КОНТУР

Мы встретились за праздничным столом у общих знакомых в северном городке штата Нью-Джерси.
…Жилье арендовали недавно покинувшие Россию эмигранты из Ленинграда. Виктора пригласили на вечеринку как друга детства, а меня – как новоиспеченного супруга кузины хозяйки дома. Ну, не хозяйки, конечно, а нанимателя квартиры, если быть занудой. Хотя тот, кто наполняет жилище теплом и уютом, энергией переживаний и планов на будущее, тот и есть хозяин. Но, формально выражаясь, до владения собственным домом или квартирой всем нам тогда было еще очень далеко.
Шел 1995 год. Для Виктора, как чуть позже выяснилось, это был первый (и, скорее всего, наиболее трудный) год иммиграции, а для меня – третий. Но как с лукавой ухмылкой говорил мой приятель Марик:
«Первые десять лет иммиграции – наиболее трудные». Теперь я думаю, что, наверное, первые тридцать, а не десять. Хотя по приезде в США у меня были шансы заблуждаться в лучшую сторону по поводу своих перспектив… Но вернусь к описываемым событиям.

После нейтральных вопросов (как давно каждый из нас живет в Америке и из какого города бывшего СССР приехал) мы осторожно перешли к более деликатным темам скромных достижений на территории новой родины, а также – там, в стране своего рождения.

В начале иммиграции хвастаться обычно еще нечем, а потребность заявить о себе как о личности незаурядной зудит внутри. И, возможно, именно поэтому речь всегда заходит о высочайших социальных успехах трудно проверяемого прошлого. Если верить рассказам о себе иммигрантов всех времен за всеми праздничными и не очень столами США, Израиля, Германии и прочих стран, то скромнее должности заместителя директора завода в одном из городов бывшего СССР никто из эмигрантов никогда не занимал. Бывшие гаишники обычно представляются на новом месте признанными адвокатами, санитарки – операционными медсестрами, медсестры – врачами (разумеется, самыми востребованными)… И так далее (в зависимости от амбиций, дерзости и широты воображения).

К счастью, за нашим столом желания изобретать значительное прошлое ни у кого не возникало.
Пока женщины завершали украшение салатов на кухне, мы осторожно прощупывали возможность перейти от светской болтовни к чему-то более интересному.
…Потребность в общении противоречит инстинкту самосохранения: опыт жизни учит не откровенничать с малознакомыми людьми, да и с друзьями – тоже не стоит, если глубоко задуматься. Умолчать – значит выиграть. Пусть даже не всегда сразу ясно, в чем именно выигрыш, но он есть и когда-нибудь обнаружит себя. Недаром говорят: «Молчание – золото».
Однако закрытые люди часто остаются пронзительно одинокими, и замки их внутреннего мира никто не вскрывает отмычками, хотя многие подсознательно мечтают о взломе своей заживо погребенной в секретный сейф многострадальной души. И все-таки открыться – всегда риск. И он требует мужества.
Скрытность все чаще кажется мне трусостью или расчетливой мудростью с нафталиновым душком. Но я заболтался! Возвращаюсь к событиям вечеринки.
…Все салаты водрузили на стол, гости расселись, и начались первые тосты за встречу, здоровье, удачную адаптацию на новой родине…
Для поддержания разговора Виктор спросил нас о том, чем мы занимались до эмиграции и кто мы по профессии.
Начали с меня…
Я был инженером-механиком по диплому, но в этом качестве работал ничтожно мало. Рано женился, рано стал отцом, и нужно было обеспечивать семью. Жил я в Москве. И, казалось бы, возможности столицы – неограниченные. Однако зарплата в соответствии с дипломом, воспетая народными проклятиями: «Дай Бог тебе зятя-инженера!», меня, разумеется, не устраивала. И тогда я освоил профессию фотографа.
Я любил это дело еще в ранней юности. А тут вдруг появилась возможность совместить приятное с полезным…
Мы с друзьями организовали поездки на своей машине по разным городам и республикам страны с фотоаппаратурой.
Приехав в очередной город, мы снимали гостиницу и отправлялись в комбинат бытового обслуживания.
И уже там, на месте, в кабинете директора очередного комбината мы увлеченно излагали все детали нашего предложения, и, как только в глазах собеседника загорались знакомые нам огоньки понимания, вытаскивали заранее подготовленный договор. Он предусматривал фотосъемки как частных заказчиков, так и учащихся местных школ и других организаций на нашей личной аппаратуре, с привлечением купленных на наши же деньги материалов, необходимых для такой работы. Поиск и предоставление работы и заказов тоже полностью лежал на нас. Иными словами, комбинат бытового обслуживания не предоставлял нам ни-че-го! Зато приобретал многое: за разрешение работать в данном районе мы (согласно договору) обязаны были выплачивать этому комбинату нехилые по тем временам деньги. Обычно сумма эта в три и более раз превышала ежегодные нормы местных фотографов комбината, что не могло оставить равнодушным ни одного директора.
Но оставшаяся выручка шла на погашение наших расходов, включая бензин на поездки, обслуживание автомобиля, приобретение фотобумаги и других материалов. И, разумеется, оплата труда сотрудников нашего предприятия тоже была нашей заботой. То есть мы сами добывали себе зарплату.

