В тот счастливейший день я вернулась из школы и застала дядю – маминого брата. Он взглянул на меня и сказал маме, видимо продолжая начатый разговор:
– Давай-ка, завтра я возьму ее полетать.
– Она и так беспрерывно летает, – ответила мама.
– Это полеты во сне, а я устрою ей полет наяву.
– Ура! – закричала я и устремилась к дяде с объятиями.
– Еще ничего не решено, – строго сказала мама, – летать на кукурузнике опасно.
– Я хорошо знаком с летчиком, у него тридцать лет стажа, – сказал дядя.
И мама почему-то согласилась! А на следующий день я поднялась на борт самолета. Бывает же такое неожиданное везение! Поднялась, не веря своему счастью и не представляя, что же стало его причиной. На борту причина выяснилась. Летчик кукурузника имел неосторожность поиграть в карты с моим дядей и проиграл ему крупную сумму денег, которую дядя задолжал маме. Эти сведения дошли до меня из их беседы. Запутанные проблемы взрослых, как всегда, сослужили мне добрую службу.
Легкая конструкция кукурузника не справлялась с воздушными течениями, так что в моем первом в жизни полете блаженство падения в воздушные ямы я получила сполна. Летчик не сводил с меня восхищенных глаз. Он говорил, что у меня отличный вестибулярный аппарат, и я вполне могу стать космонавтом. Он просил у дяди отсрочку долга, и потому очень старался угодить его любимой племяннице. Это дядя объяснил мне потом, но я не поверила ему. Я верила только летчику, который беспрерывно восхищался моими «космическими» талантами.
Сейчас, глядя в иллюминатор, я думала о том, как иногда всего один день может одарить драгоценностями на целую жизнь. Или семь дней, тоже мизерная единица времени, которая растягивается восторгом на десятки лет, когда уникальный человек открывает тебе мудрость мгновения.
Самолет шел на посадку. Далеко внизу распластались лазурные воды Средиземного моря, ограниченные бежевой полосой тель-авивского пляжа. Мыльные гребешки волн становились все больше и больше, и вскоре запестрели разноцветными корабликами и треугольниками парусов. А ведь кораблики и паруса были там и прежде, но я не могла их видеть сквозь толщу воздушного пространства.
Морская гладь методично «ваяла» могущественный образ Раза, озвучивая свое творение словами Дарьи Иосифовны: «Ты думаешь, страсть к Разу окрыляла тебя? Нет, она ослепляла. Похоже, ты еще ни одной минуты не была с настоящим Разом. Ты не видела своего мужа».
Меня захватило неистовое желание Увидеть настоящего Раза, и оно было встречено бурными аплодисментами и восклицаниями «Браво!», потому что израильские летчики идеально приземлили самолет, и пассажиры по традиции воздавали им почести.
А спустя пару часов я уже наслаждалась струями душа в ванной комнате, чистой и свежей благодаря заботам Раза, а затем поспешила в наш чудесный дворик под ажурную тень манговых деревьев. И окутанная горячим солнечным ветерком, устремилась к новому
экземпляру его реставраторской деятельности – круглому столу, украшенному по всему периметру витиеватой резьбой, – настоящему произведению искусства из королевских кладовых султана Сулеймана Великолепного. На столе лежала небольшая коробка в нежно-розовой обертке и приглашала открыть ее. Однако слова, написанные Разом, гласили: «Этот сюрприз тебе разрешается открыть только в полночь».
«В полночь твоя карета превратится в тыкву, а кучера – в мышей», – мгновенно возникло в памяти предупреждение феи, обращенное к Золушке. Удивительные курьезы ассоциативной памяти. Дарья Иосифовна объясняла мне, как эти взбалмошные курьезы могут запросто омрачить истинную радость и даже превратить в уродство то, что было создано для счастья. Только осознанность способна остановить зверские трюки ассоциативной памяти. «В точности, как произошло сейчас! – ошеломленно подумала я. – Раз приготовил к моему возвращению чудесный сюрприз, а в уме прозвучало совсем иное. И ведь как ловко и органично соединилось: сюрприз – это что-то из области сказки и волшебства, и ассоциация с Золушкой – сказочная». Я ощутила настойчивую потребность ответить несуществующей фее: «Ты ошиблась! Именно в полночь со мной всегда происходят чудесные события!», и осознала, что вступила в единоборство с собственной ассоциативной памятью. Все это вызвало страстное желание немедленно рассказать о случившемся Разу, и я ринулась в дом. Но неожиданно для себя остановилась, потрясенная новым открытием – мудростью, которую пыталась донести до меня Дарья Иосифовна, но тогда я могла лишь услышать ее. Теперь же мудрость проросла во мне, расцвела и зазвучала ее волшебными словами: «Это редкое и, возможно, самое большое счастье, когда ты живешь с человеком, которому можно доверить твои мысли, чувства и открытия. Поделиться по-настоящему, в полной уверенности, что он примет их с глубокой деликатностью и обогатит собственным уникальным пониманием». Из лучезарного света открытия меня выхватил возглас Раза, звучавший из окна спальни:
– Вирсавия, скорее иди сюда!
Я поспешила к нему. Раз стоял возле кровати и восторженно смотрел на громадную серую бабочку, приземлившуюся на его подушку. В размахе крыльев она была сантиметров десять.
– Это ангел, – произнес Раз, увидев меня.
– Ты думаешь, что это не бабочка, а ангел? – с сомнением спросила я, рассматривая серые крылья, серое мохнатое тельце и малюсенькие серенькие глазки.
– Ангелом называется данная популяция бабочек. Они однодневки. Наша гостья завтра утром умрет, – ответил Раз.
Его голос прозвучал так проникновенно, словно это он, а не бабочка, пришел в мир на столь короткий срок и утром оставит его навсегда, поэтому я не решилась спросить, по каким приметам Раз определил, что бабочка уже прожила две трети своей жизни и умрет именно утром, а не в обед, например.
– У меня завтра в шесть утра встреча с археологами в Старом городе. Можно я перенесу Ангела в твою спальню? – спросил он.
– Зачем? – удивилась я.
– Чтобы ему не было одиноко в последние мгновения его жизни, – серьезно ответил Раз.
– Тогда перенеси, конечно, – согласилась я.
Он бережно пересадил на ладонь мохнатое существо и понес в противоположный конец дома. На моей подушке в желтой наволочке серый Ангел смотрелся значительно эффектней.
– Я же его нечаянно раздавлю во сне.
– Я принесу тебе еще одну подушку, чтобы вы с Ангелом не мешали друг другу, – заверил Раз.
И мы пошли обедать, а потом он включил ноутбук, и на экране возникла фотография балерины Анны Павловой.
– Впервые я увидел видеозапись ее танца, когда был тринадцатилетним мальчишкой. Мне казалось, что весь мир скромно сворачивается в комочек, осознавая свою ничтожность перед ее грацией, – сказал Раз и показал мне редкое видео танца Анны Павловой «Умирающий лебедь», снятое в 1907 году.
– Балет открыла мне Вики – единственная учительница, уроки которой я посещал всегда. Она была профессором антропологии, а в нашей школе появлялась раз в месяц в рамках волонтерской программы помощи детям из малоимущих семей, – объяснил Раз.
Оказалось, что он подготовил для меня целый экскурс в историю балета. И я отправилась с ним в виртуальное путешествие «По дорогам пуантов», как он именовал его в начале пути. Раз рассказывал упоительно, заражая меня все больше и больше, и вдруг произнес:
– В детстве ты тоже очень хотела учиться балету.
Я действительно однажды поделилась с ним страданиями неуклюжей застенчивой девочки, которая завидовала маленьким грациозным балеринам во Дворце пионеров. Это было очень давно, в один из моих первых приездов в Эйлат, когда мы только познакомились, и сейчас меня потрясло, что он помнил мой рассказ.
– Ты можешь реализовать свое детское желание, – сказал Раз.
– В пятьдесят пять лет наконец-то стать балериной! – рассмеялась я.
– Да, – серьезно ответил он.
– Это же курам на смех! – вырвалось у меня.
– Причем тут куры? – удивился он.
И я поняла, что автоматически перевела русскую поговорку, которой не существовало в ивритском языковом поле. Услышав мое объяснение, Раз удивился, что народ выбрал своими судьями самых безмозглых существ в мире.
– Почему выбрал судьями? – не поняла я.
– Насмехаться – значит, осудить, – ответил он.
Взял меня за руку и повел во двор. И когда мы устроились в широком кресле-качалке, предложил:
– Давай поразмышляем о твоем детском желании.
И меня вдруг охватила такая безбрежная нежность к человеку, на груди которого покоилась моя голова, что я чуть не расплакалась от потрясения.
– Зачем ты сказал про кризис супружеских отношений? Это же невозможно с тобой!
– Чтобы ты ненароком не погрязла в рутине человеческих концепций, – ответил он, – пробуждал твою осознанность.
– Тебе это удалось! – воскликнула я.
И только теперь ощутила, что вернулась домой! Вернулась в счастливую страну Раза, где все можно и все возможно, и всегда весело, даже если очень-очень грустно. И мы отправились в его спальню, потому что в моей дремал Ангел, проживая последнюю треть своей мимолетной жизни на планете Земля…
Меня разбудил лунный свет. Мы не задвинули портьеры, и серебряное свечение заливало спальню ажурным рисунком волшебства. Я смотрела на спящего Раза, и в памяти проплывали картины странного сна, который привиделся мне, когда земная любовь, насытив себя, отправила нас в царство иллюзий. Во сне я стояла возле курятника, который выглядел, как папина голубятня, и думала, что в моем возрасте, с моей неуклюжестью, сутулостью и вообще полным невладением собственным телом вдруг заняться балетом, – это просто курам на смех! И вдруг неожиданно поняла, что у меня есть только один путь в балет – через Куриный суд. Я должна подвергнуть себя Куриному суду, а значит, быть осмеянной этими примитивными созданиями. Решительно открыла двери и вошла в «Зал судебных заседаний». Курочки уютно нахохлились на деревянных лавках и тихонько кудахтали в теплом пространстве, пахнувшем пометом.
«Надо же! Эти судьи всю жизнь сидят в собственных какашках!», – подумала я, и торжественно оповестила многочисленных жен петуха, что хочу учиться балету.
– По какой причине?! – строго спросила пестрая наседка, подняв вверх указательное перо на правом крыле.
– Чтобы стать грациозной, – ответила я.
– Это не вся правда! – строго воззрилась на меня Пеструшка, и ее узенький алый гребешок затрепетал.
Я ощутила, что курица права, ведь мною не сказано главное: я хочу заниматься балетом, потому что этот вид искусства восхищает Раза и… я боюсь потерять его из-за своей неуклюжей внешности.
– Я хочу стать грациозной, как Анна Павлова, чтобы мой муж любовался мною, и наш брак продолжался долгие годы, – ответила я пестрой курице.
– Любовался! Любовался! Любовался! – со всех сторон возбужденно закудахтали куры.
Однако я не могла уловить одобрительно или осуждающе, и подумала: «Должно быть, одобряют, ведь они все до одной замужем. Замужество – норма для куриц. А может быть, все-таки осуждают? С их-то опытом семейных отношений они всякого навидались на своем веку».
– И ты веришь, что будешь танцевать, как Анна Павлова? – вызывающе спросила Пеструшка.
И стало ясно, что она взяла на себя роль Главной судьи.
– Не знаю… просто пойду и начну… ведь если я не пойду, то потеряю то единственное, что имею, – шанс попытаться.
Наверное, мой искренний ответ показался курам необычным, потому что они переполошились и начали неистово спорить. Одни кудахтали, как глупо терять время на изначально провальное дело. Другие утверждали, что никогда нельзя упускать шанса. Третьи кричали, что ради стоящего мужа резонно как следует вложиться именно в то, что его восхищает. Четвертые перечили третьим, возбужденно кудахча о глупости истязать себя в столь трудном деле, как балет. Пятые доказывали, что можно научиться просто делать красивые балетные позы, и этого вполне достаточно. Курицы кричали, спорили, однако никто из них не смеялся надо мной.
– Почему вы не смеетесь? Я пришла к вам, потому что моя затея с балетом – курам на смех! – возмутилась я.
