Версия для печати

ЦАЦА, или «ВЫ ДУРАК, ЮРА»

Автор: 

Шел второй час ночи, пора было расходиться. Юре этого не хотелось: карты шли, как по заказу. Вот и сейчас, независимо от прикупа, можно, пожалуй, объявлять мизер. Он с улыбкой взглянул на партнеров. В этом составе раза два в месяц встречались они то у одного, то у другого и, пригубляя коньяк, расписывали пульку. Объявил мизер, потянулся за картами прикупа. В дверь позвонили. Хозяин удивленно взглянул на часы и вышел из комнаты. Вистующий взял прикуп. Удовлетворенно улыбнулся, разложил карты, сбросил положенное. В сопровождении двух незнакомцев вернулся хозяин квартиры.

- Это к вам, Юрий Александрович, - сказал он.

- Ко мне?

Высокий человек подошел к нему и, показав удостоверение, негромко произнес:

- Вам придется проехать домой. Там идет обыск. Вот предписание на арест.

Стало тихо. Никаких дежурных слов о возможной ошибке.

- Сохраните пульку, - попросил Юра, пожимая на прощание руки…


Юрий Александрович Смирнов мальчишкой попал в Константинополь вместе с  родителями в начале 20-х годов. Спустя короткое время он уже одинаково хорошо говорил на всех языках, имеющих хождение на тамошних базарах. Отец Юры, член  партии с дореволюционным стажем, ответственный работник торгпредства СССР в  Турции, свято верил в грядущее торжество мировой революции и историческую роль рабочего класса. Человек суровый, сына он воспитывал в строгости. Когда мальчику исполнилось пятнадцать, он привез его в Москву, записал в ФЗУ при каком-то заводе, снял ему комнату, оставил немного денег и объяснил, что впредь он может рассчитывать лишь на себя.


Нам неизвестно, во что верила Мария Борисовна, мама Юры, еврейская жена сурового большевика. Зато, мы точно знаем, что такое еврейская мама и, что Юрина мама не была исключением: одновременно с появлением Юры в Москве сестра Марии Борисовны получила из Константинополя необходимые средства и инструкцию, чтобы Юра был присмотрен и ни в чем не нуждался. Юрий Александрович не злоупотреблял добрым отношением тетушки и, по его словам, крайне редко появлялся у нее в доме - не чаще двух раз в день, чтобы перекусить.


Учился прилежно, много читал. После училища поработал станочником, закончив рабфак, собирался поступать в Институт стали. В маленькой квартире тетушки было много книг и много симпатичных девушек - студенток пединститута, где училась его двоюродная сестра. Будущие педагоги по-хорошему удивились его английскому, оценили способности рассказчика и настояли на том, чтобы он попытался поступить на отделение  художественного перевода в Литинститут имени А.М.Горького. И его приняли. Мало того, вскоре ему поручили проводить практические занятия со студентами не только по  английскому, но и в группах тюркских языков и фарси.


В те годы институт готовил пролетарских писателей для среднеазиатских республик из числа коренных жителей. Далеко не все будущие писатели были талантливы, это считалось вполне нормальным. Важнее, чтобы такими были переводчики. У Юры переводы получались, вскоре они стали появляться в толстых журналах. Его фамилия и анкетные данные, включая пятый пункт, не вызывали отрицательных эмоций, и двери редакций перед  ним были открыты. Даже, когда спустя пару лет исчез отец, это на его положении не отразилось.


Отец же исчез, растворился. Его вызвали в Москву. В Анкаре проводили товарищи по работе, в столице встретили другие товарищи... В министерстве намекали на «секретное спецзадание». Шел 1937 год, и о судьбах исчезнувших людей не рапространялись.


Успехи Юрия Александровича были впечатляющие. Партия «лепила» дружбу народов. Русский язык, объявленный языком межнационального общения, активно внедрялся в жизнь всех республик. Переводы Смирнова печатались в журналах Ташкента, Душанбе, Тбилиси. Киева, Москвы. Он хорошо зарабатывал, был принят в Союз писателей. Получил небольшую квартирку в центре Москвы. Был, что называется, завидным женихом. Эта сторона его жизни волновала Марию Борисовну. И на узком семейном совете сестры решили, что будет неплохо, если он соединит свою судьбу с двоюродной сестричкой Ривочкой. Тем более, что он проявлял к ней заметный интерес.