Схема оказалась успешной. Мы процветали не один год. По сути, это было частное предпринимательство. Но поскольку в стране несостоявшегося коммунизма бизнес воспринимался как ругательное слово или даже как криминал, нашу деятельность удалось легализовать и облагородить официальным договором с госучреждением. И, повторюсь, договор этот был уникально выгоден этому учреждению: ничего не отдавая, оно многое приобретало, не говоря уже о качественных фотоуслугах населению.
Чтобы получить доступ в любую советскую школу для фотосъемок детей, нужно было чем-то привлечь дирекцию и заодно отвадить местных конкурентов-фотографов. Всякий раз перед поездкой мы заранее изучали район, куда направлялись, с точки зрения климата и дефицита. Холодно? Значит, нужны хорошие зимние сапоги, добротные шерстяные вещи, свитера, шарфы, шапки, варежки и прочее. Жарко? Лето? Дефицитные купальники, босоножки, туфли, сумки, платья, ну и так далее… И при любом климате, разумеется, сервелат, красная икра и прочие деликатесы, отказаться от которых практически не смог бы ни один даже очень принципиальный директор школы. Само собой, коньяк и все, что с ним связано, мы тоже везли в немалых количествах. И, представьте себе, это все оказывалось мелочью по сравнению с нашими заработками.
После таких подношений директора назначали нам дату и время съемок, иногда даже помогали с номерами в гостинице, а если свободных номеров не было, то даже устраивали у себя дома на период нашей работы! А мы вдохновенно рассаживали школьников, побуждая улыбнуться и увековечить свое детство как на групповых, так и на индивидуальных снимках.
Все шло как по маслу. И не один год.
Мы проявляли и печатали отснятое уже дома, в Москве. А по пути в следующую командировку прокладывали маршрут таким образом, чтобы не было проблем заехать в нужные школы и раздать фотографии учителям, а они, в свою очередь, – родителям детей…

Затем мы продолжали свой путь по новым районам и организациям, снова фотографировали, а по дороге домой заезжали за деньгами, собранными для нас директорами уже обслуженных школ: обычно родителям нравилась наша работа, и почти все они желали приобрести фотографии своих чад!
И вот однажды…
Владик, мой друг и напарник, тогда приболел, и я отправился в очередную поездку с Генкой. Он тоже работал с нами, но в статусе моих близких друзей не числился.
Так вот, как-то раз по дороге домой, в Москву, мы решили по-быстрому заскочить за деньгами в одну из школ небольшого городка N неподалеку от Брянска. Съемка там прошла успешно, фотографии были заблаговременно отданы директрисе, и, как обычно, я заранее созвонился с ней по поводу времени встречи.
Генка остался сидеть в машине рядом со школой, ожидая меня: ведь забрать деньги – минутное дело.

Но как только я вошел в кабинет директора, стало ясно, что меня там с нетерпением ждут работники местных «славных» органов. Потребовали документы. И тут же попросили проехать с ними в отделение… А там долго выясняли, на каком основании я произвожу фотосъемку школьников. Я показал договор, который впечатлял солидными печатями и был составлен, казалось бы, в соответствии с законодательством того времени. Да, частное предпринимательство. Но вполне себе законное, о чем кричал текст договора.
Однако представители милиции думали иначе. Вряд ли они были глубоко осведомлены о нюансах законодательных новшеств частного предпринимательства. Зато отлично знали, что каждый закон страны, в которой они живут, можно повернуть любым удобным для них боком. Поэтому гаденькие улыбочки излучали уверенность в торжестве их замысла, разгадать который было несложно, особенно, когда мои документы мне не вернули.
Генка наблюдал за происходящим из окна машины. Увидев меня на крыльце школы в сопровождении двух амбалов в форме, он все понял, и, не зная, что делать, поехал за милицейской машиной, стараясь не «светиться».