Курятник утонул в тишине, особенно явственной после галдежа, который царил здесь минуту назад. Очевидно, у судей не было ответа на мой вопрос. И вдруг одна курочка, единственная курочка, ни проронившая до этого момента ни единого кудахтанья, воскликнула:
– Мы не смеемся, потому что нам не смешно. Нам приятно, что ты пришла и спрашиваешь нашего мнения. Раньше сюда никто никогда не заглядывал, боялся быть осмеянным. А ты пришла. Ты смелая.
– Смелая? – удивилась я.
– Ты бесстрашная! Ты отважная! – восхищенно ответила молчаливая курочка и продолжила: – Больше всего на свете люди боятся выставить себя на посмешище, а ты не боишься.
– Мы преклоняемся перед твоей смелостью, Вирсавия! – подхватила Пеструшка восторженно-театральным голосом и принялась неуклюже летать надо мной, совершая круги почета.
Я невольно прикрыла голову руками, опасаясь «благословения пометом», и вдруг ощутила невероятное расположение к курицам! Это было так странно, ведь всего несколько мгновений назад, перед тем, как войти в курятник, я испытывала к ним только одну эмоцию – презрение. Полное презрение от мысли, что какие-то глупейшие наседки, просидевшие всю жизнь в вонючем курятнике, будут судить меня, надсмехаться надо мной! И вдруг презрение сменилось благодарностью и восхищением, и я ощутила чувство близости с курами. Их потрясла моя смелость, потому что сами они жаждут смелости, но отвага недоступна их натурам. «Однако и моей натуре несвойственна смелость», – подумала я и сказала:
– Вы ошибаетесь, у меня совсем нет ни смелости, ни решимости.
– Не может быть! – всплеснула крыльями молчаливая курочка и затрепетала от потрясения. – Невозможно идти в балетную школу без смелости и решительности! Над тобой начнут смеяться, и ты тут же все бросишь!
Мне стало очень жаль курочку. Она выглядела такой несчастной. Я бросилась к ней. Обняла ее теплое шелковистое тельце. И ощутила, что под моими руками ничего нет! Никогда прежде я не обнимала кур, и потому опешила, почувствовав, что под объемными перьями словно и нет плоти. Я обнимала курицу и думала, как же мне объяснить ей, что я иду в балет без капли смелости, но с чем-то, что во много раз мощнее отваги и решительности. Как объяснить ей, когда я не могла объяснить даже себе самой?
От размышлений меня отвлек беспомощный писк. Я обернулась и увидела всех курочек, столпившихся за Пеструшкой. Это она пищала, как цыпленок, протягивая ко мне крылья. И все остальные начали жалобно пищать и протягивать ко мне крылья. Я ощутила, что весь курятник жаждет оказаться в моих объятиях, и отправилась к пищащему чуду, широко раскрыла руки и прошептала:
– Я могу обнять вас всех сразу!
И когда курочки заполнили пространство между моими руками, я почувствовала, что обнимаю шелковистое облако, теплое, живое, трепещущее, и что это объятие необходимо курочкам так же сильно, как и мне самой.
– Говори! – блаженно прошептала Пеструшка, закатывая глаза от наслаждения.
Это выглядело очень смешно, словно ее прикончили для бульона, но она неожиданно ожила.
– О чем говорить? – спросила я расхохотавшись.
– Ты сказала, что это не смелость. Но что же тогда?
И вдруг в памяти возникла наша беседа с Разом! Я восторженно подскочила, забыв об объятии, так что все курицы разлетелись в разные стороны.
– Это ощущается, словно я только что родилась, и у меня нет никакого прошлого. Никаких воспоминаний! Никаких знаний о том, сколько мне лет, как я выгляжу, в каком
возрасте начинают заниматься балетом, как это трудно, какие нужно иметь особые физические данные.
– Полная невинность, – еле слышно прошептала молчаливая курочка.
– Невинность?
– Новорожденной не в чем себя упрекнуть.
– Да, точно, ведь у нее совсем ничего нет! Только любовь к Разу, которая родила жажду ощутить себя легкой и грациозной.
Все курочки окружили меня кудахчущим хороводом, смахивая слезы счастья бессильными крыльями, и запричитали в восторге: «Лети, Вирсавия! Лети в балет! Танцуй! Становись стройной и грациозной! Или еще какой-нибудь! Главное – не сиди больше с нами в курятнике! А лети и танцуй! Танцуй и лети!»
Я вспоминала свой сон и думала, как чудесно было общаться с курочками! И взгляд непроизвольно скользнул на электронные часы. Неоновые цифры показывали без двух минут двенадцать. Меня захватили головокружительные догадки о содержимом коробки с сюрпризом, и я поспешила во двор. Коробка по-прежнему лежала на столе. Я счастливо подняла подарок к небу и закружилась, словно хвастаясь своим сюрпризом перед ночным Светилом. Открыла крышку и увидела розовые балетные чешки. В точности те самые чешки, в которых танцевали девочки во Дворце пионеров. Те самые чешки, что я так неистово мечтала надеть в детстве… На дне коробки лежала открытка с посланием Раза: «Ты давно перестала быть неуклюжей, застенчивой девочкой, над которой дети смеются и не принимают в свои игры, но иногда этот образ по-прежнему управляет тобой. Единственный способ освободиться от его власти – реализовать то, что казалось невозможным никогда».
В лунном свете балетные чешки выглядели так же волшебно, как хрустальные туфельки Золушки. Я вошла с ними в спальню, включила свет и увидела Ангела. Огромная серая бабочка по-прежнему сидела, не шевелясь, на моей желтой подушке. А рядом лежала вторая подушка. Раз, как и обещал, принес ее мне, чтобы мы с Ангелом не мешали друг другу ждать своих знаменательных дней: я – рождения в новой ипостаси балерины, а он – смерти.
Надела ночную сорочку, выключила свет и легла. Теперь бабочка оказалась совсем близко, и я скрупулезно изучала ее мохнатые крылья и толстое серое тельце, слабо освещаемое лунным светом.
– Ты знаешь, что завтра утром умрешь? Или тебе неизвестно, что это значит? – спросила я Ангела.
Неожиданно лунный свет ярко высветил одно его крыло, то, что было ближе ко мне.
– Как красиво! – прошептала я.
И вдруг поняла: неважно, когда бабочка умрет – завтра или через сто лет. Как только я перестану наслаждаться ею, для меня она умрет. Может быть, когда-нибудь я вспомню о ней, однако воспоминания не способны воссоздать настоящую бабочку, такую, какой я вижу ее сейчас: живую, ощутимую, с разным цветом крыльев – серым и серебряным. Впервые передо мной разверзлась пропасть между реальностью и воспоминанием.
– Спасибо тебе, Ангел, – прошептала я и притронулась к серебристому крылу.
Несколько бархатистых чешуек остались на кончике пальца, ощущаясь густой пылью. «Как нелепо эта бабочка проводит последние часы своей жизни, – подумала я. – Просто спит вместо того, чтобы наслаждаться миром, в который пришла на такой короткий срок! Как опрометчиво она растрачивает драгоценное время, отведенное ей для счастья…»
Меня разбудил грохот взлетающего вертолета и ощущение, что его лопасти вращаются прямо над моей головой! Открыла глаза и увидела Ангела. Он лавировал над подушками. Взлетал и падал. Я взглянула на будильник. Стрелки показывали шесть утра. И стало ясно, что бабочка умирает, оглашая гармоничное пространство какофонией треска своих огромных крыльев. Я смотрела на Ангела, сознавая, что его смерть неизбежна, как была неизбежна его жизнь. Я не знала, испытывает ли бабочка страдания, или наоборот – пребывает в блаженстве падения в воздушные ямы. Наконец Ангел замер навсегда. Я почувствовала это «навсегда», заглянув в его малюсенькие серые глазки. Положила на место бабочки свои розовые балетные чешки и не заметила, как снова провалилась в блаженство сна. И когда над головой раздался голос Раза, мне показалось, что с момента смерти Ангела не прошло и секунды.
– Как он умер? – спросил Раз.
– Трещал громче подбитого вертолета! – ответила я. И сообщила, что успела открыть сюрприз вовремя, и теперь мне не придется ждать следующей полночи!
– Ты успела, потому что была готова к новому опыту. Так происходит всегда – новый опыт приходит к человеку, когда человек полностью готов принять его.
Напоминаем, что первый том романа «Семь Кругов с воскурениями», который называется «Созвездие рыб в сливочном соусе», можно купить на сайте ЛитРес, набрав в Гугле фамилию и имя автора.
Новый Роман Жанны Корсунской