Началась война. Она пришла неожиданно и в считанные дни перевернула жизнь всех. Гитлеровцы продвигались быстро и уже в октябре оказались на подступах к Москве. Юра, направленный в распоряжение ПУРККА, переводил материалы для газет Лондона и Нью-Йорка. А когда в войну вступили Соединенные Штаты, и в Москве была сформирована комиссия для приема поступаюших по ленд-лизу грузов, Юрий Александрович был прикомандирован к этой комиссии, и трудился в Мурманске, Архангельске, Владивостоке.


Мария Борисовна от эвакуации отказалась, работала и писала письма сыну. Юра оставил ей свой аттестат, а при оказиях присылал маленькие продуктовые посылки. Где-то на востоке была ее сестра с Ривочкой, которую Мария Борисовна в мыслях берегла для сына. Иногда доставала из чемодана большую, очень красивую турецкую шаль. Она предназначалась, конечно будущей невестке. Доставала крохотные сапожки с загнутыми вверх восточными носами. Это для внука. Очень хотелось Марии Борисовне внука!


Трудности военной жизни, войдя в быт, стали будничными. Два-три раза в год Юра по делам службы появлялся в Москве. Ночевал дома.С огорчением мать отмечала, что сын от нее отдалился, пропах табаком. Она догадывалась: в его жизнь вошла женщина. Ее это особенно не тревожило - шла война, которая многое спишет. Рассказы о легких связях без последствий и о расставаниях без слез были вторым, после военных сводок, предметом обсуждения в обществе, лишенном мужчин.


…Впервые Юра увидел ее в Архангельске, в подвале, оборудованном под клуб для иностранных военных моряков. С небольшого экрана на него одного, так ему казалось, смотрела глазастая, симпатичная девчонка в роли санитарки партизанского отряда. Глаза запомнились. Девушка тоже. Несколько месяцев спустя она вошла в переполненый вагон - он в очередной раз добирался до Владивостока. Она не удивилась, когда высокий капитан уступил ей место: была хороша собой и привыкла к заинтересованным взглядам и не очень разнообразным приемам мужчин, пытающихся завести знакомство.

- Я вас прекрасно знаю. Два часа вы смотрели на меня с экрана, - неожиданно сказал военный.


В нескольких словах он дал отнюдь не лестную характеристику незамысловатому сюжету одной из первых картин студии, перебравшейся в Алма-Ату. Катя возражала, он опровергал ее доводы. Проговорили до утра. Ей нужно было выходить, и как-то само собой получилось, что у капитана оказался ее адрес. Когда она вернулась домой спустя неделю, ее ждали два письма. Затем они стали приходить ежедневно, или по нескольку штук одновременно - по числу пропущенных по вине почты дней. Они походили на сводки Совинформбюро и не имели обратного адреса. Так продолжалось почти год.


Однажды на очередном письме-«треугольнике» появился номер полевой почты отправителя. Этот факт Катя проигнорировала, ждала, что будет дальше. Письма продолжались. Наконец, и в Архангельск пришло письмо. Товарища капитана поздравляли с очередной победой нашей армии и вопрошали, станет ли он рассказывать будущим внукам о том, что в дни, когда наши бомбили фашистов, их дед бомбил письмами тыловую киностудию.


Они встретились в Ленинграде в июне. Юра спешил в столицу. Катя снималась в небольшой роли на уже вернувшейся из эвакуации студии. Пробродили ночь вдоль Невы, и, вдобавок ко всем своим тайнам, древние сфинксы Университетской набережной стали свидетелями их пылкого объяснения. Решили всегда быть вместе и... никогда не переходить на «ты». Им казалось, что это позволит сохранить определенную приподнятость отношений. Спустя годы друзья не уставали потешаться, когда Катя тихим спокойным голосом произносила: «Вы дурак, Юра». Чаще всего это случалось, когда он демонстрировал свою полную неосведомленность в хозяйственных делах.


