Версия для печати

КОМНАТА

Автор: 

Моя бабушка Эстер юные годы провела в Шанхае, куда ее семья сбежала от ужасов русской революции. Тяжелая влажная жара и поиски какой-либо приемлемой работы, угнетавшие эмигрантов, не запечатлелись в ее детской памяти. Бабушка уверяла меня, что жить в Шанхае было весело и необременительно. Я полагаю, это были лучшие годы ее жизни.

Переехав в Иерусалим и прожив в еврейской столице почти полвека, бабушка сохранила самые теплые воспоминания о Поднебесной. Она сердилась, если плохо говорили о Мао, и с удовольствием встречалась с китайскими гостями, когда это стало возможно.

Да, Восток всегда притягивал ее. Одну из комнат своей маленькой иерусалимской квартиры она превратила в домашний музей, где собирала все, что напоминало ей о далеком детстве. Бабушка называла ее – «моя китайская комната». Это был ее уголок, где она могла спрятаться от мира, поплакать от души, предаваясь горестным воспоминаниям. Как и многие пожилые люди, она была очень одинока.


Там всегда царил полумрак, потому что окон не было; свет проникал из коридора, ведущего в спальню. В комнате горели оранжевые ароматические свечи, которые бабушка покупала в китайском ресторанчике на улице Яффо и хранила в специальной шкатулке. В особых случаях зажигали напольную лампу; ее тусклый абажур был разрисован под витраж из разноцветных стекол. На потемневшем от времени шахматном столике стояла ваза с искусственными астрами. На стенах висели меченные мухами пожелтевшие гравюры, где босые крестьяне и их круторогие буйволы бродили по рисовым полям.
Но внимание неизменно привлекал старый шкаф, заполненный чудными фигурками людей и животных. Это было зрелище, скажу я вам! Диковинные рыбы с огромными плавниками и выпученными глазами; стада слонов; саблезубые тигры, разевающие маленькие пасти; стаи драконов на любой вкус, страшноватые многорукие Вишну, маленькие тибетские Будды...
Многие из этих вещей бабушка приобрела сама. Состарившись, она почти не выходила из дому, вверив себя хлопотам служанки-филиппинки.
Зная бабушкину слабость к Востоку, ей частенько дарили фарфоровые китайские куклы из антикварных лавок. Это ее невинное увлечение едва не привело к ужасным последствиям.

Я не сторонник досужих рассуждений, что все предопределено свыше. Мне невыносима сама мысль о том, что мы являемся послушными игрушками в руках неведомых сил, безвольными марионетками, вынужденными исполнять чужую пьесу. Я полагаю, провидение ведет с нами честную игру, предоставляя известную свободу выбора. Ну что стоило Марте, бабушкиной прислуге, пройти мимо чертовой лавки! Но она сделала то, что сделала, и в бабушкином шкафу появился новый постоялец – фарфоровый самурай. Эстер осталась очень довольна подарком.
Рост его едва ли достигал пятнадцати сантиметров. Широко расставленные, чуть согнутые в коленях ноги. Прямая как клинок спина. Надменно вздернутая голова с черной косичкой, с улыбкой на бесстрастном лице. Одет он был в малиновое шелковое кимоно с широкими рукавами и черную хакама до щиколоток, плечи и спину прикрывала черная катагину. Короткий меч в ножнах был укреплен на красном поясе. Вся его поза выражала постоянную готовность к бою. Было в этой кукле что-то завораживающее; казалось, мастер задумал вложить в самурая мистический смысл, недоступный постороннему.
Его поставили на верхнюю полку, рядом с бродячим бритым монахом, добродушным крестьянином, похожим на мешок с рисом, и кокетливой киотской гейшей.

Прошло несколько дней. Помнится, я позвонил бабушке и поинтересовался, как она спала.
– Плохо, – отвечала Эстер. – В последнее время снится какая-то дрянь. Ну, да ладно. Когда ты приедешь ко мне?
В ее голосе прозвучало некоторое беспокойство, или это мне только показалось? Я подумал, что вряд ли смогу вырваться раньше субботы. Я действительно был очень занят тогда. И хотя при бабушке постоянно находилась Марта, мной овладело смутное предчувствие надвигающихся событий, которых я не в силах был предотвратить.

