Больше всего ему нравился сентябрь. Сбор урожая, отсутствие комаров и мошек и, главное - походы в лес за ягодами, грибами. Он не переживал, если приходил домой из леса без «добычи». Основным было - побывать в лесу, окунуться в блаженство лесного окружения, лесную тишину, послушать птичьи «концерты», понаблюдать за неутомимой работой обитателей леса и, не спеша, идти, не выбирая дороги.
Роман не боялся заблудиться, хорошо ориентировался в лесу и всегда находил нужное направление. Иногда ему удавалось увидеть оленей, белок и даже ежей, но другие звери не встречались. Видимо, цивилизация давала знать о себе. С лёгкой тоской он сознавал, что уже скоро пойдут осенние дожди, придут холода, и придётся проститься с лесом до следующего года.
А вот когда начиналась зима, тогда-то и приходили мысли о том, как хорошо было бы жить где-нибудь в теплом климате круглый год. Живут же люди в Крыму, на Кавказе, где почти не бывает снега, где всегда солнце, кипарисы, апельсиновые деревья. Дальше этого его воображение не шло: он никогда там не был и, вообще, за долгую трудовую жизнь не побывал ни одного раза в отпуске на юге. Да разве он один? Его сослуживцы, приятели, знакомые - почти все проработали всю свою жизнь, не зная, что значит быть в отпуске на курорте. Они даже смотрели на тех немногих, которые ездили отдыхать, с недоверием, пожимали плечами и понимающе кивали головами: дело ясное, на зарплату не наездишься.
Так и текла жизнь год за годом в заботах, в трудах, а в последнее время и в болезнях. Ничто не предвещало изменений в раз и навсегда устоявшихся буднях: как говорится, день да ночь - сутки прочь. Роман любил почитать свежие газеты, быть в курсе международных событий, насколько это было возможным, а вот после выхода на пенсию с большим удовольствием читал книги, которые раньше не мог позволить себе читать из-за недостатка времени: уставший, после работы, он едва успевал просматривать газеты, останавливаясь на интересующих его заметках.
И вдруг, на тебе, как снег на голову: ехать, не ехать? Куда ехать, почему ехать, зачем ехать? Поначалу Роман не принимал всерьёз эти разговоры, больше слушал, что говорили зять и дочка, старался контролировать свои эмоции. Затем, когда стало очевидным, что речь идёт об их желании, или, даже лучше сказать, стремлении эмигрировать в Америку, он начал принимать более активное участие в разговорах, которые очень быстро переходили в споры.
Однажды зять спросил его:
- Всё-таки, вы можете мне ответить, почему вы против эмиграции?
Стараясь сохранять спокойствие, он ответил:
- Я не против эмиграции вообще, просто мне не хочется никуда уезжать.
- Именно об этом я вас и спрашиваю, почему?
- А что я там потерял, что там будет такого, чего нет здесь?
- Ну, во-первых, антисемитизма, а во-вторых, что вы здесь имеете? - слегка заводясь, парировал зять.
- Здесь я родился, жил и рос вместе со страной, воевал за неё, проработал всю свою жизнь.
- И за всё это вы получили «жид пархатый», - перебил его зять.
- Ну, ты преувеличиваешь. Если такое и услышишь, то далеко не от всех, и, во всяком случае, не от представителей власти. А то, что говорят алкаши, нечего слушать, не нужно принюхиваться к каждой фразе, к каждому слову. И ещё могу добавить: здесь могилки самых дорогих мне людей, я не могу их бросить. Теперь ещё насчёт антисемитизма. Конечно, этого добра здесь в избытке, но отчего вы так уверены, что там его нет?
- Давайте с этого и начнём, - старался разбить его доводы зять, - я не утверждаю, что там антисемитизма нет. Но Америка - страна демократическая, страна законов, а здесь -диктатура партии, которая сама является законом, и творит, что хочет. А насчёт могилок, что и говорить! Где могилки ваших родителей? По ним бегают детки, на них распивают на троих алкаши. Нет их, этих могилок! Указом горисполкома на месте еврейского кладбища уже давно разбит парк культуры и отдыха.
Вот таким образом проходили последнее время дебаты между ним и зятем. Затем, уже наедине, он продолжал мысленно убеждать самого себя: выросли дети, работают, появились внуки. Что ещё нужно? Начал получать пенсию, пусть небольшую, однако, на жизнь хватает. Есть квартира, хоть, и не Бог весть какая, но не хуже, чем у других. Чего же ещё надо? Гм, ехать! Зять всё агитирует уезжать, ничто ему здесь не мило. Говорит, не хочет, чтобы его дети и внуки продолжали жить в этой Богом проклятой стране, не может больше работать среди антисемитов, слышать почти каждый день: «Жиды, убирайтесь в свой вонючий Израиль». Говорит: «Нас выталкивают отсюда, нас здесь не хотят, разве вы этого не видите?».
Конечно, он всё это видит и знает, конечно, он понимает, что зять во многом прав. Но ведь началось это не сегодня и даже не вчера. Да, всё это бьёт по самолюбию, унижает твоё достоинство, не даёт чувствовать себя равным другим только потому, что ты еврей. Но, с другой стороны, ведь нужно бросить всё, нажитое годами, тяжким трудом. Бросить всё! А что, в принципе, у него есть, что такое это «всё»? Да, совсем немного, но всё-таки. И кто знает, что ожидает там? На какие шиши жить в том «раю»? Дети молодые, будут работать, зарабатывать, а он? Не дай Бог, жить на иждивении детей, даже самых хороших. Зять утверждает, всем, кто старше 65-ти лет, там ежемесячно платят какое-то пособие или пенсию, вполне достаточную для безбедной жизни. Он вообще витает в облаках. Где это видано, чтобы тебе платили пенсию, обеспечивали бесплатной медициной только за то, что ты осчастливил их своим присутствием. Абсурд! Не проработать там ни одного дня, и вдруг всё это иметь просто так? Мальчишка! Верит во всякую чепуху, распространяемую, Бог знает, кем и с какой целью. Здесь для того, чтобы заработать совсем небольшую пенсию, надо было вкалывать всю жизнь!
Правда, вчера Роман слышал почти то же самое от человека, которого зять не может знать, а тот получил письмо «оттуда», якобы, от своей родной сестры. Но даже, если поверить в материальную часть этой фантастики, то остаётся ещё не менее важная, моральная сторона. Как говорится, не хлебом единым… В мои-то годы, думал он, учиться другому языку уже поздно, а жить глухонемым не смогу и не хочу. Ни тебе газеты почитать, ни послушать телевизор. Разве это жизнь? Правда, остаются книги, но всё равно - это не то. Не с кем будет даже сказать двух слов: дети на работе, внуки в школе, а ты сиди и жди, когда они придут домой.
Домой!? Легко сказать «домой». А где этот дом? Его что, тоже дадут даром? О, Господи, и за что это на меня всё свалилось? Даже посоветоваться не с кем. Хоть бы жена была жива, так ведь нет её уже почти два года. В больницу забрали, когда уже лечить было поздно: старая, для молодых мест не хватает. Старая! А ведь ей было всего шестьдесят три года. Да, шестьдесят три - это, конечно, не молодая, но и не очень старая. Люди живут и до семидесяти пяти лет и даже больше. Нет, подумать только, для старых в больнице нет мест! Так что же им, умирать без медицинской помощи? А медикаменты? Без блата необходимые лекарства просто невозможно достать. А что вообще можно достать без знакомств? Да ничего! Гм, вот так ещё немного, и, смотришь, сам начну подгонять зятя. Ну, да ладно, не завтра же надо принимать решение, ещё есть время подумать.