За пару месяцев до победы демобилизованый Юра вернулся домой. Сообщил Марии Борисовне о предстоящих изменениях в семейной жизни, поставил на стол Катину фотографию и с головой ушел в работу. Получил договор, выдали аванс. Денег хватало и на жизнь, и на частые поездки к Кате, и на цветы. Он ухаживал красиво. Катя чувствовала - это не было результатом обширной практики. В те дни ее много снимали и - самое главное - появился реальный шанс получить большую роль в картине у знаменитого режиссера.


В жизни Марии Борисовны наступал новый период. Когда сын показал ей фотографию Кати, первой, к удивлению, пронзившей ее мыслью была: «Русская!?». Почти двадцать лет прожила она с русским мужем в любви, уважении, безбедно. Почти не вспоминала детство. И вот у нее будет русская невестка! Мутные волны антисемитизма практически ее не коснулись. Русская так русская. Она же отлично жила с русским мужем. Главное, чтобы сыну было хорошо. Хозяйничать будут сами. Слава Богу, есть изолированные комнаты. Вот когда появится внук, она подключится. Никаких яслей!


…И вот Катя стоит в их крошечной прихожей. Мария Борисовна подает цветы и произносит приготовленную фразу:

- Добро пожаловать, доченька. Пусть этот дом будет и твоим теплым домом.


Она представляла, что невестка сделает шаг навстречу, они прижмутся друг к другу, и она обретет ласковую, любящую дочь.


Красивая, бледная артистка протянула руку:

- Меня зовут Катя.

Юра занес в их комнату чемодан, и двери закрылись.


Мария Борисовна, конечно, собрала на стол. Что ей оставалось делать? Говорили о разном. Оказалось, Катя снялась уже в шести кинофильмах, но свет увидел только один. Судьба остальных была печальной. Цензура находила в них идеологические промахи и не разрешала показ. Еще печальней было то, что кто-то подметил: «Для того, чтобы новая лента не пошла в прокат, необходимо и достаточно, чтобы в ней снялась Катя Сипавина». Киношники - люди суеверные, ее перестали приглашать.

- Переждем! – бодрился Юра. Он уже договорился: молодую жену ждут в театре киноактера. Был такой.


Позавтракав, молодые ушли к себе. Мария Борисовна с трепетом ожидала: неужели опять закроют двери? Закрыли.


Она была умной, и ей очень хотелось, чтобы у сына все было хорошо. Через несколько дней зазвала Катю к себе, усадила. Расспрашивала о нарядах, любимых сладостях. Вышли на кухню. Показала, где посуда, где полотенца. Рассказала об особенностях холодильника, когорый имел сложный характер и морозил не всегда и не всюду. Сказала:

- Хозяйствуй!


Вернувшись из комнаты, набросила на плечи невестке великолепную турецкую шаль, дождавшуюся хозяйку. Осмотрела:

- Красивая вы, Катя. Будьте счастливы. Юра будет хорошим мужем, - и, не удержавшись, достала детские сапожки со вздернутыми носами. - Шаль дождалась вас. А эта красота дождется моего внука.

- Вынуждена вас огорчить, - как-то очень спокойно и безучастно ответила молодая женщина. - У вас не будет внука. Никогда.


Без подробностей, как бы не о себе, она рассказала, как ей была обещана главная роль в новой ленте знаменитого режиссера, и она сделала аборт. Все получилось плохо - детей у нее не будет. Не будет и роли - сценарий картины кому-то не понравился. Юра все знает. Катя поднялась и направилась к двери.

- Забыли вашу шаль, - только и сказала Мария Борисовна.

- Ах да, спасибо.


А дальше всплывали все новые и новые недостатки молодой хозяйки. Атмосфера  сгущалась. Юра это чувствовал. Говорил с Катей. Ежедневно проводил «профилактику» с матерью, которая демонстративно держала двери в свою комнату открытыми настежь. Обе женщины не реагировали на его дипломатию. Спустя месяцы Мария Борисовна допустила роковую ошибку.