В субботу после обеда я поехал к бабушке и застал ее чрезвычайно взволнованной.
– Ты можешь считать меня полной дурой, но поверь старой Эстер, это не галлюцинации.
– Бабушка, о чем ты?
– Я говорю о «китайской комнате». Эти звуки, раздающиеся там в одно и то же время. Они преследуют меня каждую ночь.
– Ты уверена, что это не соседи, не шум воды в трубах? Знаешь, стены так искажают голоса...
Бабушка нетерпеливо махнула рукой:
– Говорю тебе, там что-то происходит. Отвези меня к большому шкафу, я хочу показать тебе кое-что.
Большим шкафом мы называли только одно место в квартире – то, где хранились фарфоровые куклы.
Я осторожно развернул бабушкино кресло, мы пересекли коридор, и попали в «китайскую комнату».
– Ну, – Эстер перешла на шепот, – что ты теперь скажешь?
Я оглядел ряды фигурок и пожал плечами. Мне очень не хотелось расстраивать ее, но, вероятно, годы брали свое, и я с грустью подумал о неизбежной дряхлости ума, подстерегающей каждого из нас.
Бабушка, казалось, угадала мои мысли.
– Посмотри внимательно, – сердито сказала она. – Там, на верхней полке.

Как я уже говорил, в комнате царил полумрак. Мне пришлось взять свечу, чтобы осветить содержимое шкафа. Сотни незрячих глаз уставились на меня оттуда, уродливые тени зашевелились на задней стенке. Казалось, все это скопище божков, людей и животных ожило разом, подчиняясь магической силе, исходящей от свечи.
И вдруг... Дрожь невольно охватила меня. Одна из кукол (это был толстый крестьянин) оказалась без головы!
Я поднес бедолагу к свече и осмотрел со всех сторон. Его ярко-синий халат казался примятым. На смуглой шее выделялся тонкий блестящий срез, словно голову отсекли чем-то острым.
– Интересно, – заметил я. – Кому понадобилось так изуродовать куклу? И, кстати, где сама голова?
– Вот, – бабушка достала из кармана что-то круглое, размером с перепелиное яйцо. – Нашли под шкафом, куда она закатилась.
Крестьянская головка продолжала безмятежно улыбаться. Ее отшлифованная поверхность тускло отражала пламя свечи.
– Бабушка, ты полагаешь, это как-то связано с ночными звуками?
– Разумеется, – отвечала Эстер. – Все началось с появлением самурая. Представь, каково слышать из ночи в ночь приглушенные стоны, какие-то дикие вопли. Я боюсь оставаться одна в комнате. Мне приходится звать Марту, чтобы она посидела со мной, но надо же и ей высыпаться: у бедняжки уже появились круги под глазами. С Мартой мне намного спокойнее, самурай затихает на время, и я наконец-то забываюсь тревожным сном.
Я поглядел на воина-куклу. Его лицо, казавшееся поначалу отрешенным от всего земного, исказилось злобной судорогой. Оно представилось мне вдруг жестким лицом беспощадного убийцы.
Я отвез бабушку обратно в салон, и, услышав, что Марта готовит нам чаю с печеньем, прошел на кухню. Маленькая филиппинка улыбнулась мне приветливо. На вид ей было около тридцати. На Лусоне она оставила больного мужа с детьми, которым регулярно отсылала свое жалование. Разлука с семьей тяготила ее, но, будучи единственным кормильцем, Марта безропотно сносила все бабушкины капризы, зарабатывая свой нелегкий хлеб. Жизнь свела этих двух одиноких женщин под одним кровом, и я был очень благодарен Марте за то, что она скрашивала бабушкину старость. Да и сама филиппинка, похоже, искренне привязалась к нам.
– Послушай, Марта, – сказал я, – Что, черт возьми, происходит у вас по ночам?
Улыбка погасла на ее широком лице. Она подняла на меня глаза, полные слез.
– Мне страшно, Давид. Я не знаю, как все это объяснить, но в доме стало плохо. Очень плохо.
– Ты слышала голоса?
Марта кивнула. Она заметно осунулась в последнее время.
– Не знаю, что и делать...
– Но ты же не оставишь бабушку одну? – встревожился я.
Марта вздохнула и принялась сервировать свой столик-тележку.
– Иди пить чай, – сказала она тихо. – Эстер ждет.
Я вернулся в салон и оставался там около часа. Мы договорились, что бабушка немедленно свяжется со мной, если что-нибудь произойдет.

Назавтра в восемь утра она позвонила.
– Давид, это было опять!
Мне пришлось отложить все дела и помчаться к ней. Марта поехала на рынок Махане Иегуда за овощами, поэтому я отпер дверь своим ключом.
Бабушка сидела в кресле неприбранная, что случалось с ней крайне редко. У меня сжалось сердце при виде ее сгорбленной фигурки, потерянной в полумраке спальни. Она вскрикнула от радости, и, не выпуская мою руку, говорила торопливо, словно в горячке:
– Он отрубил еще одну голову... Ночью я плохо спала, снова раздавались крики, но я и думать не смела о том, чтобы зайти в «китайскую комнату». На рассвете я разбудила Марту, и вот что мы там нашли.
Она протянула мне фарфоровый комок. Это была голова монаха.
– Забавно, – сказал я, – и кто у нас следующий?
Бабушка охнула и в изнеможении откинулась на спинку кресла. Я принялся успокаивать ее, но, признаться, у меня это плохо выходило. Наверно потому, что сам я был обеспокоен не на шутку.
Со смешанными чувствами я направился в «китайскую комнату». Самурай встретил меня надменной улыбкой на непроницаемом лице. Его обезглавленные соседи, унылые пришельцы с того света, все еще стояли на полке. Оцепеневшие от ужаса обитатели шкафа, казалось, молили о спасении. Весь дом притих в ожидании новой ночи.
Вдруг незнакомый ранее приступ холодного бешенства захлестнул меня.
– Послушай ты, фарфоровая болванка, – прошептал я с ненавистью. – Я не знаю, откуда ты взялся и что в тебя еще заложили те, чьи приказы ты исполняешь. Но я не позволю мучить близкого мне человека. Я тебя на куски порву.
Самурай продолжал загадочно улыбаться.
Прошло несколько минут, я почти успокоился, когда новая мысль пришла мне в голову. Я внимательно оглядел весь шкаф, постучал по его стенкам, а потом прошелся по комнатам небольшой квартиры. Между кухней и ванной была тесная кладовка, забитая всяким хламом. И все же там оставалось место для табуретки, чтобы скоротать время.
– Вот что, – сказал я бабушке, когда вернулся в ее спальню. – Пока ничего серьезного не предвидится, я хотел бы заняться своими делами. Наш самурай спокоен, и тебе необходимо хорошенько отдохнуть. И, пожалуйста, ничего не бойся.
Я вернулся около девяти часов вечера, отпер дверь и, стараясь не шуметь, пробрался в кладовку.

У бабушки ложились рано. Слышно было, как Марта хлопотала, укладывая ее в постель. Потом филиппинка направилась к себе, и я задержал дыхание, когда Марта прошла мимо моего укрытия. С полчаса она готовилась ко сну. Наконец свет погас, и квартира погрузилась во тьму.
Время тянулось бесконечно долго. Я пытался бороться со сном, но не уверен, что всегда оставался победителем. И хотя ноги мои немилосердно затекли, я продолжал торчать на своей табуретке, прислушиваясь к происходящему за дверью.

