Когда молодые люди решили пожениться, эмансипированная советской властью Роза оставила за собой девичью фамилию; а потом, родив сына, настояла на том, чтобы тот носил двойную фамилию. В этом случае риск, что кличка Шмальц станет фамильным брендом, уменьшался. Действительно, Сёмочку никто не дразнил Шмальцем, но кто же тогда знал, что он станет тёзкой популярного недомогания, которое ойф идыш именуется «ойвербутл»?..
Вначале огорченный этим совпадением, Семён впоследствии мудро рассудил, что лучше быть просто его однофамильцем, чем страдать от этого недуга. Чтобы не смущать читателя, автор будет варьировать поочередно слагаемыми этой судьбоносной фамилии…
Кроме исключительной фамилии, Сёмка отличался еще тем, что с ним случались разные оказии, которые у других тоже бывают, но почему-то не так часто. Оно, конечно, легче всего прилепить Семёну Альцу ярлык «шлимазл» и на этом поставить точку. Читатель, с которым не случалось в эмигрантской жизни хоть что-нибудь схожее с тем, что происходило с Сёмой, пусть поднимет камень (предварительно попробует его найти!) и бросит (нет, нет, не в автора) в моего героя. Если этот камень долетит и стукнет Сёмчика в лоб, то он таки да, шлимазл!
Пока же давайте посмотрим, что такого радостного встретил Сёма Альц-Геймер в Стране Чудес.
1. Кадры решают всё!
В кузнице кадров
Не думаю, что подавляющее большинство населения Штатов знают, кому принадлежат эти слова, где и в каком контексте они были высказаны Отцом Всех Народов. Но поступают здесь в строгом соответствии с этим лозунгом со времён, когда этим лозунгом и не пахло.
Волшебные слова английского языка resume and interview, employee and employment, hire and fire произносятся как молитва, ибо они сопровождают самую важную (наряду со здоровьем) сторону американской жизни – трудоустройство.
Собственно, по самой организации процесса подбора в USA и в бывшей Стране Советов, в их сопоставлении можно судить о том, почему одна империя гикнулась, а другая – процветает. Конечно же, это не одна из главных причин полярности общества и экономики, но больно уж красноречивая.
Социалистический общественный строй шестой части земной суши напоминал луковицу, где роль шелухи выполнял слоеный панцирь из всевозможных структур, организаций и обществ.
Первый и самый главный слой – партийный. Слой этот был формообразующим. По его образцу и подобию строились все остальные слоики союзной шелухи: советская власть, органы сыска и ГБ, профсоюзы (школа коммунизма с низкими показателями успеваемости)...
Всякая там дребедень вроде ДОСААФа, Красного креста, даже Общества трезвости стремились копировать «старшего брата», и это им вполне удавалось.
Но если большинство из «копировщиков» были образованиями надуманными, то опутавшая всю политическую, властную, экономическую структуры паутина отделов кадров имела большую и реальную силу, ибо не только управляла процессами у самого входа в «чистилище», но формировала так называемое «мнение» у действительно власть предержащих. То есть была той самой шеей, что вертит головой.
Работали в кадрах прежде всего идейно выдержанные люди (отставники, партийные маргиналы и т. п.). Их главной задачей было – No pasaran! евреи и идейно незрелые особи (разумеется, это не относилось к категории работяг). Профессиональные качества уходили на второй, а касаясь многострадальных евреев – и на третий план.
По мере того как отмирали хоть и ограниченные марксистко-ленинской теорией, но сравнительно кристально чистые старые бойцы идеологического фронта, их сменяли более гибкие вершители человеческих судеб, отчего кадровое дело стало прибыльным бизнесом.
«Не за то тебя люблю, что пьёшь и бражничаешь – кто сейчас не пьёт?..
И не за то, что к молодичкам «востришь лыжи» – кто из нас не грешен?..
И даже не за то, что мзду берёшь – всякому рот дерёт ложка сухая...
А за то тебя люблю, что ты – настоящий партеец!»
Результаты таких кадровых усилий в соседстве с другими схожими обстоятельствами подтачивали Систему, пока она не рассыпалась, как карточный домик.
Подбор кадров по американской схеме – это священнодействие. Interview в любой фирме – испытание сродни экзамену в отряде космонавтов на право полёта на Марс. Кроме само собой разумеющихся профессиональных качеств и навыков, тестированию подвергается и внешность, и личность, и даже тайные пристрастия претендента.
Общими в тех и других ОК могут быть разве что дурацкие вопросы, случающиеся в обоих случаях. Только у советского кадровика это было что-то вроде: «В каком месяце написаны “Апрельские тезисы” Ленина?»
А у американского: «Как вы относитесь к проблеме абортов и однополых браков?»
«Естественный отбор» кадров в Штатах – один из залогов их процветания (и не только экономического).
Читатель спросит: «Зачем так подробно о кадрах?» А иначе не понять всего того, что происходило в первый год проживания в USA с моим героем (сильно сказано, ибо ничего героического в нем нет), пока малознакомым Вам Сёмой Альц-Геймером.
Свидание с олигархом
Странно звучит, но такое чуждое и враждебное советскому человеку слово «олигарх», которым клеймили тогда каждого, от кого пахло капитализмом, сегодня напрочь забыто «вражеским окружением», а стало исконно русским словом.
Даже купец первой гильдии Угрюмов, или порохозаводчик Демидов, или мануфактурщик Морозов выглядят очень уж старомодно. Иное дело олигарх Абрамович! Звучит так привычно и современно, что и сам Рома уже забыл думать об иностранном происхождении этого слова...
...Приехавший в Америку Семён Альц-Геймер по версии КЗОТа (кто забыл эту аббревиатуру, напомню – это трудовой кодекс) был уже пенсионером. Но в Штатах о КЗОТе мало что знают, и нашим иммигрантам предоставляется возможность отдалить малоприятную перспективу ранней старости минимум на пять лет. Возможность-то дают, но вот работу надо искать самому.
Поиски приложения для своих рук – дело нелегкое, а для Сёмы – вдвойне, так как рук (в смысле трудовых) у него не было. Вернее, руки были, но, как сочно выражалась Валентина, Сёмина жена, они росли у него «из одного места» (вроде бы у других они вырастают из разных мест!).
Последние годы в Союзе Альц работал на разных предприятиях, но неизменно на руководящих должностях. Умственная работа ослабила его прикладные силы и, как следствие, – и выбор рабочих мест, где такой парень (очень ценный!) смог бы доказать свою полезность нанимателю. Соответственно, Семе не угрожали заумные интервью, о которых шла речь чуть раньше.
С работодателями, к которым его направила «джуйка», разговор был коротким: очередной клерк просматривал application, затем визуально убеждался в том, что Альц выглядит моложе своих лет (малоутешительное обстоятельство); перекидывался (смело сказано!) с претендентом на вакансию парой-тройкой фраз на английском, и ласково говорил Семёну, что фирма немедленно воспользуется его услугами... если таковые понадобятся.