- Слушай, сын мой. Помнишь ли ты, что рожден еврейской женщиной, и независимо от того, что написано в паспорте, ты - еврей?

- К чему ты это говоришь, мама?

- Хочу, чтобы ты знал. В еврейских традициях - а они мудрые - не возбраняется прекращать отношения с женой, если она не может иметь детей. Что у тебя за жена? Цаца какая-то. Мужа называет на «вы», кормит пельменями...


Обычно сдержанный, сын резко поднялся со стула. Таким она его никогда не видела.

- Я тебе запрещаю! Никогда не смей мне плохо говорить о Кате. Я ее выбрал, и я виноват в том, что случилось.


…Юру поместили в одиночную камеру и долго никуда не вызывали. Наконец привели к следователю. Пожилой старший лейтенант пригласил сесть, навел на него пучок яркого света. Проверил анкетные данные, попросил рассказать о жизни в Турции, о работе в Мурманске и в Архангельске. Допросы, напоминавшие дружеские беседы, проходили теперь каждую ночь часа по два-три. Следователь интересовался фамилиями работавших с ним сотрудников, членов комиссии от сдающей грузы англо-американской стороны, капитанов транспортов, прорывавшихся к портам выгрузки. Как-то старший лейтенант задал странный вопрос: с кем из друзей отца он встречался до войны, с кем - после ее окончания. Никого из них он не знал и ни с кем не встречался. В одну из ночей ему предложили признаться в том, что он был завербован английскими спецслужбами и  передавал им секретную информацию. Юра рассмеялся.

- Напрасно веселитесь, - пригрозил следователь. - Нам все известно. Одно скажу: между делом вашего отца и вашим просматривается определенная преемственность. Ваш отец тоже был завербован. Он во всем признался. Не советую упорствовать и вам.


Так Юрий Александрович узнал о судьбе отца и осознал грозящую ему опасность. Его не били, не пытали, не морили голодом. Но каждую ночь сажали под нестерпимо яркий свет и требовали признания. Даже называли фамилию того, кто его, якобы, завербовал. Это был английский офицер из иностранной части комиссии. Молодой, веселый парень, отчаянно ухаживавший за белесыми архангельскими девицами. А те, предупрежденные органами, боялись иностранцев пуще огня. Юрий Александрович давно потерял счет неделям, рассказал, что знал. В голову все чаще приходили недобрые мысли: признаться, оговорить себя. Здесь, в изоляции, никого не видя, он бессилен объяснить всю нелепость обвинений. В лагере вокруг будут люди, можно будет жаловаться, писать. Он гнал эти мысли от себя. Ведь, может быть, именно так рассуждал отец, беря на себя несуществующую вину? Но если отец был, действительно, осужден, почему не тронули родных?

- Не тронули, значит, так посчитали нужным, - ухмыльнулся следователь.


Юра понял. К этому времени он перевел достаточно много детективных романов и разбирался в тонкостях сюжетных перипетий.


…Ночь, когда увели Юру, Катя провела в кресле. Не плакала. Нужно было срочно что-то предпринимать. У Юры много друзей со связями.


Встречали ее с холодной любезностью. Пальто снять не предлагали. Пожимали плечами. Узнала, что днями состоится заседание бюро Союза писателей, будет слушаться вопрос об исключении Смирнова Юрия Александровича.


Об аресте мужа органы оперативно сообщили в театр. Перемену в отношениях она почувствовала мгновенно. Случайно на улице повстречался Аркадий Исаакович Райкин. Хотела пройти мимо. Он ее остановил, спросил, чем озабочена. Кате показалось, что во всей Москве он один не знает, что произошло. Рассказала.

- Надо на время уехать, - предложил он. - Вы ничем не можете помочь.

- Куда я могу уехать?

- В Ленинград. Ко мне в театр.


Так Екатерина Григорьевна Сипавина стала актрисой в ту пору Ленинградского театра миниатюр, а проще и точнее - театра Аркадия Райкина. В течение почти двух сезонов в паре с Викой Горшениной, признанной примадонной этого замечательного коллектива, украшала она подмостки многих городов огромной страны.

Продолжение следует

Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии