Я села в поезд до Тель-Авива, чтобы оттуда вернуться домой в Иерусалим. В вагоне оказалось безлюдно, удобно и прохладно, словно все было создано для поиска ответа. Достала тетрадь «Школы Волшебниц» и впервые открыто задала свой тяжелый вопрос, осознанно выводя слова ровным уверенным подчерком: «Высший Свет и Разум, почему в последний момент, когда мой брат уходил из жизни, я ощутила безграничную радость и глубокое блаженство?» Как только вопрос оказался написанным, мне стало легче. Элиягу объяснял: «Когда ты пишешь, то выносишь скрытое внутри тебя на свет Божий и наступает облегчение». Сейчас я убедилась в этом. «Решилась принять правду, – зазвучал внутренний голос, – она выглядит ужасающе, абсурдно, жестоко: как можно испытывать радость и блаженство, когда умирает твой любимый брат?! Но это то, что происходило с тобой». Конечно, я никогда никому не могла рассказать об этом.
Картина Эрики в акваланге под сводом морской воды вновь вспыхнула в сознании. Я достала сотовый и позвонила Разу. Впервые это произошло само собой, естественно, без поиска повода, без желания достичь цели выйти за него замуж, без чувства отчаяния от мысли, что он не ответит. Раз ответил, и я сразу сказала ему о смерти брата и прочла свой вопрос.
– Ты никогда не говорила, что у тебя был младший брат… Где ты сейчас находишься, Вирсавия?
– В поезде по дороге в Тель-Авив.
– Это хорошо, – сказал Раз.
– Почему?
– Постарайся находиться в поезде.
– Мне некуда деваться из него, до Тель-Авива еще минут сорок.
– Я имел в виду другое. Будь в поезде, а не в своих мыслях.
– Вряд ли у меня получится, – созналась я, – твоя мама рассказала мне про Эрику.
– Про Эрику, – отозвался он эхом. – Иногда мамы, поглощенные болью или радостью, рассказывают о своих детях то, о чем мудрецы молчат.
– Точно! – вырвалось у меня. – Я тоже часто рассказываю лишнее о моем сыне, и очень расстраиваю его этим.
– Только осознанность поможет тебе стать мудрой матерью.
– Или осознанность моего сына поможет ему не расстраиваться из-за моей нечаянной болтливости, как это произошло в твоем случае. Ты ведь не сердишься на маму?
– Не сержусь, – согласился Раз и спросил, почему смерть Эрики так взволновала меня.
– У нее, как и у моего брата, был тяжелый врожденный порок сердца. Я вижу вспышки картин, которых никогда не видела в реальности. Я вижу тебя с Эрикой на руках под водой, и вдруг вместо нее появляется мой брат. Ты держишь на руках его. У брата были черные волосы до плеч.
– У Эрики тоже, – произнес Раз. – Я бы никогда не стал говорить с тобой о ней.
– Почему?
– Это то, что принадлежит только нам с Эрикой. Однако теперь…
– Когда она умерла, ей было двадцать три года, верно?
– Почти.
– Максимальное количество лет, которое можно прожить с Тетрада Фалло, – сказала я.
– Синий порок сердца, – произнес Раз, и слово «синий» плеснуло морской водой.
– Ты расскажешь мне об Эрике?
– При встрече, а до этого момента я не хочу, чтобы ты мучилась догадками и шла по неверным дорогам.
– Что же делать?
– Ты можешь приехать ко мне сегодня. Впереди выходные дни.
Он сказал это так просто! Я жаждала приехать! Но впервые не предложила ему сама. Сейчас я нуждалась не в мечте о Разе – моей второй половине, а в настоящем Разе – мудром человеке, настоящем друге, но не попросила его принять меня. И неожиданно это произошло само.
– Конечно, я приеду! Я так благодарна, что ты пригласил меня.
– Тебе нужно доехать до Беер-Шевы. Это самая южная точка, до которой идут поезда.
– Неужели дальше рельсы кончаются? – засмеялась я.
– Да, – серьезно ответил он, – осознанно увидеть конец рельсов – захватывающий духовный опыт. А потом пройдешь несколько метров и сядешь в автобус до Эйлата. Ты будешь в поезде почти два часа – и это лучшая подготовка к нашей беседе о смерти и жизни.
«О жизни и смерти», – тут же захотелось поправить Раза. Сочетание «о смерти и жизни» ощущалось как грубейшая ошибка, как если бы он сказал «злой и добрый» или «слезы и смех». Меня поразило столь странное явление, и я спросила о нем Раза:
– Просто слова, но от их перестановки возникает такое сопротивление, как если бы ты пришел ко мне в дом и переставил мой письменный стол в ванную комнату.
– Вирсавия, ты подарила мне пример, который я искал! Недавно я пытался объяснить одной девушке, что слова воспринимаются в точности, как вещи, но она не понимала.
«Объяснить одной девушке...» – ревность больно кольнула сердце, но вдруг вспомнились слова Мирьям: «Иногда мне кажется, что в каждой девочке и в каждой женщине Раз видит меня – свою страдающую мать». Я подумала: «А если той девушке было так же тяжело, как тяжело мне из-за вины перед братом и мамой? И Разу удалось помочь ей!» Ревность улетучилась.
– Ты привела отличный пример, – продолжал он, – физическая перестановка стола с его привычного места вызывает в мозге тот же дискомфорт, который возникает от перестановки слов в привычном словосочетании. Привычка – это нейронные связи в мозге, которые образовываются от повторения. Нейронные связи – это основа программирования человеческого мозга.
– Но если мне не подходит старая привычка, как взломать программу?
– Осознанием. Осознание выкорчевывает даже самые мощные концепции.
– Мое Осознание произойдет сегодня ночью с тобой у костра на берегу моря! – счастливо провозгласила я.
– Для этого ты должна постараться быть в поезде.
– Буду в поезде, и никуда из него не улечу! Обещаю!
– Улетишь десятки раз, – ответил Раз, – но главное – десятки раз вернешься. Не злись, когда обнаружишь, что улетела. Радуйся, что вернулась. Все время обращай внимание именно на возвращение в поезд и радуйся этому.
Конечно, я не поверила Разу, что не смогу справиться с такой простой задачей, но спорить не стала, безгранично счастливая неожиданной перемене маршрута! Картины предстоящей встречи с Разом разворачивались передо мной лучезарным серпантином.
– Предъявляем билеты, – неожиданно раздался мужской голос, и я увидела железнодорожного служащего.
Достала билет, осознавая, что, как только закончила разговаривать с Разом, «улетела» из поезда.
– Где мы сейчас находимся? – спросила я контролера.
– На Марсе, – ответил он и рассмеялся.
– Я немного задумалась, потому что еду до Беер-Шевы, а это еще не скоро.
Контролер посмотрел на мой билет и сказал:
– Поезд подъезжает к Тель-Авиву, а ты, похоже, точно на Марсе.
– Почему?
– Потому что с этим билетом ты можешь доехать только до Тель-Авива.
– Так и есть! – осенило меня. – Ведь я узнала, что еду в Беер-Шеву, всего полчаса назад, когда мой любимый мужчина пригласил меня приехать к нему в Эйлат.
Контролер задумчиво посмотрел на меня. Потом произнес:
– Мне очень жаль, но тебе придется ненадолго вернуться на Землю, совсем ненадолго, только чтобы выйти из поезда и купить билет до Беер-Шевы.
Я вышла на перрон, твердо решив больше никуда «не улетать», и направилась к кассе. Возле кассы толпился народ. Израильтяне никогда не стоят в линию. Они спонтанно создают кругообразную очередь. Я спросила, кто последний. Он оказался в середине кольца. «Такое местоположение помогает ему преодолевать психологическую травму быть последним!», – мысленно улыбнулась я.
Брат первым показал мне кольцеобразную очередь израильтян и высказал предположение о травме. Вообще, получилось очень хорошо, что он приехал в Израиль на месяц раньше. В результате мое знакомство с Исторической родиной оказалось развеселым, ведь она предстала передо мной, освещенная глазами брата. Снова вспомнилось, как мы с ним остановились возле Центра Нотр-Дам. Брат поднял руку в небо, словно Иисус Христос. В очках он был похож на Джона Леннона, а без очков – на Иисуса. Он снял очки и произнес басом:
– Это здание проектировал отец Брисасье! А потом отец Этьен Бубе! Сначала здесь жили французские монахи, а когда Израиль получил контроль над всем Иерусалимом, то в кельях решили поселить студентов Еврейского университета. По четыре студента в келье! Гениальная идея! Я бы ради этого даже в университет поступил. Некоторые так и сделали, ожидая скорейшего заселения в кельи. Бедняги! Их ждал полный облом!
– Почему?
– Потому что Нотр-Дам-де-Франс был продан подставной фирме, представлявшей интересы Израиля. Это открылось и вызвало скандал в католических кругах.
Брат возложил руки на мою голову и зычно произнес:
– Сестра моя! Что бы ты сделала в такой ситуации?
– С одной стороны, студенты, мечтающие жить в кельях… – начала я взвешивать ситуацию.
– Четыреста десять келий по четыре студента в каждой! Тысяча шестьсот сорок осчастливленных студентов!
– А с другой стороны…
– Грозный Ватикан!
– Нет-нет, – попятилась я, – студенты-безбожники в святых кельях! Какое святотатство!
– Именно эта фраза стала решающей на заседании израильского правительства, где обсуждалась дальнейшая судьба Иерусалимского Нотр-Дама. И он был передан Ватикану! Римский Папа Павел Шестой дал указание превратить весь комплекс в гостиницу класса люкс. Все-таки Папа мыслил масштабнее, чем отцы Бисасье и Бубе – ассупционисты!
– Кто?!
– Ассупционисты, – внушительно произнес брат, – представители уважаемого французского ордена.
– Мадам, твоя очередь! – произнес кто-то сзади меня, и я удивленно обнаружила, что стою возле окошка кассы.
Купила билет до Беер-Шевы и приняла твердое решение больше никуда, просто совершенно никуда «не улетать». В новом поезде оказалось еще приятнее, чем в прежнем. Синие диваны, белые столики. Благодать! «Хорошему конца нет!» – сразу вспомнились слова бабушки. Бабушка была красивой, молодо выглядела, свой настоящий возраст хранила в тайне, поэтому дней рождения никогда не справляла. Только однажды она сообщила, что родилась в Новый год. А когда мы оформляли репатриацию в Израиль, понадобились ее метрики, в которых датой рождения значилось восьмое сентября.
– Наша бабушка была супер-неформалка! – произнес брат. – Очень жаль, что я не успел пообщаться с ней, как ты, хотя бы до четырнадцати лет! Меня бы она не провела с Новым годом.
В Израиле мы обнаружили, что восьмого сентября 1907 года действительно наступил 5667-й Еврейский Новый год.
Из очередного «улета» меня вернул в поезд звонок Раза.
– Ну как? – спросил он. – Удалось находиться в поезде хотя бы три минуты подряд?
– Ты знал, что это невозможно?!
– И да, и нет. Теперь, когда ты имеешь собственный духовный опыт, я пришлю тебе «Путеводитель по пребыванию в настоящем моменте», – ответил он, и я ощутила его улыбку.
А вскоре прочла в сотовом: «Обычный человек большую часть жизни находится в бессознательном состоянии. Оно привычно и потому считается нормальным. В данном состоянии сознания прошлое и будущее выглядят важнее, чем настоящий момент, так как присутствует молчаливое согласие, что прошлое и будущее намного могущественнее настоящего момента».
«Точно! – подумала я, оглядываясь по сторонам. – Здесь, в реальном поезде, нет ничего могущественного… Сиденья, столики, незнакомые люди входят, садятся, встают, выходят. Здесь совершенно ничего не происходит! Сколько можно пялиться на людей, до которых мне нет дела, когда у меня в мыслях мой обожаемый Раз и мой любимый брат – живой и веселый?! Даже пейзажи за окном – блеклая подделка по сравнению с картинами закатов и рассветов, которые завораживали нас с братом!
«Однако наступает момент, когда ты понимаешь, что Сейчас – это единственное, что существует реально. Жизнь может быть только сейчас. Празднуя Настоящий Момент, ты действительно живешь» – прочла я в «Путеводителе» и осознала иллюзорность своих видений. Брат умер восемнадцать лет назад. Раз жив, но в поезде его нет. Однако осознание принесло не Празднование, а Ужас, словно у меня отняли все самое ценное из прошлого и будущего и оставили здесь, в поезде, без всего! Без Раза, без брата! Совершенно одну! За месяц до смерти брат написал потрясающий рассказ, который назывался «А то останешься без…» Сейчас его содержание возникло в памяти.
