вряд ли, – ответила она.
– Я думаю, Трофим Спиридонович скоро освободится, а пока вы можете подождать в моем кабинете.
– Хорошо.
– Я вижу, вас что-то беспокоит, – сказал Павел, когда они зашли к нему, – а у меня есть безотказное средство от всех болезней.
– Какое?
Он открыл сейф, достал из него яблоко, бутылку коньяку, две рюмки и, ловко плеснув в каждую, протянул одну ей:
– Возьмите, это расширяет сосуды и снимает стресс, я много раз проверял, и всегда помогало. Надо сначала запить неприятность, а потом ее переспать, – он разрезал яблоко и протянул половину ей, а когда она выпила, спросил: – Ну что, полегчало?
– Нет, – ответила она и огляделась. На столе стояла фотография, на которой Павел поднимал в воздух кубок.
– Где это? – спросила она.
– В Подольске, мы тогда выиграли чемпионат области.
– Давно это было?
– Да уж порядочно.

Этого вопроса он мог и не задавать. Вся обстановка дома свидетельствовала, что успешно. Зайдя к Мухановым, Паша сразу оценил дорогую мебель и качественную аппаратуру. Конечно, может, тесть им что-то и подкидывал, но вряд ли: Артамонов уже давно связался с молоденькой танцовщицей, которая, в отличие от бесплатных райкомовских девочек, тянула из него все, что могла. К тому же по натуре первый секретарь был очень прижимистым и помогал родственникам только из государственной казны. Нет, все здесь куплено на брокерские деньги.
– Последнее время Володя мне вообще ничего не дает,  – сказала Алла.
– Как же ты это терпишь?
– А что я могу сделать?

– Можешь, например, попросить какого-нибудь хорошего человека серьезно поговорить с твоим мужем, так, чтобы он отстегивал тебе законную долю.

– Так ведь этот благодетель тоже захочет плату за услуги.
– Для такой женщины, как ты, он сделает скидку.
Алла внимательно посмотрела на Кротова и после долгой паузы сказала:
– А ты женись на мне, тогда получишь все.
– Я с удовольствием, но ведь ты замужем.
– Мы уже давно на грани развода, я и сегодня пошла к отцу для того, чтобы посоветоваться, а вернее, чтобы попросить его ускорить процесс.
Когда Кротов ушел, Алла подошла к зеркалу и стала внимательно себя рассматривать. Конечно, ей уже не двадцать лет, как этим комсомолочкам, но фактура у нее ничуть не хуже. Она еще вполне ничего. Жаль только, что сексуальный опыт у нее невелик. Несколько сопляков до свадьбы, а потом Володя. Все они Павлу в подметки не годились. Сегодня она впервые получила удовольствие от секса и, наверное, поэтому стала обсуждать то, что обсуждать не следовало. Нельзя было показывать Павлу, что он ей так нравится. Ведь отношения мужчины и женщины – это игра, и, чтобы выиграть, надо продумывать каждый шаг, а она должна выиграть, хотя бы для того, чтобы родить еще двоих здоровых детей и не испытывать комплекса неполноценности.
Они стали встречаться почти каждый день, и скоро Володя узнал об этом. Но даже если бы доброхоты и не доложили ему, он понял бы это по тому, как изменилась жена. Из угрюмой, погруженной в себя женщины она превратилась в цветущую фифочку, которая каждый день надевала другой наряд. Вскоре она подала на развод, а Володя стал перевозить свои личные вещи к матери. Однажды он обнаружил, что пропала тетрадь, в которую он записывал адреса клиентов, их телефоны, и рисовал возможные схемы обмена. Он перерыл все, но найти тетрадь не смог, и у него появилось какое-то неприятное чувство.
Когда он в следующий раз приехал на толкучку, к нему подошел крепко сбитый мужчина чуть ниже среднего роста и спросил:
– Твоя фамилия Муханов?
– Да.
– Предупреди клиентов, что с сегодняшнего дня все твои дела буду вести я.
– С какой стати?
– С такой,  – сказал мужчина и ударил Володю. На секунду у Муханова помутилось в глазах, но побои отца не прошли даром. Он привык не только терпеть боль, но и не терять самообладания. Притворившись, что «плывет», он изо всей силы ударил мужчину в челюсть. Тот не успел увернуться, однако это был последний успех Муханова. Очнулся он уже в больнице.
Позже, проанализировав ситуацию, Володя понял, что избил его человек Кротова, а сам Павел действует заодно с Аллой. Про Кротова говорили, что он не гнушался ничем и мог идти по трупам. Его коллеги в этом плане ничем от него не отличались, но разница была в том, что Павел, кроме как ходить по трупам, ничего не умел. Если же справедливы слухи о том, что он выполняет специальные задания первого секретаря, то с брокерством Володе придется завязывать.
Однако Надя Кудрявцева с его выводами была категорически не согласна. Она считала, что в Москве хватит работы для сотни маклеров, а, главное, Кротов и его опричники – люди ограниченные, и работать могут только кулаками. Просто сейчас Володя видит все в черном свете. Ему надо успокоиться и подождать, потому что в том деле, которым он занимается, недостаточно набить морду одному и приказать другому. Нужно иметь налаженные связи. Чиновники, подписывающие документы, за спасибо ничего делать не станут, с ними надо делиться, иначе они под разными предлогами начнут тянуть канитель. Клиентам это не понравится, и они, в конце концов, разбегутся, а главное – не будут рекомендовать Кротова своим друзьям. В общем, велика вероятность того, что Павел со своим приятелем в бизнесе долго не продержатся. К тому же у нее самой есть кое-какие полезные знакомства, и не в подмосковном захолустье, а в Первопрестольной, так что, когда Володя возобновит свою деятельность, она вполне сможет ему помогать. Единственное, что Володе действительно придется сделать, – это некоторое время не появляться на сходках.
Продажа машины
– Здравствуйте, Вика, как хорошо, что вы зашли,  – сказала Рая, пропуская вперед подругу своей матери,  – Боря приготовил для вас подарок. Вы же знаете, как он вас любит.
– Люблю,  – подтвердил Борис и протянул Вике несколько кляссеров. 
– Это вашей внучке. Я когда-то собирал марки, но мне они больше не нужны, а вам могут пригодиться. Подарите их Ире от моего имени.
– Это ты мне взятку даешь, хочешь вину загладить?
– Я ни в чем не виноват,  – сказал Боря, прикладывая руку к сердцу.
– А почему ты мне ничего не сказал?
– Мы никому не говорим.
– Когда вы уезжаете?
– Через четыре недели.
– Еще не скоро.