Допрос в милиции зашел в тупик, и следователь устал даже раньше меня. Он положил мои документы в ящик письменного стола, вытер пот со лба и предложил мне подумать еще разок над своими показаниями. Затем велел подождать его в соседней комнате и покинул кабинет.
Оставшись в одиночестве, я соображал не головой, а каким-то инстинктом, что ли…
Был ли это страх или инстинкт самосохранения, я не знаю. Скорее всего, мной овладел приступ идиотизма… Сейчас трудно сказать. Но мне до сих пор кажется, что если бы я тогда удрал, меня вряд ли объявили бы во всесоюзный розыск. Не того масштаба «преступление» и не того полета птица.
Находясь в каком-то нервном возбуждении, я воспользовался отсутствием следователя, который даже не подумал закрыть кабинет на ключ, и рванул к ящику стола. Невероятно, но он тоже оказался незакрытым: видимо, столичные нахалы не так часто попадали в этот городок, и сотрудники милиции вовсе не ожидали такой дерзости от задержанных. В общем, я забрал свои документы, сунул их к себе в карман и, едва сдерживая внутреннюю дрожь, неторопливо вышел из милиции. Я двигался уверенно, и никто не обратил на меня в коридоре никакого внимания.
Нашу машину я не терял из вида, пока меня везли из школы в милицию. И уж, конечно, курившего Генку, оставшегося у моих жигулей на проселочной дороге, наблюдал из окна кабинета, где меня допрашивали. Гена не знал, что ему делать и тупо ждал. Чего и кого он ждал, он и сам не знал. Просто ждал.

Едва добравшись до него, я запрыгнул в машину и скомандовал: «Погнали!»
– Ты сбежал?! Ты что, с ума сошел? – мой напарник отказывался уезжать и начал убеждать меня остаться. – Мы не совершили никакого преступления. Просто фотографировали школьников согласно договору. У нас есть все права на эту работу! Есть договор, по которому нас наняло государственное учреждение. Все условия договора соблюдены. В чем проблема? Где тут преступление? Нет никаких сомнений, что местные фотографы натравили на нас ментов. Мы заняли их кормушку. Менты разберутся и отпустят. В конце концов, штраф заплатишь или взятку дашь.
– Взятку милиции? Не умею. Да и не зная, кому совать, лучше не рыпаться… И вообще, это будет показателем того, что мы нарушили закон. А мы его не нарушали. Кстати, я не уверен, что это конкуренты «накапали». Вдруг это кто-то «сверху»? Или «сбоку» (завидно стало, что сосед урвал выгодный договор, а он – нет, а?)!
– Ну хорошо! Но за то, что ты сбежал из милиции, да еще и выкрал свои документы, за это по головке точно не погладят. Лучше вернуться. Они все равно тебя отпустят. Подтвердят подлинность договора и отпустят. А так нам придется от милиции скрываться всю жизнь.
В общем, Генка уговорил меня вернуться. Мое исчезновение осталось никем не замеченным. Следователь еще не пришел, и я позорно, как трус, не решившийся на рискованное приключение, сунул свои документы обратно в его письменный стол. Мой бездарный побег и покорное ожидание наказания отразились в учащенном сердцебиении: я не мог ничего придумать, а кроме Генки посоветоваться было не с кем.
Вопреки предреканиям напарника, меня не отпустили. Более того, самого Генку отследили вместе с моей машиной и задержали тоже.
Сидели мы в разных камерах предварительного заключения (в СИЗО). Родные узнали о случившемся в результате обыска.
И тут началась… акция спасения. Вернее, подготовка к спасению. Муж моей сестры поднял на ноги всех своих знакомых. А связи у него имелись, надо сказать.
Володька Ш. работал на столичной студии документального кино, писал сценарии, снимал фильмы, и даже удостоился нескольких серьезных премий за свои работы. Оставалось найти человека, который смог бы «подкатить» к судье в маленьком городе N, где должен был состояться суд. Как оказалось, светило нам с Геной немало. Пять лет каждому: «Частное предпринимательство с использованием государственных форм». Статья 154, часть вторая.