«Нет! – переполненная бунтом, твердо сказала я кому-то невидимому, который хотел отнять у меня мое прошлое и будущее, – мне не нужен твой настоящий момент!» «Отнять у тебя ничего невозможно, потому что у тебя вообще ничего нет. Единственное, чем ты обладаешь, – Этим моментом, и вот он-то всегда с тобой!» – прозвучали слова из «Путеводителя», словно внутренний голос, который не спорил и ничего не доказывал. Просто тихо звучал. Зато я спорила и доказывала: «У меня есть мой брат, и Раз, и все потрясающие события, которые происходили в моей жизни и которые будут происходить!» «Ты находишься в потоке времени, как если бы ты находилась в поезде, который никогда не останавливается, и ты не можешь выйти из него» – прочла я заключительную строку «Путеводителя по Настоящему моменту» и немедленно ответила: «Именно так. Я нахожусь в потоке времени. И мне хорошо в нем. Даже когда очень больно, как сейчас, мне все равно хорошо в этом поезде времени!» И я снова вернулась в больницу к брату, словно назло тому, кто хотел вырвать меня из потока времени и оставить в настоящем моменте – одну в поезде с посторонними людьми и мертвыми пейзажами за окном, без ничего и без никого!
Я вновь сидела возле кровати брата. Это произошло за год до его смерти. Теперь он попадал в больницу каждые три месяца. Шел медицинский обход. К нам подошел врач. Он репатриировался в Израиль из Риги и отлично говорил по-русски. Врач взял историю болезни брата, которая лежала в узком ящике, прикрепленном к спинке его кровати, и начал листать. Вдруг отложил папку, оставив одну страницу. Она была залита чем-то красным.
– Что с твоим анализом крови? – спросил врач у брата, указывая на страницу.
– А что с ним? – улыбнулся брат. – А! Понял, кровь возмутилась, что ее постоянно анализируют, и возмущенно разлилась по бумаге.
Врач перевернул страницу, увидел рукописные строчки на обороте и прочел вслух: «Странник бывает странным. Странник уходит рано. Странник идет по свету и исчезает где-то».
– Это песня, – остановил его брат, – ее нужно петь. – Взял гитару, которая всегда стояла возле его кровати, и запел.
– Ты написал стихи на твоем анализе крови! – опешил врач.
– Да. И еще пролил на анализ вишневый морс, который приготовила мне моя любимая девушка, – подтвердил брат.
– Ты счастливый человек, – сказал врач. – А ты, – он взглянул на меня, – счастливая сестра.
– Да… – согласилась я.
Врач ушел, но вскоре вернулся со стопкой чистых листов, положил их на тумбочку возле кровати брата и сказал:
– Медицина – отдельно. Творчество – отдельно.
Ночью брат написал песню:
«Все отдельно. Разделяемся предельно.
Соблюдаем границы. Делим тело птицы.
Здесь сердце. Здесь крылья. А тут небо, в котором она летала.
А это отблеск зарницы, когда ее не стало.
Ведь мы птицу убили, когда все разделили».
Стихи вызвали воспоминание о смерти брата… В тот полдень мне наконец-то удалось убедить маму поехать домой, чтобы немного отдохнуть, она не спала несколько ночей.
Когда мама ушла, я села в изголовье брата. Он положил свою ладонь на мою руку и закрыл глаза.
– Как громко пикают все эти приборы вокруг тебя, – прошептала я.
Он открыл глаза, улыбнулся и едва слышно произнес, но я поняла по движению его губ:
– Музыка сердца…
Потом опять закрыл глаза. Я тоже закрыла глаза, слушая музыку его сердца. И вдруг меня охватила радость! Это совершенно невозможно передать словами. Запредельное блаженство. Прошло несколько секунд, прежде чем я осознала, что приборы перестали звучать, а зеленые пики и падения на мониторах превратились в ровную линию. Я поняла, что это конец. Автоматически вскочила и закричала, призывая врачей на помощь, но мои крики о помощи словно не были настоящими, потому что блаженство по-прежнему царило во мне. Я выбежала в коридор, продолжая истошно кричать:
– Он умирает! Он умирает! Сделайте что-нибудь! Позовите врачей!