Но каждый новый день работал против него: то в магазинах ничего нет, то бесконечные очереди. И чаще всего, продукты кончаются ещё до того, как подойдёт его очередь. Что стало твориться в стране? Куда всё исчезло? Не хватает самого необходимого, люди звереют прямо на глазах, и всё чаще слышится, что виною всему являются иностранные разведки и сионисты в первую очередь. Может быть, на самом деле зять прав, и нужно решиться. Но с другой стороны, мне ведь не двадцать лет, продолжал он дискуссию с самим собой, чтобы, зажмурив глаза, очертя голову, принимать такие безответственные решения.
А это профсоюзное собрание, о котором вчера рассказал Марк Крейгерман, его сосед! Не мог же он выдумать такое. Его дочь, говорил Марк, пришла с работы чёрная, еле стояла на ногах. Их семья собралась эмигрировать и подала документы в ОВИР на отъезд в Израиль. Вообще, чёрт те что: хотят ехать в Америку, а всем говорят и пишут в документах, что собираются в Израиль. Почему-то в Израиль - можно, а вот в Америку - нельзя. Так вот, на этом собрании её смешали, буквально, с грязью, разве что только проституткой не обозвали. Она и предательница, и неблагодарная сионистка, получившая в стране советов бесплатное образование, пользовавшаяся всеми благами, предоставляемыми ей родным правительством, и так далее, и тому подобное. Мучение продолжалось несколько часов, прежде чем было принято решение об её исключении из рядов профсоюза. Смех, да и только! Кому он нужен, этот профсоюз? Как будто профсоюзы что-нибудь решают в стране.
- Но без исключения из этой организации ОВИР не принимает документы, - закончил свой рассказ сосед.
На что же рассчитывают дочка и зять? Их что, не будут прорабатывать на разных собраниях? Конечно же, будут! Посмотрим на реакцию зятя на все эти новости, - подумал он с улыбкой.
Через несколько дней Роман рассказал дочке и зятю об этом профсоюзном собрании, ожидая с нескрываемым удовольствием их реакции. Он ожидал, что они будут ошарашены этим известием, а, может быть, даже испуганы. Но они начали смеяться, а потом зять сказал, что правительство тем самым расписывается в своём бессилии, пытается запугать желающих уехать из этой страны беззакония. По словам зятя, эмиграция - это право каждого человека жить в той стране, которая ему нравится. Он напомнил, что даже в царской России любой человек, и даже еврей, имел право на эмиграцию. Трудно спорить с ним. На самом деле, так оно и было.
И всё же очень непросто решиться на такой шаг. Не знаешь, что будет с тобой, с семьёй детей. А вчера он встретил знакомого, с которым проработал много лет. Начали говорить и, как всегда, в последнее время, разговор зашёл о «ехать, не ехать». Оказалось, что вся его семья уже ждёт ответа из ОВИРа, который должен прийти со дня на день. Они планируют ехать на самом деле в Израиль, а не в Америку. Ещё в прошлом году они получили отказ на эмиграцию, и сейчас - вторая их попытка вырваться, как он выразился, из этой проклятой страны. На вопрос, чем был обоснован отказ, тот пожал плечами и сказал, что никто понятия не имеет, какова причина отказа. Они ходили туда, записывались на приём к начальнику ОВИРа, но так ничего и не добились. Через шесть месяцев после отказа они подали документы во второй раз, и вот теперь ждут результата. Подумать только, вторично пройти через всё это чистилище!
Что ими движет? Откуда появилось такое страстное желание - уехать из страны, в которой родились, выросли, в которой жили их деды и прадеды. Откуда такая несгибаемая воля преодолеть все трудности, связанные с отъездом?! Ведь раньше ничего подобного не было. Возможно, само существование Израиля, говорил он сам себе, придаёт им такую смелость, такую решимость идти до конца. Подумать только, бороться с правительством, с государством! Нет, Роман не мог этого понять.
Хотя, напоминал он сам себе, как ты себя чувствовал после Шестидневной войны? Скакал от радости, как молодой козлик, улыбка раздирала рот до ушей. Ну, так и что, продолжались мысленные дебаты, это же не значит, что нужно всем ехать в Израиль. О, Господи, так можно и на самом деле сломать голову.
Роман понимал, что не сможет бесконечно оттягивать принятие решения. Не сегодня завтра ему нужно будет давать детям ответ: едет он с ними или остаётся. И, если решит не ехать, то представлял, что начнутся слёзы, упрёки в эгоизме, в нежелании подумать о других, о будущем внуков и т. д. Вот об этом он как раз и думает. Именно их будущее и является одним из тех факторов, которые не дают ему принять необдуманное решение.
Может быть, стоит поговорить с соседом? Он имеет определённый опыт в этом вопросе, общался со многими и, видимо, у него много нужной информации. Да, но смогу ли я поговорить с ним откровенно, смогу ли поделиться своими сомнениями, тем, что не даёт спать по ночам? Нет, с ним не смогу. А кому я бы мог открыть свою душу, кто смог бы меня понять, дать разумный совет? Да никому, нет у меня таких друзей, да и родственников тоже, с кем я бы мог поделиться наболевшим, попросить совета. Так казнился он, понимая, что ближе дочери, её семьи у него никого нет. А дочь всё больше склоняется к мнению мужа, и, видимо, скоро настанет момент, когда они будут подавать документы в ОВИР на эмиграцию.
Роман понимал, что все его сомнения, все его «за» и «против», в конечном итоге, приведут к принятию решения детей. Не сможет он остаться здесь один и даже не из-за боязни одиночества, в конце-то концов, ведь каждый умирает в одиночку, а потому, что ближе дочери, внуков, у него никого нет и уже достаточно давно. И вдруг, как из тумана, возникло видение, очень далёкое, уже расплывчатое, настолько неясное, что он тряхнул головой, пытаясь отогнать его, и назвал себя старым, размечтавшимся пнём… Хоть бы, жена была жива, снова подумалось ему, хоть бы, с кем-нибудь поговорить, кто мог бы тебя понять, поддержать.
И тут же горько подумал, что уже давно между ним и женой не было душевного единства, он не мог раскрыть душу перед ней. Нет, вообще-то они жили хорошо и, со стороны казалось, даже дружно, но уже многие годы не существовало между ними настоящей привязанности, нежности, той сердечности, которая связывает любящих людей. Роман видел, что его печали, его радости, его желания не находили отклика в душе жены, то же самое он мог сказать и о себе. Достаточно давно они начали отдаляться друг от друга и, если бы не дочка, внуки, кто знает, как повернулась бы их жизнь. Дочь, как ему казалось, понимала его значительно лучше, чем жена. Следовательно, нечего портить кровь детям и себе. Он даже почувствовал облегчение от этих мыслей, ему захотелось поговорить с дочкой, с зятем, рассказать им о принятом решении. Однако, уже через несколько часов сомнения вновь начинали одолевать его: ехать, не ехать. А ещё через день Роман принял, как ему казалось, окончательное решение: никуда не ехать. И в первую очередь, ради детей не должен он соглашаться на эмиграцию.
Нигде деньги не растут на деревьях, их нужно зарабатывать. Здесь, дома, у них в руках профессия, работа, их дети смогут поступить в вузы. А там? Всё покрыто мраком неизвестности, продолжал Роман убеждать самого себя.
Ещё, слава Богу, что живём мы в разных квартирах и даже в разных районах, а то можно было бы окончательно поругаться. Вот дети приедут в воскресенье, и тогда я всё им выскажу. В конце-то концов, они же не идиоты, должны понять элементарные вещи. И опять он успокоился и решил даже не думать больше на эту тему.