И, тем не менее, фортуна не отвернулась от Альца. Как это произошло? Читайте дальше.
Хорошо, что мир не без добрых людей. А еще лучше, когда у добрых людей есть еще и добрые знакомые. У Сёмы так вышло, что его дальняя родственница, испытывающая к нему добрые чувства еще с союзных времен, за годы проживания в Америке приобрела влиятельных знакомых.
Они-то, эти знакомые, представили Альца самому Вэну Лепборну! Кто такой Лепборн, и почему после этого имени стоит восклицательный знак, тоже надо объяснить. Помните у Маяковского «...владелец заводов, дворцов, пароходов...»? Это как раз о Вэне – одном из самых богатых и влиятельных людей в своем штате. Да что там в штате...
Зачем такому человеку встречаться с несчастным иммигрантишкой? Наверное, из любопытства: Сёму представили как большого руководящего работника из Союза (в глазах провинциальных родственников, но ничего подобного в действительности).
Вероятно, Вэн хотел замерить размах крыльев у «птицы высокого полета» из социалистического реализма....
...В шикарный офис на шестом этаже современного tower’a Альц пришел в форме, которую примерял, когда бывал на приеме у начальника главка или даже замминистра: строгий темно-синий костюм, модная рубашка, галстук в тон, элитарная кожаная папка для бумаг...
Пока Сёма ждал приглашения в холле, мимо сновала всякая клерковая мелюзга, одетая, как Бог на душу положит. Рядом сидели другие маловыразительные по внешнему одеянию посетители; пару раз мимо продефилировал какой-то старикашка в темно-синем, как у Альца, но каком-то затрапезном костюмишке... Как бы невзначай глянув в большое зеркало, Альц без излишней скромности отметил, что выглядит явно представительнее, чем окружающие.
Сёмка начал уж было скучать, когда его пригласили, наконец, к Вэну Лепборну. Он вошел в большой овальной формы кабинет, где за гигантским столом под сенью звёздно-полосатого флага, почти утонув в тронообразном кресле, сидел именно тот невзрачный старичок.
Неожиданно Вэн заговорил на чистейшем украинском языке, который Альц, проживший всю жизнь на Украине, успел подзабыть. Так они и беседовали: американец, более полусотни лет тому назад покинувший «неньку», – по-украински, и прибывший оттуда полгода назад гражданин Украины – на «суржике», которым пользуются невежды с востока страны.
Вэн с интересом расспрашивал об Украине-неньке, где прожил первые двадцать из восьмидесяти лет, пока не началась мясорубка Второй мировой.
Сёма знал, что Вэн побывал и в гетто, и в концлагере, и чудом остался жив, поэтому сам старался не задевать этой темы. Впрочем, беседа на историко-географические темы не затянулась – кто, как не Вэн, знает цену расхожему афоризму «Время – деньги».
Лепборн сделал жест рукой, означавший что-то вроде «Ну, будя...», и задал свой первый вопрос.
– Какой род твоих занятий? Что ты конкретно делал там, у себя в Союзе?
Альц начал с энтузиазмом пересказывать художественный вариант содержания своей трудовой книжки. Список дел, которыми Семён занимался в прошлой жизни, был настолько впечатляющим, насколько и длинным. Радостно захлёбываясь, Сёма перечислял трудовые подвиги на производстве на разных предприятиях, в управленческих делах и на проектной ниве.
Видно было, что на Вэна произвела впечатление кадровая история Альца. Слушал он вначале внимательно, стараясь успеть за полетом Сёминой мысли. По мере того как токующий, словно глухарь, Альц распевал трудовую биографию, лицо олигарха менялось из заинтересованного в удивленное, затем нетерпеливое, потом досадующее и недоумевающее...
– Я не очень понимаю то, о чем ты говоришь... Ответь мне конкретно, что ты делал в своем институте?
– Я был начальником отдела....
– Ты был или работал «начальником» (последнее слово он произнес чуть брезгливо)? Ну а чем ты занимался на заводе?
– Руководил цехом...
– «Руководил» – это тоже работа? А чем ты руководил в этом, как его, обл-быт-мест-проме? – с трудом по слогам прочитал Вэн.
– Я курировал пищевую промышленность...
От обилия незнакомых терминов лицо пожилого человека порозовело:
– Послушай, honey, скажи мне человеческим языком, что ты умеешь делать: работать на станке, драйвать truck, быть программистом или, на худой конец, bookkipper’ом.. Что же ты всё-таки конкретно умеешь, кроме как руководить?!
– А ничего! – с напускной скромностью ответил Сёма, будучи уверенным, что Вэн с пониманием отнесется к его узкой специализации.
Лицо Лепборна стало скучным и отрешенным. Прощаясь, он с ласковой грустью посмотрел нa Альца и сострадательно спросил:
– Может, ты хочешь что-нибудь перекусить?
И тут у голодного Сёмки сыграло ретивое:
– Спасибо. Дома меня ждёт lunch, – высокомерно изрек он, и тут же об этом пожалел – дома его ожидал punch от недовольной его инфантильностью жены Валентины...
Beggars cann’t be choosers (нищие не могут быть переборчивы...)!
Ружье-таки выстрелило...
...Если читатель подумает, что эта единственная и коротенькая, закончившаяся полным провалом встреча окажется бесполезной, он грубо ошибется.
Несмотря на полную профнепригодность Альца, добрый, склонный к «мыцвенатству» Лепборн всё же поручил своему vice Стивену пристроить «руководителя» на какое-нибудь рабочее место, где от него будет меньше всего вреда...
Таковым оказалась должность security guard’a в большом здании-офисе.
Все было бы замечательно, но работающие в buildinge security, maintenance и cleaner’ы были испанцы, то есть выходцы из Латинской Америки, строго подчиненные единому мафиозному руководству.
Появление Альца, чужого глаза в их среде, никого не обрадовало. До Семёна тут работали двое русских, но не выдержали «испанских» козней: на их дежурствах то и дело случались инспирированные коварными коллегами казусы (застревали лифты, отключался кондиционер, срабатывала сигнализация и другие милые шалости). В результате русских вахтеров отсюда убирали.
Тут была еще одна тонкость. Все шесть работников из обслуживающего персонала составляли... джаз-бэнд, который играл в различных латиноамериканских клубах Нью-Йорка. Сёмкина должность предназначалась новому солисту джаза. Вопрос уже был решен, когда заявился этот новый русский. Понятное дело, что Сёму ждала та же участь, что и его предшественников. Если бы не его величество случай.
Читатель наверняка помнит высказывание Константина Сергеевича Станиславского: «Если в первом акте на стене висит ружье, то оно обязательно должно выстрелить в последнем!»
Именно поэтому после рассказа о неудавшейся встрече Сёмы Альца с олигархом Вэном автор попросил читателя не торопиться с выводами...