Мы ждали суда. Надо сказать, что насмотрелся я на проявления изощренного садизма простых советских надзирателей по полной! Нет, лично надо мной никто особенно не издевался. Повезло, как ни странно. Хотя «велосипед» несколько раз устраивали: когда я спал, засовывали бумагу между пальцами ног и поджигали. Но вот сидел с нами немолодой мужчина с ампутированной ногой. Он мог передвигаться только на костылях. Так эти ублюдки-надзиратели отбирали у него костыли, чтобы он на одной ноге прыгал до туалета, доставляя им своими страданиями неслыханное удовольствие. И если кто пытался помочь инвалиду, то помощника нещадно били. Эти сцены и многие годы спустя не отпускали меня. И даже сейчас они иногда всплывают в памяти и не дают покоя. Откуда у молодых благополучных ребят такие «развлечения» и такой фашизм в душе?
Володя Ш. активно искал мостик между судьей провинциального городка, в СИЗО которого мы ждали приговора, и кем-то из мира своих знакомых. И, в конце концов, такой «мост» нашелся. Определились и с суммой взятки. Городок N – вовсе не Брянск! Не говоря уже о Москве! Цены здесь – куда скромнее. Все вырисовывалось оптимистично.
И вдруг пришла информация о переводе меня и Гены из города N в СИЗО самого Брянска.
Как оказалось, Генкины нервы не выдержали, и он пытался покончить с собой в камере предварительного заключения, но его попытка суицида оказалась неудачной. Его спасли, однако дело приобрело огласку, и по какому-то закону после попытки суицида нас обязаны были перевести в СИЗО областного города. Пришлось привыкать к новым условиям содержания.
Статья наша предполагала конфискацию имущества. Мой автомобиль, а также все ценные вещи в московской квартире были описаны для конфискации. Генкина семья прошла через то же самое.
Володя решил, что должен встретиться с супругой Гены и объединить усилия, если она захочет помочь своему мужу.
Услышав о таком шансе, супруга Гены буквально взмолилась:
«Помогите Геночке! Умоляю Вас! Я готова участвовать финансово во взятке».
И вот наступило время суда. В столыпинском вагоне нас везли обратно в город N (по месту совершения преступления). Все было так, как показывают в кинофильмах: овчарки, «выходи по одному, руки за голову…», и все в таком же духе.
Это было время, когда к власти пришел Андропов, и тогда мало кто представлял себе масштабы ущерба, которые его недолгое правление нанесет многим людским судьбам.
Наконец состоялся суд. Огласили приговор.
Пять лет с конфискацией имущества. Но в связи с тем, что мы с Геной получили отличные характеристики с места учебы и работы, а также с учетом первой судимости и того факта, что полгода мы уже отсидели и якобы искренне раскаялись, судья счел возможным существенно смягчить наказание: два года условно с отсрочкой приговора.
…Давайте выпьем, что ли! А то я так увлекся воспоминаниями, что забыл о застолье.

* * *

Мы подняли рюмки за то, что все это – в прошлом, закусили, но гости потребовали продолжения рассказа. И сам я уже «завелся» и остановить меня было трудно:
– Через месяц после возвращения домой я узнал, что следователь, которому досталась моя конфискованная машина, разбился на ней в автокатастрофе.
А еще через месяц в квартире у Владимира Ш., спасшего меня и Гену от долгой отсидки в тюрьме, раздался звонок в дверь. Двое крупных кавказских парней строго, но вежливо спросили: «Вы Владимир? Ваша фамилия?»
Володя произнес свою фамилию и тут же получил мощный удар в челюсть.
Брызнула кровь и обида… Но мой родственник справился с чувствами и спросил: «За что?»
Парни объяснили ситуацию:
«Мы не просто так сюда пришли. Мы справедливость восстанавливаем: ты зачем женщину обидел? У нее муж в тюрьму попал, а ты с нее большие деньги взял за его освобождение? Верни ей деньги, а то снова придем и бить будем!»
Володя пригласил парней войти. Усадил за стол, налил коньяка, поставил закуску, и состоялся разговор. Как оказалось, их нанял Гена. Жена рассказала ему о своей доле во взятке за освобождение, и Гена счел эту сумму слишком большой. Он решил получить свои деньги назад.
После того как нанятые борцы за справедливость выслушали подробное объяснение моего родственника, они потупили взгляды и принесли Володе свои извинения. Попрощались крепким рукопожатием. И больше этих парней никто из нас не видел.

Продолжение следует