В четверг, в своём подъезде Роман прочёл объявление о собрании жильцов дома в пятницу в семь часов вечера. Собрание должно было состояться в актовом зале соседней школы. Такого никогда ещё не было за все годы, прожитые в этом доме. Что же это за событие, которое нужно обсуждать в актовом зале? Однако, в объявлении ничего не было сказано о повестке дня собрания. В то же время грозное «Явка всех (слово «В С Е Х» выделено) жителей строго обязательна!» встревожило. Телефона в квартире у него не было, так что даже позвонить дочке и рассказать об этом собрании он не мог.
Уже очень давно Роман отметил, что время стало бежать как-то быстрее. Не успеваешь проснуться, что-нибудь сделать, а уже вечер, и нужно опять готовиться ко сну. Кажется, долго ждёшь лета, начала осени, а они пролетают, как одно мгновение, и снова холода, слякоть, снега. Однако, эти два дня - четверг и пятница - тянулись бесконечно долго. Он и сам не понимал, почему предстоящее собрание его так взволновало, что можно было ожидать от него, и всё же думал о нём всё время, что бы ни делал, чем бы ни занимался. Когда в половине седьмого вечером в пятницу Роман подошёл к школе, то увидел около входа в школу семьи Кацнельсонов и Волковых, которые жили в их доме. Те стояли несколько в стороне от входа и что-то обсуждали.
Другие жители дома проходили мимо них, не задерживаясь. Он знал все три еврейские семьи, жившие в их доме: Крейгерманы - муж, жена и их дочь со своей семьёй жили в двухкомнатной квартире. Именно Марк Крейгерман и рассказал ему о том профсоюзном собрании, на котором его дочь исключали из профсоюза в связи с их желанием уехать в Израиль. Вторая семья - Кацнельсоны - пенсионеры, бывшие учителя, тихие, очень порядочные люди. Каждый из них проработал в школе свыше сорока лет. У них был единственный сын, неженатый, больной, который три или даже четыре года тому назад умер, так что остались они совсем одни. Третьей семьёй были Волковы, ещё не очень старые, где-то работали, он знал их не так хорошо, как две предыдущие семьи. Их замужняя дочь со своей семьёй жила отдельно, а сын с женой и двумя детишками жили вместе с родителями в двухкомнатной квартире.
Он подошёл к ним, поздоровался и поинтересовался, знают ли они повестку дня собрания. Иосиф Кацнельсон тихо ответил, что, по его мнению, на собрании будут исключать из кооператива Крейгерманов.
- А что, из кооператива тоже надо быть исключённым, чтобы эмигрировать?
- Конечно, - Володя Волков удивлённо посмотрел на него, - вы что, не знаете?
- Ну, мы не собираемся эмигрировать.
Володя усмехнулся:
- Пока.
Роман ничего не ответил на эту реплику, только неопределённо пожал плечами и спросил:
- Где эти несчастные?
- Почему же они несчастные? - не согласился с ним Иосиф Кацнельсон. - Возможно, несчастными окажемся мы, остающиеся.
Не желая вступать в дебаты, Роман рассказал о профсоюзном собрании, на котором дочь Марка исключали из профсоюзов, и как это было трудно для неё.
- Конечно, было бы удобнее, если бы уезжающих исключали из всех никому ненужных организаций сразу и в одном месте. Но удобнее это было бы для потенциальных эмигрантов, а не для партийных бонз, - тихо сказал Иосиф. - Однако, кто об этом думает?
В это время они увидели Крейгерманов, подходящих к школе, и тоже вошли в здание. В зале уже было много пришедших, люди разговаривали между собой, стоял обычный шум, предшествующий запаздывающему собранию. Вдруг шум прекратился. Роман посмотрел на сцену, но там никого не было, и тогда ему стало понятно, что разговоры прекратились из-за появления в зале их, этих нескольких еврейских семей. Передние ряды были свободными, но они предпочли пройти подальше от сцены и там сесть.
(Продолжение следует).
МАКС ДРУБИНСКИЙ
