КОНТУР

Я ехал поездом из Вологды, где был по редакционным делам. Моим соседом по купе оказался плотного телосложения пожилой мужчина. Как обычно бывает в дальней дороге, мы разговорились. Александр Иванович в отпуске гостил у двоюродного брата и заодно посетил родные места детства.

Сентябрьское остывающее солнце опускалось за зелёную гребёнку дальнего леса, и наша неторопливая беседа текла под глуховатый перестук вагонных колёс. Узнав, что я человек пишущий, Александр Иванович живо заинтересовался моими работами и дальше разговор пошёл о литературе. Мой визави оказался довольно эрудированным собеседником, со своим основательным житейским взглядом на вещи. Вспомнили и знаменитого уроженца этих мест - поэта Николая Рубцова.
- А ты знаешь, я ведь встречался с ним! - огорошил меня Александр Иванович.

- Да вы что?! - С удивлением воззрился я на него.
- Ну, тогда слушай, расскажу... В 1966 году мы с матерью жили в вологодской деревне Васильевка. Мне тогда было 10 лет. Как-то в середине января поздно вечером в дверь постучали. Мать была на работе в ночную смену. Она тогда работала в больнице в селе Демьяново, куда ходила за семь километров. Я открыл дверной крючок и увидел на пороге невысокого худого мужчину с поднятым воротником пальто.
- Здравствуйте. Переночевать не пустите? - попросил мужчина, поёживаясь от холода.
- Заходите, - пожал я в растерянности плечами.
Он снял драповое пальто, размотал длинный шарф и поместил на вешалке потёртую кроличью шапку.
- А ты что, дома один? - поинтересовался незнакомец.
- Да, мама на работе.

Он подошёл к печи, прислонил замёрзшие руки к источающим тепло кирпичам и прикрыл в умиротворении глаза. Я не знал, как вести себя в присутствии чужого человека и, подумав, что он наверное голоден, предложил ему каши.
- Щи да каша - пища наша. - Улыбнулся постоялец обветренными губами.
Я достал из русской печи нагретый чугунок, наложил в тарелку пшённой каши с топлёным маслом, поставил перед гостем. На горячей плите начинал фырчать чайник. Сам, чтобы не стеснять человека, присел у раскрытой книги. Нам тогда в школе задали выучить стихотворение Некрасова “Несжатая полоса”.
- Спасибо, мил человек! Спас путника от голодной смерти, - поужинав, потрепал он меня по волосам. - Как хоть звать тебя, добрая душа?
- Саша.
- А меня Николай. Николай Рубцов.
Потом заглянул в мой учебник.

Поздняя осень. Грачи улетели,
Лес обнажился, поля опустели,
Только не сжата полоска одна…
Грустную думу наводит она.

- Любишь, Саша, стихи?
- Не знаю...
- А давай я тебе своё прочитаю. Про зайца.

Заяц в лес бежал по лугу.
Я из лесу шел домой, —
Бедный заяц с перепугу
Так и сел передо мной!
Так и обмер, бестолковый,
Но, конечно, в тот же миг
Поскакал в лесок сосновый,
Слыша мой веселый крик.
И еще, наверно, долго
С вечной дрожью в тишине
Думал где-нибудь под елкой
О себе и обо мне.
Думал, горестно вздыхая,
Что друзей-то у него
После дедушки Мазая
Не осталось никого.

Потом он прочитал мне стихотворение про воробья, про медведя.
Я сидел околдованный живой поэтической речью! И даже плакать захотелось от любви и жалости к этим зверушкам. А потом он прочёл стихотворение, в котором говорилось о деревне, о природе, о родине. Я до конца его не понял, но словно какой-то туман живой силы окутал меня.
Потом я постелил дяде Коле полушубок на лавке, и он там уснул. Я взял его валенки, чтобы поставить на печку посушиться, и сам тоже забрался туда. Я долго не мог уснуть, смотрел на него с печи. Настоящий живой поэт!.. Представьте, что видел в то послевоенное голодное время деревенский пацан в своей лесной глуши?!.. И так мне хотелось сделать что-нибудь хорошее для этого усталого необычного человека! И тут я вспомнил, что валенки, которые я поставил на печку, дырявые на пятках - прохудились от времени. Я тихонько спустился по приставной лесенке, нашёл в чулане свои старые ненужные катанки и большими ножницами, которыми мать резала тряпки на половики, по-детски, как умел, изготовил стельки. Поместил их в обувку дяде Коле и потом уже крепко уснул под лоскутным стяжённым одеялом, разморённый греющим бока теплом печи.
Когда я утром проснулся, Рубцова уже не было. На столе лежал тетрадный листок с написанным моими чернилами текстом.
Тут Александр Иванович достал из внутреннего кармана пиджака портмоне. И передо мной на стол лег чуть пожелтевший по краям прямоугольник бумаги.

“Душевному человеку Александру
на добрую память.

На полустанке

Вот и отходит морошка -
Скоро и первый мороз...
Смолк перелесок сторожко,
Слушая грохот колёс.

Миг... и проносятся мимо
Люди в вагонном стекле -
Силою неодолимой
Судьбы влечёт по земле...

Женщина в красной фуражке
Молча отправит состав,
Возле берёзы-двойняшки
Чуть постоит, повздыхав.
Шелест скрадёт понемножку
Эхо вагонных колёс.
Вот и отходит морошка,
Скоро и первый мороз...

Мне ли, наезжему гостю,
Близок обыденный вид -
Домик, поленница, осень...
Что ж так душа-то болит?

Словно из памяти кто-то
Тихо окликнул меня.
Мама?!
А это - природа,
Вечная наша земля.

Николай Рубцов
17 января 1966 г.

Когда я закончил читать, Александр Иванович продолжил свой рассказ:
- Конечно я очень берёг этот автограф поэта. Но где-то в начале 70-х он у меня пропал. Представь, как я переживал!.. И вдруг, спустя 40 с лишним лет, он нашёлся! А дело было так: мы с братом Виктором, от которого я еду, тогда в юности крепко поссорились. И он от обиды тюзнул у меня это стихотворение. А потом учеба, армия. После службы брат шоферил, женился, дети пошли, потом сел на три года - аварию совершил. В общем, закрутила жизнь и не до стихов на листочке ему было. Сам уже не знал, где эта бумажка. А та злополучная ссора давно уже позабылась. И вот недавно его внучка перебирала книги в книжном шкафу и раскрыла старый потрёпанный том, а там между страницами - это стихотворение! Так, спустя много лет, послание поэта снова ко мне вернулось...
Но, знаешь, я с тех детских лет навсегда полюбил его стихи, стал верным почитателем его творчества. Все его сборники перечитал, много книг и статей о его жизни. Но нигде, даже в трёхтомном собрании его сочинений, не попадалось мне это стихотворение. Вот такие дела...
Александр Иванович долго смотрел в тёмное вагонное стекло и кажется видел там не темноту ночи, а давние картины своего далёкого детства. Потом, словно почувствовав мой взгляд, так же не поворачивая головы, сказал:
- Анатолий, не проси... Этот документ дорог для меня как память. Вот помру - хоть в литфонд, хоть в музей поэта... А хочешь переписать - ради бога!
Пасмурным дождливым утром поезд прибыл на Ладожский вокзал Санкт-Петербурга. На перроне мы крепко пожали друг другу руки. И спина Александра Ивановича затерялась в людском потоке, движущемся к метро.