...Дела Семёна уже катились под откос. С помощью испанских «друзей» у него каждый раз случалась какая-то незадача, и вот-вот супервайзер Рамон (по совместительству руководитель джаз-бэнда) должен был написать report по незадачливому security...
...В тот день в building’e царила тревожная суета. Утром big boss Стивен предупредил, что сегодня здесь будет сам Вэн Лепборн. Обычно весёлые и развязные джаз-бандиты на этот раз выглядели сумеречно озабоченными. Альц же мирно торчал на своем desk – прямо вся эта суета его не касалась.
Нервное хаотическое движение в lobby вдруг, как по мановению волшебной палочки, прекратилось: по мощеной дорожке к зданию шла группа представительных джентльменов, в тени которых ковылял Вэн.
Он первым и вошёл в вестибюль, где чуть ли не в позах немой сцены из комедии «Ревизор» застыл весь staff maintenance’а. Вэн осмотрел неспешным стариковским взглядом лобби, пробежал глазами мимо стоявшего в позе городничего супервайзера Рамона, и через весь зал с протянутой для приветствия рукой направился... Неужели вы догадались сами? А если да, то на каком основании?!
Да, именно так: Вэн проследовал к desk и пожал руку отважного security guard’a Сёмы Альц-Геймера. Именно так. Ни больше ни меньше.
Противостояние с испанской колонией разрешилось само собой: лифты перестали останавливаться, conditioners работали исправно, нередкие опоздания (задержки) к началу смены сходили с рук. Солисту джаз-бэнда нашли рабочее место в другом building’e.
Народная молва нарекла Семёна родственником Вэна, приставленным присматривать за хитропопыми латинос. Версию эту Альц не опровергал, справедливо полагая, что она послужит ему железной «крышей» на продолжительное время.
Так оно и вышло. Рукопожатия Вэна хватило на неполных четыре года. Потом и оно выдохлось. Что из этого получилось – предмет другого рассказа.
Фамильное чудо
Несколько слов об имени моего героя, чтобы еще в самом начале повествования поставить точку над i. Альц-Геймер был Сёмой, Сёмичкой, Сёмчиком в ясноглазом детстве и в хулиганистой юности. Потом на многие годы он стал Семёном Павловичем (покойного папу звали Фавл, но окружающим казалось странным произносить невыразительное «Фавлович», когда имелось такое родное и знакомое отчество «Павлович»).
Лишь приехав в эмиграцию, Семён словно вернулся в юность или совсем впал в детство, став снова Сёмой, Сёмичкой, Сёмчиком. Все, включая малолетних внуков, его звали так, и лишь один племянник Боря называл его дядя Семён. Кругом ходили Абы (бывшие Аркадии), Лёвы (бывшие Львы), Вили (бывшие Вилены), поэтому падение с высоты своего имени-отчества выглядело вполне естественным.
С фамилией было сложнее. Родители Сёмы Фава Альц и Розочка Геймер были знакомы с детства (родом из одного местечка) и учились в одном вузе в областном центре. Именно поэтому Роза знала, что Фавл имел, благодаря фамилии, школьное прозвище «Шмальц», которое благополучно перекочевало и в институт.
Когда молодые люди решили пожениться, эмансипированная советской властью Роза оставила за собой девичью фамилию; а потом, родив сына, настояла на том, чтобы тот носил двойную фамилию. В этом случае риск, что кличка Шмальц станет фамильным брендом, уменьшался. Действительно, Сёмочку никто не дразнил Шмальцем, но кто же тогда знал, что он станет тёзкой популярного недомогания, которое ойф идыш именуется «ойвербутл»?..
Вначале огорченный этим совпадением, Семён впоследствии мудро рассудил, что лучше быть просто его однофамильцем, чем страдать от этого недуга. Чтобы не смущать читателя, автор будет варьировать поочередно слагаемыми этой судьбоносной фамилии…
Кроме исключительной фамилии, Сёмка отличался еще тем, что с ним случались разные оказии, которые у других тоже бывают, но почему-то не так часто. Оно, конечно, легче всего прилепить Семёну Альцу ярлык «шлимазл» и на этом поставить точку. Читатель, с которым не случалось в эмигрантской жизни хоть что-нибудь схожее с тем, что происходило с Сёмой, пусть поднимет камень (предварительно попробует его найти!) и бросит (нет, нет, не в автора) в моего героя. Если этот камень долетит и стукнет Сёмчика в лоб, то он таки да, шлимазл!
Пока же давайте посмотрим, что такого радостного встретил Сёма Альц-Геймер в Стране Чудес.
2. Горим, братцы!
Тление
Как ни странно, но самые яркие воспоминания Семёна о его рабочем месте связаны с пламенем. Вернее, с самоотверженной борьбой супротив этой буйной стихии.
Можно даже сказать, что Сёма «горел на работе» и при этом умудрялся «играть с огнем». Представляю, какое разочарование ожидает читателя, когда тот узнает, в чем заключалось упомянутое горение. Но и предвидя эту реакцию, все равно поведаю вам эпизод, который хоть на йоту поможет ближе узнать моего героя.
Именно пожарный experience, который Семён Альц-Геймер получил, работая в своем tower’e, станет предметом изложения в настоящей главке. К Сёминой удаче, опыт борьбы с «красным петухом» – этим бичом человечества на протяжении тысячелетий его развития – Альц познавал постепенно.
Началось все скромно и с достоинством. Площадка у входа в lobby здания была местом сбора не щадящих своего здоровья менеджеров и программистов, то есть курильщиков. Раскуривающие продукцию табачных корпораций с угрожающими надписями (вроде нашего «Минздрав предупреждает!..») потенциальные самоубийцы сбрасывали окурки в специально для этого предназначенную емкость.
В период пикового перекура посудина возгоралась, и от нее тянулся шлейф дыма. Сёма мчался туда с домашним кофейником и ловко заливал пожар местного значения водой.
С наступлением лета и жарких дней работы у security Альца резко прибавлялось. Растущие на parking lot деревца по кругу были засыпаны деревянной трухой (bark dust). Поскольку курильщики не ограничивались отведенной для них зоной, но методично убивали себя на parking’e, то там, то сям возникали очаги огня. Здесь кофейником было не обойтись, и бедный Альц с заполненным водой одним или двумя (в зависимости от площади возгорания) глубокими ведрами мчался к месту этого природного катаклизма, самоотверженно ликвидируя стихийную опасность.
Стоящая у входа в здание компашка курильщиков с интересом наблюдала за манипуляциями security guard’a. Сёма тщетно пытался отыскать в их глазах восторг или хотя бы одобрение его действиям – больше в них светилось любопытство и удивление...
Все прояснилось, когда очередное возгорание произошло чуть раньше – до Сёминого прихода на смену. Явившийся к месту своей ответственной работы Альц застал возле здания пожарную команду, традиционно состоящую из двух гигантских fire machine, кареты скорой помощи и обязательного участника этого действия – полицейского патруля.