Палата наполнилась медперсоналом. Кто-то объяснил мне, что мой брат умер. И с того момента все восемнадцать лет я была уверена, что он умер из-за того, что я не позвала врачей вовремя! Острая боль от чувства вины вновь вонзилась в сердце. Боль ощущалась реально, словно мне сообщили о смерти брата сейчас, а не восемнадцать лет назад! Это было невыносимо! И вдруг зазвучал внутренний голос: «Ты в иллюзии, вернись в настоящий момент. Здесь сейчас нет ничего из того, что причиняет тебе адскую боль в сердце. Просто выйди из поезда времени». И я обнаружила… что уже вышла из поезда и стою на конечной станции в Беер-Шеве возле конца рельсов. Это было так странно… Я отчетливо поняла, что, находясь в своих воспоминаниях, двигалась, как сомнамбула, что выходила из поезда неосознанно, словно во сне. Шла за людьми, которые тоже выходили, потому что остановка конечная, но совсем не находилась с этими людьми, а была с братом в моем прошлом, которого нет… как не было рельсов в том месте, где я стояла сейчас, потому что рельсы кончились...
Я села на траву под деревом и наблюдала, как два голубя расхаживают между рельсами и перелетают туда, где рельсы кончились. Здесь было тихо, безлюдно и спокойно… и пахло французскими булочками, густо посыпанными кунжутом. Я взглянула туда, откуда прилетал завораживающий запах, и увидела лоток.
Продавщица, красивая девушка в больших очках с тонкой оправой, подала мне теплую булочку. Я опустила голову, чтобы насладиться ее запахом, предвкушая божественный вкус, и увидела томик с сонетами Шекспира в переводе Маршака. Он лежал возле пирамиды из золотистых булочек. «Какое волшебное настоящее мгновение… – удивленно подумала я, – просто идиллия! Тишина, голуби, конец рельсов, французская булочка и Шекспир! «Только этот момент – единственное, что есть у тебя. И он всегда могущественный!», – снова зазвучал внутренний голос. Неожиданно пришла радость и наполнила меня. Я спросила разрешения у продавщицы взять ее книжку. Открыла томик наугад и тихо прочла вслух:
«Веду я счет потерянному мной
И ужасаюсь вновь потере каждой,
И вновь плачу я дорогой ценой
За то, за что платил уже однажды!»
Неужели, каждый раз вспоминая о смерти брата, я снова и снова плачу за то, за что уже заплатила самой дорогой ценой? И слово «оплачено» вдруг наполнилось слезами, а не деньгами, как воспринималось при первом прочтении. Это потрясло меня ощущением неожиданной связи между словами «плата» и «плач». И хотя я знала, что они не восходят к одному этимологическому корню, настоящий момент сделал их однокоренными и показал, что этот корень нужно выкорчевать. Я устремилась к автобусной остановке, которая, как объяснил мне Раз, была где-то рядом. Та самая остановка, откуда автобус отправлялся в Эйлат – к Нему.
Напоминаем, что первый том романа «Семь Кругов с воскурениями», который называется «Созвездие рыб в сливочном соусе», можно купить на сайте ЛитРес, набрав в Гугле фамилию и имя автора.
Я вышла из дома Мирьям и направилась к железнодорожной станции. Удивительно, но откровение об Эмили не вызвало во мне ревности. Вообще ничто вокруг не откликалось в моем сердце, хотя был красивый солнечный день, однако я словно не находилась в нем. Похоже, оставив маму Раза, я оставила весь мир. Освобожденная от необходимости общаться с живыми людьми, я стремительно погрузилась в воспоминания о смерти брата, вызванные странными вспышками картин смерти незнакомой мне Эрики. Обе смерти сплелись в сознании, и я чувствовала, что в смерти Эрики кроется ответ на вопрос, связанный с кончиной брата. Вопрос, терзающий меня восемнадцать лет, с того самого момента, когда брата не стало. Вопрос, всегда вызывающий убийственное чувство вины перед братом и перед мамой. 