– Да что вы, Вика! Я не представляю себе, как мы все успеем. Мне приходится выстаивать огромные очереди и отмечаться по нескольку раз в день в самых разных местах. Смотрите,  – он показал левую руку, где чернильным карандашом была написана цифра сорок семь,  – это мой номер в кассу на получение авиабилетов.
– Но ты ведь сейчас не работаешь, значит, у тебя есть время.
– Практически нет.
– А ты не собираешься перед отъездом показать своей дочери московские музеи?
– Шутите, Великанида Игнатьевна!
– Нет, не шучу. Вы же, наверное, хотите, чтобы она была интеллигентной девочкой. Ходила в театр, читала книги и посещала выставки, а к этому ее надо приучать, и сейчас самое время. Если вы в такой критический момент походите с ней по музеям, она поймет, как это важно, и запомнит на всю жизнь. Кстати, в Пушкинском сейчас экспонируются картины из Эрмитажа, и вы можете убить сразу двух зайцев.
– Я работаю, я не могу,  – сказала Рая.
– А ты? – Вика перевела взгляд на Бориса.
– Я не работаю, но тоже не могу,  – ответил он.
– Отвлекись, тебе это необходимо,  – сказала Вика,  – давай разделимся. Я повезу Иру с Леной в Третьяковку, а ты – в Изобразилку.

* * *
Боря подумал, что показать девочкам весь музей он не успеет, и решил ограничиться западноевропейским искусством. Он велел им запомнить картины, которые им понравятся, прочитать все, что под ними написано, а потом рассказать ему. Затем он не торопясь пошел по залам, стараясь не терять девочек из виду. Через минуту к нему подбежала Ира и, указывая на противоположную стену, радостно сказала:
– Дядя Боря, смотрите, у меня такая марка есть.
– Хорошо, Ирочка, хорошо,  – ответил он.
– Мне ее папа недавно подарил, я ему обязательно скажу, что видела ее здесь на стене.
«Лучше бы ты сказала, чтобы он научил тебя правилам хорошего тона»,  – подумал Боря.
– Мы с папой часто рассматриваем марки,  – продолжала Ира,  – он мне много про них рассказывает.
– А он не говорил тебе, кто нарисовал картины, с которых эти марки сделаны?
– Конечно, говорил, эту нарисовал Рембрандт и назвал ее «Даная».
– А что ты знаешь про Данаю? – спросил Борис, чтобы заставить Иру замолчать.
– Она была дочерью царя Акрисия, которому оракул предсказал смерть от руки внука. Царь заключил ее в темницу, но Зевс проник в подземелье в виде золотого дождя и стал ее возлюбленным,  – бойко ответила Ира.
– Да…
– Это написано в книжке «Мифы и легенды древней Греции». Папа подарил мне ее на день рождения и сказал, что ее должен знать любой воспитанный человек.
– Да…
В следующем зале Ира схватила его за руку и, подтащив к полотну Лоррена, радостно воскликнула:
– Дядя Боря, эта марка у меня тоже есть!
– Хорошо-хорошо.
– Ее нарисовал Клод Лоррен, и называется она «Похищение Европы», но Европа – это не часть света, это дочь царя Агенора. В нее влюбился Зевс и пришел к ней в виде быка, когда она гуляла с подругами на берегу моря. Европа начала играть с быком и села на него, а он увез ее на остров Крит. Там она стала его женой и родила ему трех сыновей.
До конца осмотра Ира нашла в экспозиции Пушкинского музея еще несколько марок из своей коллекции и без дополнительного приглашения рассказала о них Борису. На обратном пути он уже не стал спрашивать девочек, какие картины им понравились, а проводив Иру домой, сказал:
– Лена, я тоже когда-то читал легенды древней Греции, но теперь почти все забыл. Помню только, что Геракл совершил несколько подвигов.
– Двенадцать,  – уточнила дочь.
– Откуда ты знаешь?
– Мне Ира рассказывала.
– Может, она тебе говорила, какие именно?
– Да,  – и Лена стала перечислять подвиги Геракла. Борис слушал свою дочь и думал: а зачли бы этому герою за тринадцатый подвиг подачу заявления в ОВИР?
Посещение музея напомнило Когану, что для вывоза картин ему нужно получить разрешение в Министерстве культуры, а чтобы узнать, как это делается, лучше всего поговорить с Васей Горюновым. Он недавно вернулся из Штатов, и наверняка захватил туда несколько своих полотен, так что уже прошел весь процесс.
Через несколько дней, взяв бутылку коньяка, Боря поехал к Горюнову. Вася пригласил его на кухню и сразу же стал рассказывать о своей поездке. Побывать ему удалось лишь в Миннеаполисе и Нью-Йорке, а поскольку английского он не знал, круг его общения был крайне ограничен. Зато он очень продуктивно работал, и некоторые его картины Стив выгодно продал, большинство же оставил для галереи современного русского искусства, которую собирался организовать в ближайшем будущем. Вырученные деньги Стив обещал сохранить до следующего приезда художника, чтобы сделать его жизнь в США более комфортабельной.
– Жизнь в больших городах Америки очень дорогая,  – сказал Вася,  – а квартира в престижном районе стоит бешеных денег.
– Интересно, сколько бы там стоила моя?
– На Манхэттене – как минимум несколько миллионов.
– Я готов меняться.
– Попробуй.
– Я как раз сейчас этим занимаюсь.
– Не понял,  – Горюнов вопросительно посмотрел на Борю.
– Я подал заявление на выезд и хочу узнать, как быть с твоими картинами. Говорят, Министерство культуры не разрешает брать с собой произведения искусства.
– Разрешает. Стив вывез целую коллекцию.
– Наверное, она не является национальным достоянием.
– Скорее всего, он нашел правильного человека и дал ему взятку.
– За это могут посадить, а я рисковать не хочу.
– Да,  – согласился Вася,  – но я тебе помогу. Я покрою картины тонким слоем воска и намалюю сверху какую-нибудь херню. Это по-прежнему будет считаться моим произведением, но его пропустят. Специалисты прежде всего сравнивают возраст картины и возраст холста, а у тебя никакого временного разрыва не будет. Ты скажешь, что эта мазня дорога тебе как память. Из-за четырех небольших полотен никто шума поднимать станет.
– Из-за трех.
– Я дам тебе еще одно, это мой подарок – копия «Искушения Христа», я ведь так и не выполнил своего обещания Стиву. Нехорошо, конечно, но у меня не было желания искушать нашего Бога в Америке. Привози мне портреты, я сделаю все, что нужно.
Когда они допили коньяк, Горюнов сказал:
– Ты, наверное, хочешь продать свои «Жигули»?
– Да,  – ответил Боря, неприятно удивленный тем, что Вася знает о машине. Ведь купили ее недавно, и сказать о ней могла только Рая.
– Я сейчас покупать ничего не собираюсь, а вот у одного моего не очень хорошего знакомого несколько дней назад угнали машину. Милиция нашла лишь покореженный кузов, а автомобиль нужен ему позарез. Зовут этого человека отец Никодим. Телефона его я тебе не дам, но ты можешь сам встретиться с ним, если приедешь в воскресенье на службу в Знаменское.
В воскресенье утром Борис поехал в Знаменское, запарковался перед въездом в деревню и пешком пошел к церкви. Это было небольшое, ничем не примечательное здание. Народу внутри было немного, и батюшка, увидев нового прихожанина, жестом пригласил его в первый ряд. Боря сел на скамью, а святой отец хорошо поставленным голосом продолжал рассказывать какую-то библейскую историю. Коган слушал ее краем уха и думал о том, что хорошо было бы прямо сегодня договориться о продаже. Очень уж не хотелось ему иметь дело с незнакомыми людьми. Он не умел торговаться и боялся, что его облапошат. Впрочем, священника Вася тоже не сильно рекомендовал. Так и сказал: «Мой не очень хороший знакомый».

Уважаемые читатели!
Вы можете приобрести книги Владимира Владмели:
1. «11 сентября и другие рассказы», подзаголовок книги «Сцены провинциальной жизни русской эмиграции в Америке» точно описывает её содержание.
2. «В Старом Свете» - Роман вошёл в «длинный список» премии И.А.Бунина 2015 года.
3. «Римские каникулы» - один рассказ этого сборника вошёл в «короткий список» премии О.Генри, другой – в «короткий список» премии М.Алданова.
Книги можно заказать у автора, написав ему
Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript
Цена с пересылкой $15.