Сердце неопытного еще Альца дрогнуло – «Горим, братцы!» Подобравшись ближе к месту происшествия, Сёма увидел двух пожарных, которые из брандспойта поливали тонкое деревцо, вокруг которого на площади два на два метра возникла огненная стихия. Еще десяток могучих, как псы-рыцари, служивых, полицейский и врач скорой помощи наблюдали за происходящим со стороны суровыми взглядами людей, привыкших смотреть опасности прямо в глаза...
– Карлос, что происходит? Кто устроил это пожарное шоу? – спросил Сёма сменщика.
– Как кто? Конечно, я. Мне сказали, что на паркинге дымится bark, и я немедленно позвонил 9-11. Только что я сообщил Cтивену, что пожар потушили, и тот меня похвалил за решительные и умелые действия.
Пожарный кортеж с чувством выполненного долга, победно трубя, покинул окрестности building’a, а обогащенный американским жизненным опытом Альц приступил к охране капиталистического имущества...
Горение
...Впрочем, пожарный опыт Семёна Альц-Геймера этим не ограничился.
Что на рабочем месте в Америке действуют «правила игры», в корне отличные от привычных в социалистическом производстве, Семёну довелось убедиться на таком далеком от идейных разногласий двух систем деле, как пожарная безопасность.
Надо признать, что организации противопожарного дела в Штатах уделяется исключительное внимание. Судя по количеству пожарных частей и численности их персонала, можно предположить, что страна на всем своем протяжении находится в языках пламени. Вероятно, благодаря такому ощущению и степени готовности пожарных «сил быстрого реагирования», этих самых пламенных языков здесь меньше, чем в остальном мире.
...В десятиэтажном здании, где размещалась дюжина офисов, пожарная безопасность соблюдалась на уровне выше мировых стандартов, что, увы, не спасало building от общения с пожарными.
Виной тому были те самые сверхсовременные средства противопожарной защиты, которые раз за разом устраивали пожарные тревоги. В вестибюле вдруг начинала выть сирена, лишенный приятности голос настойчиво предлагал всем покинуть помещение.
На пультах у пожарников загорался красный сигнал, кавалькада машин, сверкая никелированными деталями, трубя и разбрасывая на обочины испуганных водителей, мчалась к месту мнимого пожара. Рослые как на подбор, в своих огнеупорных робах напоминающие вышедших в открытый космос космонавтов, пожарники заполняли lobby, рассеивались по этажам, убеждались в ложности этой тревоги. После этого так же стремительно кавалькада совершала обратное движение.
Повторялось это несколько раз в течение года и, очевидно, поднадоело борцам с огнем. Читатель помнит притчу о пастухе, ложно паниковавшем: «Волки, волки!», пока не пришли реальные волки, а помочь было некому.
Сёма стоял на боевом посту у своей desk (кстати, сооружение очень похоже на профессорскую кафедру кабинета марксизма-ленинизма), когда завыла сирена и постылый голос привычно стал вещать угрозы. Привычно-то привычно, но вот в lobby запахло жареным, причем в прямом, а не в переносном смысле. Откуда-то сверху потянуло дымком, который становился все гуще...
Руководствуясь инструкцией, Семён стремительно «вырубил» все шесть лифтов и бросился навстречу пожарным. А вот пожарных как раз и не было. Пять, десять минут... Надо что-то предпринимать: на верхних этажах находились люди, не имеющие понятия о происходящем внизу.
И здесь Сёма понял, что наступил его звездный час. Сейчас, рискуя жизнью (которая в первые годы эмиграции не кажется такой драгоценной, как прежде), он спасет беззащитных людей и тем самым...
Альц отбросил праздные честолюбивые мысли (славою сочтемся позже) и бросился вверх по крутой лестнице оповещать народ о грозящей беде.
На пробежку по кругу до десятого этажа и обратно ушло минут десять – пятнадцать. Взмыленный, на подкашивающихся от напряжения не юных ногах он спустился в вестибюль, который уже пестрел робами и касками пожарных.
Среди них он увидел своего босса с выпученными от ярости глазами:
– Where are you, fucken guy?!
Оторопевший от такого приветствия, Семён пытался поведать Стивену о том, как он спасал людей.
Услышав это объяснение, босс от ярости подпрыгнул на месте; лицо его из розового стало пурпурным:
– Шлимазл, ты должен быть на desk у телефона. It doesn’t matter what is around you (что-то вроде: Остальное – не твое собачье дело)!
К счастью, «пожар» заключался только в сгоревшей проводке, но инспекция помещений длилась несколько часов. Альц на сей раз отделался испугом, Стивен обошелся без апоплексического удара, а вывод следовал один: «Инициатива наказуема. Каждый баран должен быть подвешен за свою ногу!»
Сожжение
…Впрочем, правы те, кто утверждает: «Кому суждено сгореть, тот не утонет». Игры с огнем мало кому приносили приличные дивиденды. Альц-Геймер не стал исключением.
Напомню читателю песенку из какого-то старого еврейского (идиш) спектакля, которую любил напевать, подшивая подкладку, а олтер шнадер Мойша Брунфнмахер:
Ой вэй, а мицвы, а мицвы зол эр убн:
ныт оле мул из пурим ойф дер велт
(Пусть его осенит снисхождение:
ведь праздник в мире этом не вечен).
И кто с огнем играет, тот часто в нем сгорает –
С шестой женой закончил он свой век.
В очередной из ложных пожарных тревог Альц «вырубил» лифт, в котором находилась темнокожая женщина. Все бы ничего (такое случалось и раньше), если бы не два обстоятельства: дама оказалась беременной, а подлый лифт, как назло, обратно не включался.
Пока приплелся вызванный по emergency электрик, прошло более получаса. После высвобождения рыдающей женщины из камеры-одиночки начался поиск виновного.
И хоть Альц поступил по инструкции и ничего не нарушил, security guard’a назначили «стрелочником», припомнили его солидный возраст и с почетом отправили на пенсию.
\ Вся испанская команда облегченно вздохнула, сделала big hug своему русскому другу и со слезами радости на глазах помахала ему ручкой.
По этому поводу друг и советчик Семёна Арончик из бакалеи резонно заметил:
– Везучий ты человек, Сёмка! В Союзе тебя отправляли на пенсию с гармидером и медалью... В Штатах ты умудрился, хоть и с небольшим почетом, но вторично отправиться на заслуженный отдых...
Я слыхал, что в Бахрейне пенсионный возраст наступает в семьдесят лет. А что, если тебе податься туда и поработать пару-тройку годочков? Третий пенсионный выход – это уже явно тянет на Книгу рекордов Гиннесса... Знаешь, какие это бабки?!!
3. Зуб мудрости
Мудрость нам – по зубам
Бытует мнение, что с выпадением зубов мудрости наступает пора умственного созревания индивидуума. Некоторые даже пытаются подать это как научную теорию.
Между тем, никакого обоснованного доказательства, статистического ряда, подтверждающего верность данной гипотезы, не существует. Более того, история донесла до нас факты, свидетельствующие в пользу прямо противоположной версии.
Так, достоверно известно, что Сократ – этот кладезь гениальных мыслей – до последнего дня жизни сохранял все четыре зуба мудрости; Диоген, сидя в бочке, от маловитаминной диеты лишился всех своих зубов... Кроме, разумеется, тех же зубов мудрости. Архимед много веков тому, когда возможности дантистов ограничивались одними коваными щипцами, имел отличные зубы и, как читатель уже догадывается, сохранял весь набор мудрых.
Более того, предание свидетельствует, что Эзоп стал заговариваться сразу же после того, как ему в одночасье удалили три зуба мудрости.
Обезумевший от боли после удаления снова же зуба мудрости Герострат сжег храм Артемиды Эфесской. Написавший гениальную клятву – этический кодекс врачей – Гиппократ, оставшись без зубов мудрости, стал простым эскулапом...
Проживший больше ста лет Демокрит до конца дней своих сохранял светлый разум и, в отсутствие тогда еще съемных протезов, жевал финики за обе щеки крайними зубами.
Один из лучших ораторов древности Лисий произнес более двухсот блестящих речей; из них только две после того, как ему удалили последний крайний зуб...
Таких примеров не счесть: Аристофан, Аристотель, Лисистрат, Борух Спиноза, Фома Аквинский, Сева Каплан – все они доживали в трезвом уме до глубокой старости, имея в полости рта хоть один, но всегда крайний зуб – зуб мудрости!
Вдумчивый читатель может усомниться в достоверности приведенных исторических фактов, и правильно сделает! Хочется ему, читателю, еще посоветовать с таким же здоровым сомнением относиться к другим «жареным» и «пережаренным» летающим фактам-уткам (и необязательно историческим), которыми неустанно в поисках дешевого рейтинга и пользуясь всеядностью масс, потчуют почтенную публику газетные полосы и радиoголоса.
Автор же взвалил на себя задачу подтвердить эту версию не сомнительными историческими ссылками, а вполне реальными событиями из жизни Семёна Альц-Геймера.
С открытым ртом
...Первое практическое столкновение Сёмы с американской медициной в Стране Чудес произошла именно на почве последнего зуба мудрости. Трех предыдущих Альц лишился еще в стране победившего социализма в условиях удушенной демократии и попранной свободы своей личности.
Оставшийся мудрый зуб, опора его интеллектуальной мощи, гордо торчал, как кратер вулкана, на краю левого ряда нижних зубов. Надо признать, что «вулкан» был из действующих: периодически зубная боль наваливалась всей мощью на Сёму, и он мчался в медицинский офис за помощью.
В ту пору Альц еще не ведал о важности зубов мудрости для своего умственного статуса и настоятельно просил удалить этот атавизм. Но доктор Роза уговорила его пока этого не делать, а вместо того прошла рут-канал соседнего зуба, который показался ей подозрительным. Для ликвидации же болевых ощущений отзывчивая дантист выписала Сёме пару флаконов антибиотиков и болеутоляющих таблеток, которые он и жевал ближайшую неделю.
...Через пару месяцев Альц уже по emergency примчался в офис с тем же восьмым зубом и с тем же желанием от него избавиться. Доктор Фира оказалась такой же любезной, как в прошлый раз доктор Роза. Она успокоила Семёна, уговорив его не прибегать к крайностям. Попутно Фира разыскала во рту зуб, который со временем явно мог бы стать кариесным, и удалила сразу два нерва, после чего Альц сразу забыл о боли, с которой он сюда явился. Получив очередную порцию таблеток и стоически пережевав их в следующие семь дней, Сёма честно заработал еще пару месяцев спокойной безболезненной жизни.
…В третий заход уже с хорошо знакомым нам зубом врач Катя отыскала во глубине зева коренной клык, который (по ее глубокому убеждению) следовало срочно «санировать». На этот раз процедура по извлечению многострадальных нервов длилась около двух часов.
Собственно сама операция потребовала минут двадцать. Остальное же время врач Катя провела в соседних кабинетах – эдакий токарь-многостаночник в американском медицинском учреждении.
Все это время Альц сидел в кресле с разинутым ртом (после этого целую неделю Сёма ходил с непроизвольно отвисающей челюстью). Каждый раз, забегая на минуту-другую, Катюша бодро щебетала:
– Вы еще не соскучились по мне?
Альц яростно мотал головой, не смея произнести ни слова из-за торчащего во рту свистящего и хрюкающего аппарата. Здесь, на этом «электрическом стуле» дантиста Сёма вспомнил и слегка уточнил старую шутку о том, что самый лучший муж – это глухонемой капитан дальнего плавания в кресле стоматолога.
Прием у врача вскоре закончился, но пытка продолжилась на следующий день. Оказалось, что охваченная трудовым порывом одновременно с тремя пациентами, врач Катя по своей девичьей забывчивости как-то упустила из виду третий канал злосчастного коренного. Обезумевший от ночной боли Альц примчался рано утром, и доктор Мила, ругнув вполголоса доктора Катю, у которой сегодня был day-off, принялась доделывать начатое...
Дантистов ад закончился тем, что коренной зуб от надоевших ему издевательств просто раскололся, и доктор Мила щипчиками извлекла из Сёминой пасти его бренные останки (зуба, разумеется). Получив и сжевав очередную порцию ставших для него уже спецпитанием антибиотиков, Альц на несколько месяцев снова затаился со своим крайним зубом...
Природу такого метода лечения Сёме объяснил его дружок – бакалейщик Арончик:
– Послушай сюда, вырвать зуб стоит копейки, а после этого ты, как клиент, сразу теряешь свою привлекательность – только тебя и видели. А вот за прохождение рут-канала со страховки снимаются приличные бабки, потом надо еще ставить коронку... Приготовься, тебе придется еще изрядно попотеть, пока ты избавишься от своей мудрости.
Арончик как в воду смотрел. В очередные посещения офиса любезные, каждый раз сменяющие друг друга врачи-подружки извлекли из многострадального Альца еще пяток нервов и осуществили три глубокие чистки зубов.
В последнее посещение врач Оля, убедившись, что неохваченных рут-каналами зубов больше нет, с облегчением произнесла:
– Ну вот и все. Мы сделали что могли. Теперь остается только вырвать этот надоевший всем зуб мудрости.
– Так рвите его сейчас, немедленно! Я вас об этом прошу уже который год?!
– Увы, дорогой Семён, наш офис только лечит зубы, а рвать их нужно в другом – в dental surgery. Так что извините...
...Врач-хирург с добрыми, полными слезного сострадания глазами сначала «вырубил» Семёна наркозом, а потом уверенной рукой рванул последнюю цитадель его индивидуальности.
Отвозивший пациента домой после того, как действие инъекции закончилось, сосед Арончик сразу обратил внимание, что прежний орлиный, полный отчетливого понимания, пронзительный взгляд соседа Сёмы сменился на расплывчатый, с глуповатой улыбкой на лице.
Дальше – больше. Отрицательные последствия изъятия из плоти зуба мудрости нарастали, как снежный ком: обычно остроумный в компании Сёмка стал отпускать плоские и достаточно пошлые шуточки; перестал разгадывать самые простенькие кроссворды; снизил успеваемость в классе английского языка...
Самая же большая неприятность приключилась с ним во время сдачи экзамена на гражданство. Надо сказать, что еще задолго до злополучной операции на зубе Семён так проштудировал весь вопросник по этому экзамену, что забыть один-два пункта из ста считал для себя недопустимым. Сёма даже заранее подготовил «тронную речь», которую намерен был выдать экзаменатору. После этого клерку не останется ничего другого, как, расчувствовавшись, обнять Сэма, поставить ему «А» и дрожащим от умиления голосом поздравить мистера Альца с гражданством Великой страны...
...На деле же все вышло совсем иначе. «Тронную речь» Сэм забыл, как только встретился глазами с инспектором. А потом понеслось: на вопрос «Кто такой Авраам Линкольн?» Сёма услышал, как кто-то его голосом ответил, что это мэр Springfield’a... Далее Сёмин язык автономно и уверенно называл цифры и факты: Гражданская война между Севером и Югом в Америке закончилась в 1945 году, а столица США вообще находится в Бруклине...
От провала на экзамене Альца спасло лишь то, что выполняя задание экзаменатора написать два предложения о погоде, Семён за три минуты в полубессознательном состоянии сотворил на целую страницу без единой ошибки миниатюру о климате Восточного побережья Штатов... Дважды потрясенный инспектор, также находясь в трансе от Сёминых перепадов, затравленно поздравил новоиспеченного гражданина.
Впрочем, так дальше продолжаться интеллектуальное падение не могло. По совету того же всезнающего Арончика выход из положения нашелся. Сёма решил прибегнуть к имплантации. Процедура дорогостоящая, и никаким Medicade’ом не покрывается. Сбережений же самого Альца хватало на один зуб. Вот он и решил, чем уж совсем одуреть, истратить свои кровные на благое дело и восстановить на место, где тот проторчал более пятидесяти лет, упомянутый зуб мудрости.
Правильное решение – кому охота на старости лет оставаться в дураках?!
4. Грехи наши...
Сложный вопрос
Прожить всю жизнь в стране, где религия не только отделена от государства, но зачислена в разряд мракобесия и чуть ли не наркотического средства («опиум для народа»); сдавать с блеском экзамены по атеизму; состоять в рядах монолитной, как железобетонный блок, партии; а потом в иммиграции в одночасье стать а эрлехер ид с соблюдением кашерата и с убеждениями потомственного хасида...
А еще при этом клеймить позором других, кто экзамены по атеизму не сдавал, в монолите не состоял, но продолжает и в новой жизни есть трефное...
Это не каждому дано. А кому все-таки дано, то с того и спросится...
Сложный вопрос: с одной стороны, никогда не поздно припасть к своим родовым корням (если это до конца искренне); с другой стороны, «каким ты был, таким ты и остался» на склоне второй половины жизни....
Сёма Альц-Геймер этим высоким нравственным выбором не задавался. Он резонно полагал, что если жить по совести, не преступая нравственные табу, которые сам себе и поставишь, то после жизни на Страшном Суде ответ придется держать за грехи, но хотя бы не краснеть за поступки.
Нет, не подумайте, что Семён Альц-Геймер оказался недостойным сыном своего народа, пренебрегающим его обрядами и обычаями. Ничего подобного. Еще в Союзе Сёма мечтал посещать настоящую синагогу, слушать мудрых цадиков, читать по памятным датам кодеш, дышать запахом тысячелетий, который присущ Торе...
Так оно на первых порах и происходило, пока он не столкнулся с реалиями американской действительности.
Первое прозрение наступило в первый день первого Песаха на первом году пребывания в Штатах. Наивный Сёма отправился в синагогу, чтобы прослушать «искор» и поклониться памяти ушедших в мир иной родных и близких. Увы, его ждало разочарование – в храм Сёму не впустили. Позднее его просветили, что места закуплены заранее и за немалые деньги.
«Ага, и здесь номенклатура...» – с грустным сарказмом констатировал Семён.
Позже Альц узнал, что в Америке даже еврейская вера вере рознь. Оказывается, здесь легально существует триада форм отправления религиозных нужд.
Ну, с ортодоксами, хасидами вопрос ясен – они веками блюли веру, и им с праздношатающимися мутантами вроде Сёмы не по пути. Консерваторы обидели его, не пустив в святилище, когда душа Альца порывалась к раскаянию. Оставались реформисты.
В temple Efroim Альц пришел на праздник Пурим. То, что он увидел там, удивило его больше, чем отказ консерваторов. Он попал на мероприятие, представляющее собой нечто среднее между концертом художественной самодеятельности в поселковом клубе и утренником в старшей группе детского садика. Ни о каком соблюдении исконных еврейских традиций не было даже намека. Достаточно сказать, что больше половины присутствовавших мужчин вообще не надели кипы...
Вдобавок к этим культовым сомнениям еще и богомольная соседка Геймеров все пыталась «впарить» ему брошюру с программой секты «Евреи за Христа», а по субботам происходило нашествие адвентистов...
Короче, Семён Альц-Геймер решил придерживаться опробованной шестью десятилетиями жизни практики – жить по совести, не суетясь и постепенно познавая дус идишкейт (еврейство).
Марш Мендельсона
...Так прошли первые пять лет пребывания в Штатах. Альц знакомился с новой жизнью, познавал людей, порядки и обычаи, внедрялся в среду, где предстояло жить оставшиеся годы. Нашелся компромисс и с реализацией духовных потребностей: правоверным евреем он так и не стал, но соблюдал необходимые атрибуты веры детей Авраама.
Сёмка давно мечтал побывать на Земле обетованной, в Израиле, где несть числа его родственникам и друзьям. Да вот все не получалось: в Союзе перед эмиграцией в Америку настоятельно не рекомендовали ездить за рубеж. В Штатах в первые годы пребывания было явно не до разъездов «по городам и весям».
Короче, ничего не случается раньше, чем нужно, – наступило время, когда в кармане Альца лежал билет в Тель-Авив через Вену, а дата поездки совпала со вторым днем еврейского Passover’a. Сёма воспринял это, как знаменательный сигнал к своей дальнейшей интеграции к родовым корням.
Вылет был из Нью-Йорка, и Сёмка с радостью принял приглашение своих бруклинских друзей провести первый пасхальный день в их обществе. Интерес подогревался еще и тем обстоятельством, что дейм ерштн сейдер друзья намерились праздновать в расположенной неподалеку синагоге.
Заранее хочу извиниться перед серьезным читателем, ибо описание того, что происходило в тот памятный вечер с Альцем и вокруг него, может ему (серьезному читателю) показаться легкомысленным. Но так об этом рассказывал сам Сёмка, а автор в меру своих эпистолярных сил повторил его рассказ...
...Все неурядицы того вечера у Семёна начались с кипы, точнее говоря, из-за ее отсутствия. Пришедший прямо с корабля на бал (с электрички в синагогу), одетый по-дорожному – в кроссовках и бейсболке с длиннющим козырьком – Альц долго высматривал ящик с головными уборами, который обычно стоит у входа в синагогу.
– Ладно, не трать зря время. Заходи как есть... Не льсти себе – там до тебя нет никому дела, – уверенно прервал мытарства Альца его друг.
Пришлось зайти вот так нелепо одетым в небольшое помещение, где собрались десятка три пожилых людей. Семён тихо присел на крайний стул, со страхом ожидая, что его выдворят в этом наряде вон. Приятель оказался прав (вот она, Америка!). Никто даже глазом не повел в его сторону, и в течение часа Альц внимал повести о том, как Моисей выводил евреев из Египта в Эрец Израиль.
Рассказ этот о Мойше-ребени он слышал более полусотни лет тому от своего отца и, вероятно, доживи папа до восьмидесяти пяти, он был бы похож на этого красивого благообразного старца...
...Дальнейшее празднование проходило на втором этаже в обширной трапезной синагоги. Часовой перерыв между первым и вторым действием пошел Семёну на пользу: он сбегал домой к друзьям, сбросил свою эпатажную униформу, надел темный костюм, галстук, и стал походить на вполне приличного прихожанина. Отыскалась и кипа на его голову. Альц облегченно вздохнул и уже заинтересованно оглянулся.
Накрытые белой скатертью ряды столов по сложившейся веками технологии заполнялись пасхальной снедью. Состав публики резко изменился. Теперь вместо бородатых и истовых американских евреев преобладали такие же, как Альц, пришельцы из бывшего соцлагеря. Их выдавало не только знание русского языка (практически без акцента), но и раздававшиеся нетерпеливые возгласы:
– Ну, что они тянут? Сколько можно ждать? Пора бы уже начинать...
Наконец поступило долгожданное приглашение, и народ, слегка суетясь и расшаркиваясь друг перед другом, расположился за праздничными столами.
Соседями Альца оказались: слева – худощавый (чтоб не сказать тощий) мужичок с впавшими щеками и стремительно бегающими цепкими глазами. Он, не переставая, рассказывал Сёме, а заодно и всем окружающим, что и в какой последовательности сейчас будет происходить, поэтому Альц прозвал его Знатоком.
Напротив и чуть слева сидел бравый, с приличных размеров орлиным носом, седыми получапаевскими усами и сохранившейся прической ветеран Отечественной, полярный летчик. Полярник (иначе Сёма его назвать не мог), очевидно, любил пофилософствовать и вспомнить боевое прошлое. Каждую сентенцию он начинал словами: «Когда я летал над Шпицбергеном...»
Прямо против Семёна сидела приятная пара из Киева – мать и дочь. Матушке было за восемьдесят, но безупречная одежда и манера поведения указывали на ее аристократическое происхождение. Увы, по всему было видно, что пожилая дама уже основательно страдала от недуга, который был тезкой Семёна. Каждый раз, обращаясь к Сёме, она деликатно просила:
– Молодой человек, будьте любезны назвать ваше имя...
Понятное дело, окрестить соседку никак, кроме как Одуванчиком, Сёмка просто не имел права.
Дочь Одуванчика – полная противоположность матушке: смешливая, с озорными глазами, – каждый раз с улыбкой и без смущения поправляла заходившую «не в ту степь» бабулю, и все это выглядело добро и трогательно:
– Мамуля, это Семён, он тебе уже дважды представлялся.
Остается только замкнуть узкий застольный круг сидящими справа друзьями Полинкой и Левой, и начать хронологическое описание происходящего.
Главное действующее лицо этого памятного вечера – молодой рабай. Вернее, еще не рабай, а по медицинской терминологии – резидент, стажер. Семён не мог судить о его произношении на иврите, но русский оставлял желать много лучшего. В результате перевод отдельных частей проповеди на русский был немногим понятнее, чем на иврите. Потом все привыкли и начали различать слова и интонации.
Первые же фразы рабая насторожили Знатока, а затем по ходу проповеди он, не переставая, комментировал речь стажера. Послушать его, так Стажер не произнес правильно ни одной фразы. В том, что зануда Знаток недалек от истины, участникам собрания вскоре пришлось убедиться лично.
Ритуал полагал после вступительного слова и до начала трапезы омовение рук своих, дабы избавиться от греховных наслоений. Что все присутствующие, слегка тесня и подталкивая друг друга, и сделали. Потом уселись за столы и, к ужасу молодого рабая, повели неторопливые беседы в предвкушении новых блюд.
Увы и ах! Стажер не предупредил невежд о необходимости хранить молчание до начала трапезы. Болтовня сотрапезников осквернила чистоту их рук и, сцепив зубы, чтобы не проронить ни слова, они снова бросились к кувшинам с водой...
Знаток торжествовал:
– А что я вам говорил – он таки ничего не знает!..
Начало трапезы ознаменовалось еще одним инцидентом. Дотошный Знаток в очередной раз обнаружил, что нарушен порядок поедания блюд:
– Нет! Что вы делаете? Сначала хрен!
Поскольку основная масса сидящих за столом справедливо полагала, что хрен не слаще редьки, и поедала все в относительном беспорядке, Знаток истерично повторил эту фразу трижды.
Затем, поняв, что всех не переубедить, он сосредоточил свои усилия на дочери Одуванчика:
– Аня, возьмите сначала хрен. Ну, возьмите же хрен!
Очевидно, с хреном у него были связаны какие-то особые воспоминания.
Следующим по значению оказался эпизод с яйцами. Надо сказать, что сваренное вкрутую яйцо в пасхальном меню играет роль не меньшую, чем самый горький хрен. Съев яйцо, ты гарантируешь себе определенные бенефиты на целый год. Вот почему застольники в момент раздачи яиц испытывали легкое волнение. И, как выяснилось чуть позже, не зря.
То ли перед Passover куры перестали нестись, то ли у Стажера было плохо с устным счетом и он перепутал число гостей, то ли по какой-либо другой причине, но яиц явно не хватало. Счастливые обладатели овального чуда радостно очищали его от скорлупы, а обделенные – тоскующими глазами смотрели на пустую посудину.
Среди последних оказался и Полярник. Не терявший самообладания в условиях Крайнего Севера, еврей-летчик и здесь не сплоховал.
– А где яйца? Где мои яйца? – командирским голосом воскликнул ас.
Подносившая к столу еду общественница из числа русскоязычных прихожан бросилась в подсобку и вынесла оттуда тарелку с несколькими кругляшками на ней. Она едва успела вручить одно яйцо Полярнику, как остальные тут же исчезли с блюда.
Довольный тем, что его команда возымела силу, Полярник великодушно передал яйцо сидевшему рядом с ним очень пожилому и, по всему видно, глуховатому гостю. Затем он повернулся опять к общественнице за яйцом для себя, но застал уже упомянутую выше пустую тарелку. Глаза ветерана округлились, усы по-тараканьи вздыбились, нос уже больше напоминал копье, готовое пронзить нерасторопную женщину.
– Яйца! Мои! Где?! – от возмущения делая ударение на каждом слове, прорычал Полярник.
В конце концов, подавальщица вспомнила о своем статусе общественницы – какого рожна этот старый ловелас прилип к ней со своими яйцами:
– Послушайте, чего вы ко мне пристали? Я вам не Курочка Ряба, чтобы нести яйца. Нет больше яиц! А если у вас проблемы с этим делом, то предупреждайте раввинат заранее!
...Между тем молодой рабай понемногу приобретал уверенность и шарм: он больше не ошибался в процедурах (по крайней мере, Знаток уже помалкивал). Рабай закончил читать очередную главу и сделал паузу.
В наступившей тишине неожиданно раздались звуки свадебного марша Мендельсона.
«Ну, реформисты, вы даете! – ошеломленно подумал Альц. – Надо же придумать такое музыкальное сопровождение!»
Марш отзвучал раз, потом второй... Легкое смущение Сёма заметил и на лицах других гостей, разве что за исключением Одуванчика, которая хранила невозмутимость истинного патриция.
Когда марш прозвучал в третий раз, взоры присутствующих обратились на того самого тугоухого старичка, которому досталось яйцо Полярника. Тот, наконец, услышал поющий в его кармане мобильник и вытащил его на свет божий.
Поля с Левкой, дочь Одуванчика и сам Сёмка сидели красные, с выпученными от едва сдерживаемого хохота глазами.
Одуванчик же, у которой в голове все смешалось, как в доме Облонских, вдруг меланхолично и томно произнесла:
– Ах, вот уже и гимн Советского Союза играют...
Это было too much! Альц тихо застонал, хрюкнул и медленно сполз со стула под белую скатерть, покрывавшую обеденный стол.
Грехопадение
Было бы несправедливо за смешными эпизодами, которые Сёмка отмечал глазом человека, любящего и умеющего посмеяться над собой, но и, чего уж греха таить, над окружающими тоже, не отдать должное молодому рабаю, донесшему до паствы многие мудрые мысли пасхального ритуала.
Семёну запомнилось одно рассуждение, свидетельствующее, что даже такая ортодоксальная религия, как иудаизм, на месте не стоит. Вот его (рассуждения) приблизительный смысл.
По степени убежденности в вере братья-евреи подразделяются на пять категорий.
Первая, высшая, включает в себя представителей избранного Богом народа, полностью посвятивших жизнь служению Всевышнему и чтению Торы.
Вторая – глубоко верующие евреи, соблюдающие все обычаи и следующие всем канонам иудаизма.
Третья – наиболее многочисленная – соблюдающие Шаббат, религиозные праздники и знаки, указанные в еврейском календаре.
Четвертая (здесь, вероятно, большинство русскоязычных евреев) – чтящие еврейскую историю, по мере возможности посещающие синагогу и соблюдающие праздники.
И, наконец, пятая – это те, кого в прежние времена называли то атеистами, то безбожниками, то просто без князя в голове...
Основной смысл приведенной молодым рабаем классификации заключается в том, что все люди равны, как Божьи творения. И религия не должна отвергать даже самых заблудших детей Израиля, и всячески стараться вернуть их если не в веру, то хотя бы в лоно своего народа...
...Проведший чудесный вечер в храме, воодушевленный особой аурой, царившей в синагоге, Семён Альц решил если не круто изменить, то хотя бы упорядочить свою духовную жизнь. Просчитав варианты провозглашенной молодым рабаем классификации евреев по причастности к вере, Альц объективно признал, что до вчерашнего вечера выше четвертой категории он не тянул.
«Впрочем, – раздумывал далее Сёма, – я ведь готов к тому, чтобы следовать Шаббату, соблюдать посты и ограничения, сделать еврейский календарь своим духовным путеводителем. Это позволит мне на склоне лет приблизиться к душевному совершенству, приличествующему моему возрасту...»
В тот день в гостях Альц ел только кошерную пищу, предавался высоким размышлениям, даже полистал Библию на русском языке.
Впереди его ожидало двухнедельное пребывание на святой земле Израиля, где его вера еще более окрепнет и углубится.
В самолете, взявшем курс на Вену, Альц самоотверженно отказался от еды с аппетитно пахнущей горячей белой булочкой, ограничившись стаканом сока и микроскопическим кусочком сыра. Сидя в самолете, летящем из Вены в Тель-Авив, где уже не кормили, Сёмка горько пожалел, что отказался от мацы и кусочка гифилте фиш, которые ему пыталась подкинуть Полинка...
Встречавшему его в аэропорту закадычному дружку, с которым они не виделись добрый десяток лет, после полагающихся в этом случае объятий, Сёмка прямо сказал:
– Гусь (студенческое прозвище друга), если я в течение часа не поем, ты рискуешь лишиться своего гостя, так и не испытав радости встречи.
– Не волнуйся, Шлема-фон (тоже со времен студенчества), стол накрыт, тебе надо только потерпеть дорогу.
Дома дорогого гостя действительно ждал накрытый соответствующим образом обильный стол. Чего только не было на этом столе! Но внимание оголодавшего Сёмы почему-то привлекли лежащие стройным рядом куски черного украинского хлеба и блестящая подозрительными копейками жира сырокопченая колбаска.
– Ребята, вы что, ошалели? Сегодня второй день Пасхи, и здесь, в Израиле, у вас на столе хлеб и другая подозрительная пища?
– Старик, расслабься... Если бы мы соблюдали все правила и порядки, то здесь не было бы не то что «русской улицы», но даже русского переулка. Лопай, старина, за все уплачено! Впрочем, если ты уж такой верующий, вон на столе вазочка с мацой.
С грустной иронией Семён вспомнил строчки из «гарика» злоязычника Губермана:
Евреи эмигрируют в Израиль,
чтоб русскими почувствовать себя...
«Нет, выше четвертой группы положительно мне не дано подняться...» – обреченно подумал Сёма и, испытывая глубокое раскаяние, потянулся дрожащей рукой к черной горбушке...
Продолжение -->
Вовремя глупым успей притвориться – 