...Я очнулся от отупляющей дремы. Что-то изменилось, но я пока не знал, что именно. Несколько минут было тихо. И вдруг... Приглушенный вопль, исторгнутый из глубин терзаемой души, нарушил хрупкий покой спящего дома. Я ожидал нечто подобное, но все же был застигнут врасплох и поначалу растерялся. Источник звука находился где-то совсем рядом. Повторный вопль только усилил мою уверенность. Я выбрался из кладовки и, стараясь ступать бесшумно, прошел к «китайской комнате», и еще дальше по коридору, где под дверью пробивался тусклый луч света.
Я рывком распахнул дверь... Взору моему открылась картина, которую я забуду не скоро. Марта стояла у стены, одетая в ночную рубашку, сама похожая на привидение в неверном свете ночника. У рта она держала картонную трубку, чей конец уходил в стенное отверстие.
– Не помешаю? – спросил я учтиво.
Филиппинка на секунду потеряла дар речи.
– Ты... – прошептала она с ненавистью, потом очнувшись, схватила кухонный нож и бросилась на меня. Если бы не стул, которым я успел прикрыться, она непременно вспорола бы мне живот. Эта маленькая женщина обладала дьявольской ловкостью. Она боролась до конца, кусаясь и рыча, словно дикая кошка, и даже связанная, пыталась сбить меня с ног.
– До приезда полиции нам придется терпеть общество друг друга. Надеюсь, это не продлится слишком долго, – заметил я, потирая ушибленное колено.

Спустя два дня я навестил бабушку. Она понемногу оправлялась от недавних потрясений, апрельский иерусалимский воздух, проникавший через открытое окно, тому способствовал.
– Подлость и предательство, вероятно, неискоренимы, – сказала Эстер со слезами. – Должна тебе признаться, дружок, мне стало страшно жить. Этот мир слишком жесток, и для старого одинокого человека в нем не остается места. Ты хоть не покидай меня.
Она пододвинула мне чашку кофе, приготовленного новой домработницей, и продолжила:
– Время бежит, Давид, и когда-нибудь ты тоже состаришься. И тогда поймешь, что нет яда сильнее, чем одиночество.
– Ну что ты, бабушка! Ты вовсе не одинока. Мы все с тобой, твоя семья, твои близкие...
Она грустно улыбнулась и движением руки остановила меня, избавив от необходимости лгать.
– Как она могла так поступить со мной? Ведь мы жили под одной крышей, ели с одной тарелки. Может, в чем-то виновата я сама? Признаться, порой я была несправедлива к Марте. Знаешь, ее жизнь совсем не сахар. Вдали от семьи, в чужой стране...

– Бабушка, поверь, тебе не в чем каяться. Человек сам выбирает свою судьбу и отвечает за свои поступки. Эта женщина составила хитроумный план, как свести тебя в могилу и ограбить. И она последовательно шла к осуществлению своего замысла, полагая, что ты полностью в ее власти. К тому же, она предприняла попытку вооруженного нападения.
Бабушка вздохнула горестно.
– Поди влезь в чужую душу... И все же, как ты догадался, что история с самураем инсценирована Мартой?
– Это было несложно. «Китайскую комнату» и комнату филиппинки разделяла тонкая стена. В шкафу с куклами я заметил сквозное отверстие, ведущее в комнату Марты. Потом я нашел картонный рупор, при помощи которого она пугала тебя по ночам. Гораздо труднее оказалось сидеть в тесной кладовке, ожидая, когда Марта проявит свои голосовые способности.
– Ну, а изувеченные фарфоровые куклы?
– У них фарфоровые только головы, все остальное изготовлено из мягкого пластика. Марта перерезала шеи обычными ножницами.
– Какое варварство! – воскликула Эстер.
– Надеюсь, она получит по заслугам, – заметил я, укрывая бабушку пушистым пледом.
Пока Эстер отдыхала, я решил навестить «китайскую комнату». Горели оранжевые свечи, и нарисованные буйволы бродили по рисовым полям. Маленький самурай, с лица которого не сходила загадочная улыбка, напряженно ждал появления нового врага. Рядом с ним находилась самая красивая кукла бабушкиной коллекции – киотская гейша, одетая в красное шелковое кимоно. Ее мертвенно-белая головка валялась неподалеку...

Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии